Майдан: неутраченное время

«Есть у революции начало. Нет у революции кончала...»

Советская
народная пословица

Об оранжевой революции за последние три года не писал только ленивый. Впрочем, ленивый тоже. В блоги и чаты — там редактор напрягать не будет. И опять же — свобода слова. Надо ее использовать непременно для того, чтобы погадить с высоты интернет-полета на Майдан. Авось заметят.

Парадоксально, но с точки зрения психологии, между этими двумя мотивациями особой разницы нет. Официальные барабанщики и анонимные гаденыши на самом деле вещали и вещают исключительно о себе на фоне грандиозного исторического события, не подыскавшего себе достойное название. Существующие — сомнительны. Ведущим политикам необходимо было подстраивать имидж под разочарование народа, здесь самое сложное было правильно «переводить стрелки» на других так, чтобы не пострадал текущий переговорный процесс. Украинофобам, как штатным, так и по состоянию здоровья, важно было продолжать истерику на уровне «наколотых апельсинов», потому что у соседей выборы, может, что и обломится.

Но есть и иная реакция — оглушительное молчание огромного количества людей, так или иначе прошедших события 2004 года. Оно уважительно и одновременно недоверчиво, сентиментально и скептично. Ничего не обсуждал эти годы только народ, который плюнул, развернулся и уехал с Майдана, как только на нем началась постфактум неприличнейшая запись в вожди, герои и полевые командиры.

Собственно, майданов было несколько. Один — физический, с реальной топографией по Крещатику: от Бессарабки до Верхов­ной Рады. Эти люди терпели лишения, мерзли, болели, но были полны решимости. Другой — телевизионный, при котором масса людей в Украине и мире могли сопереживать и сочувствовать происходящему в комфортных домашних условиях. Это не менее важная часть, которая образовала идеологический «тыл».

И был Майдан политиков, в их теперешнем изложении весьма напоминающий саги Толкиена и столь же близкий к реальности. Люди с удовольствием читают сказки, но до определенного возраста. То же самое можно сказать и о политической зрелости украинцев — после Майдана они предпочитают более реалистичные тексты.

Ирония судьбы состояла в том, что политики-«ролевики» в какой-то момент ощутили: их кар­тонные доспехи не вполне годятся для участия в вызревавшей всенародной смуте. Революционная бутафория позволяла чувст­вовать себя достойно за столом не вполне приличных переговоров со злейшими врагами. Пред­стоял выбор — сменить доспехи на настоящие или превратить революцию в политический карнавал.

Реальный пассионарный толчок для всенародного протеста был единственный и вполне ощутимый — покушение на жизнь кан­дидата в президенты. Отравлен­ный, но продолжающий бороться Ющенко стал архетипом, обобщающим и мобилизующим самые разные обиды людей на самые раз­ные режимы, когда-либо существовавшие в Украине. Если Гонгад­зе был общественным мнением причислен к мученикам, то Ющен­ко — к повстанцам. Быть соратником обреченного повстанца для пышущих здоровьем и финансами политиков — большая неопределен­ность, поэтому они свое ощу­щение неопределенности транслировали в народ. Говоря о том, что они сами — за определенность. В своем собст­венном, разумеется, понимании.

Образовалось и все это время существовало две большие цели — народная защита и поддержка «хлопца из нашего села», которого хотят убить «чужие». И желание ряда политиков в очередной раз усилить, возглавить и направить естественное народное недовольство.

А потом и вовсе был бело-голубой Майдан — формальная, эстетическая и нравственная пародия на зиму-2004. Но многочисленные противники помаранчевых получили право на собственную «революционность».

Конечно, никакая это была не революция. Хотя если брать историю происхождения слова — а первоначально это был астрологический термин, — может, и да. Что-то мистическое и непредсказуемое в «майданных» событиях несомненно было. Начиная с пресловутой бескровности и заканчивая сохранением у народа собственных точек зрения на события, несмотря на различные пропагандистские попытки переписать историю последних лет и их последствия. Справочники гласят, что социальные революции приводят к смене одного социально-экономического строя другим, а политические — политического режима, без изменения строя. Ничего такого не произошло, хотя начиналось, и элементы политического режима в Украине, касающиеся прав и свобод граждан, претерпели существенные изменения к лучшему.

Что же произошло?

