Марбург Бориса Пастернака

В феврале 2000 года мы получили из немецкого консульства в Киеве заказной конверт с разрешением на переезд в Германию на постоянное место жительства и извещением о том, что местом проживания там будет округ Марбург—Биденкопф в земле Гессен и, как определилось в дальнейшем, город Марбург. В эти же дни произошло нечто из области «обыкновенных чудес». Жене в руки попала жившая многие годы в нашем доме книжечка-приложение к «Огоньку» — «Стихотворения» Бориса Пастернака. И открыла она эту книжку на той странице, где было помещено стихотворение «Марбург». Первым моим знакомством с городом, в котором нам судьбой предназначалось отныне жить, были пастернаковские строки:

Там жил Мартин Лютер.

Там — братья Гримм.

Когтистые крыши.

Деревья. Надгробья.

И все это помнит

и тянется к ним.

Все — живо. И все это

тоже — подобья.

Позже я узнал, что у этого стихотворения, написанного в 1916 году, спустя четыре года после пребывания Пастернака в Марбурге, было несколько редакций, и в настоящее время оно печатается по последней редакции 1928 года. В первой же редакции этой строфы не было.

А я, живя в Марбурге, поначалу не усматривал в этих строках буквального топографического значения. Однако, говоря словами Пастернака, «все это тоже — подобья».

Приезжайте в Марбург. Пройдитесь по одной из старейших улиц города Барфюсерштрассе — улице босоногих, названной так в честь францисканских монахов, имевших обыкновение ходить босиком, и вы воочию сможете увидеть эти дома и прочесть на памятных досках, укрепленных здесь на уровне вторых этажей, что в доме № 48 жил Мартин Лютер, а в доме № 35 — братья Гримм. А неподалеку, в одном из переулков Вендельгассе обитал в годы своей учебы в Марбургском университете Михаил Ломоносов. В нем и ныне обитают студиозы. На этой же улице можно увидеть дом, где жил профессор Марбургского университета Христиан Вольф, у которого Михайло Ломоносов учился философии, математике и другим наукам. Но пройдем далее по маршруту, обозначенному Пастернаком, и сможем увидеть старое кладбище с деревьями и надгробьями, а когтистые крыши, в основном из серого шифера, венчают фахверковые дома, выстроившиеся вдоль улицы.

Для студента философского отделения историко-филологического факультета Московского университета Бориса Пастернака марбургская эпопея началась со знаменательной встречи однокурсников, которую он упомянет в «Охранной грамоте»: «…Однажды не сговариваясь, по случайности, сошлись в этом голом павильоне (имеется ввиду летнее Cafe grec на Тверском бульваре. — В.И.) Локс, Самарин и я… Вдруг он (Самарин. — В.И.) заговорил о Марбурге. Это был первый разговор о городе, а не о школе, который я услышал. Впоследствии я убедился, что о его старине и поэзии говорить иначе и нельзя…».

Неудовлетворенность преподаванием в Московском университете вызывает у молодого Пастернака желание непосредственно познакомиться с философией в ее высшем профессиональном проявлении. Таковым по праву считалась Марбургская философская неокантиантская школа Германа Когена. В апреле 1912 года мать будущего поэта Розалия Исидоровна дает ему «сбереженные на хозяйстве» 200 рублей, что открывает молодому человеку горизонты Италии и Германии, и прежде всего вожделенного Марбурга.

Парадокс поездки в Марбург заключался в том, что в этот город своей мечты он ехал… уже готовый к отказу от профессиональных занятий философией, подобно тому, как в 1909 году в ожидании приезда Скрябина уже готов был к отказу от музыки. Оговорюсь, что так же, как владение музыкальной композицией оказалось необходимым Пастернаку в его литературной работе, так и философская самостоятельность и ясность суждений нашли в ней свое отражение. «Философия, — писал позже уже сложившийся как литератор Пастернак, — дело человека, чем бы он не стал».

И вот Пастернак на пороге осуществления своего зреющего уже несколько лет желания. 8 мая 1912 года он наконец-то в Марбурге. И все увиденное сразу ошеломило его. «Я стоял, заломя голову и задыхаясь. Надо мной высился головокружительный откос, на котором тремя ярусами стояли каменные макеты университета, ратуши и восьмиугольного замка. С десятого шага я стал понимать, где я нахожусь. Я вспомнил, что связь с остальным миром забыл в вагоне…» Уже стоя на привокзальной площади, Пастернак осознает сущность и магию этого необычного города. Города, в котором время как бы остановилось. Заглянув вновь в «Охранную грамоту», читаем: «Если бы это был только город! А то это какая-то средневековая сказка. Если бы только профессора! А то иногда среди лекции приоткрывается грозовое готическое окно, напряжение сотни домов заполняет почерневший зал, и оттуда с гор глядит великая Укоризна.

Если бы тут были только профессора! А то тут и Бог еще».

Окунувшись в университетскую атмосферу, Пастернак записался на курсы трех преподавателей, представлявших Марбургскую неокантиантскую школу, — «Логику» Наторпа, «Этику» Когена и «Историю новой философии» Гартмана.

К моменту появления Пастернака в Марбургском университете уже была довольно значительная русская студенческая колония — 27 человек. Больше любой другой группы иностранцев. На философском факультете было записано десять русских студентов. Среди них выделялся любимец Когена — одессит Сергей Рубинштейн, ставший в дальнейшем одним из основоположников советской психологической науки, членом- корреспондентом АН СССР. В это же время здесь готовились к доцентуре закончившие университетский курс Дмитрий Гавронский и Генрих Ланц.

В Марбурге Пастернак снимает комнату в доме «на краю города» недалеко от реки Лан у вдовы марбургского чиновника. Как пишет он все в той же «Охранной грамоте»: «Дом стоял в ряду последних по Гессенской дороге…» Сейчас город значительно расширился, и бывшая окраина расположена в центральном его районе. Дом, где жил Пастернак, сохранился. Ныне на нем по улице Гессельбергерг-штрассе, 15 укреплена мемориальная доска.

К главному для себя барьеру — выступлению у Когена — Пастернак приходит, попробовав себя вначале на семинарах его коллег. И первый доклад делает он у Гартмана во вторник вечером 