Поскольку украинских казаков довольно часто сравнивают с самураями, предложу свою параллель с событиями, имевшими место в древней Японии. В этой стране феодальные разборки были нормой политической жизни, чертой национальной идентичности, но в 1854 году корабли ВМС США силой вынудили япон­цев к политике «открытых границ». Началось что-то вроде нашей «перестройки». Главный кризис грянул между 1866 и 1869 годами. Два олигархических клана, Сацума и Тесю, ранее люто враждовали между собой. Но появился у них некто вроде Бере­зовского по имени Сакамото — влиятельный спонсор и хороший интриган-организатор. И вот под давлением новообразовавшейся коалиции их «Кучма» — 15-й сегун Токугава сложил свои полномочия и ушел в отставку. Начался процесс, сходный по драматизму с нашими президентскими выборами 2004 года. И когда стало ясно, что власть из рук вполне официальным путем ускользает, Токугава перешел к силовым действиям. Японский «Майдан» XIX века назывался «войной года Дракона», в которой коалиция окончательно разбила силы бывшего сегуна. С преступным режимом Токугавы было покончено и провозглашено восстановление власти императора, что в переводе на современный политический язык означало переход к демократии и законности.

Но фактически этого не было. Власть просто перешла от пра­вительства Сёгуната Токугава к новой олигархии князьков, одержав­ших над ним победу. Главным образом эти новые олигархи происхо­дили из провинций кланов, которые поддержали создание коалиции. Историки считают, что Рево­люция Мэйдзи, как назывались эти события, послужила катализатором для последующей бурной индустриа­лизации Японии, которая к 1905 году вывела страну в разряд сильнейших мировых военных держав. Сделали это все те же олигархи, в конце XIX века создавшие специфические банковс­кие и индустриальные кланы «дзайбацу», которые составили основу экономической мощи страны.

Украина тоже получила хорошие предпосылки для экономического роста и тоже благодаря деятельности бизнес-политических групп, развившихся после Майдана. В Японии, как и в Ук­раи­не, в четырехлетний период Революции Мэйдзи в публичную политику вошли в том числе и личности, ставшие впоследствии премьер-министрами страны.

Со времен Великой Французской революции подобные перевороты, в ходе которых один этап революционного процесса сменяет другой, часто именуются их участниками «революциями» для пущей важности и придания процессу торжественности.

Но методологически все цветные и бархатные революции нельзя называть так. Они, как и украинская, были осуществлены номенклатурами этих стран, которые в результате просто усилили свои позиции (присоединив к власти также и собственность, особенно землю). А революции не осуществляются правящими слоями, это нелепость. Наоборот, они приводят к тому, что дореволюционные правящие классы и слои утрачивают власть и собственность. Украинцы отлично видели, что этого не произошло. Кроме того, революции не приводят к воссозданию положения, существовавшего ранее. А «откат» к старым методам правления и управления страной у нас также наблюдается, особенно на местах, что люди ощущают и о чем все громче говорят.

Майдан может быть лишь одним из этапов революционного процесса. Режим Кучмы, сменившего Кравчука, был «термидорианским». То есть «контрреволюционный режим в революционных одеждах», ведь именно так Кучма шел на выборы — обуздать «распоясавшегося» Леонида Макаровича. А самого Кучму сбросил «режим контрреволюционной демократии», режим Директории по сути. Таким образом, бархатные революции являются следующей стадией нисходящего этапа революции, переходом от термидорианских режимов к директориальным.

Увы, Кучма был прав, когда писал: «Мы до сих пор стоим не только двумя ногами, но и головой в той, в советской системе. Это показал Майдан и то, что стало твориться после Майдана». Называя события зимы 2004 года «революцией», мы эксплуатируем советскую традицию, утверждавшую, что краше в мире события, чем революция, нет и быть не может. При этом все сопутствующие «прелести» обычных революций — публичные казни, массовые погромы, убийства без суда и следствия, хищение и уничтожение имущества — эстетизировались и объявлялись «правильными» либо замалчивались. Пропагандировать и восхвалять такие вещи может либо циник, либо подлец, который к тому же в своей жизни и курицы-то собственноручно не зарезал.

Украина, поверившая в «революцию Майдана» всерьез, имела бы шансы стать идеократией — системой, управлявшейся закавыченными изречениями, идеологемами, мифами. Но здоровое общественное сознание вовремя отторгнуло попытки политиков создать новый суррогатный миф с «собой любимыми» в основе. «Любимые» продолжают напускать туман на события недавних лет, если в них они выглядят не так величественно, как хотелось бы.

Алексис Токвиль в труде «Старый порядок и революция» писал: «Хотя старый порядок еще очень близок нам, поскольку ежедневно мы сталкиваемся с людьми, рожденными при его господстве, он кажется нам уже канувшим в пучину времен. Разделяющая нас с ним радикальная революция имеет весьма специфическое следствие: она как бы обволакивает туманом все то, что не умеет разрушить». Потому граждане в следующий раз вполне могут прийти с собственными лидерами и зажженными факелами. Для пущей ясности.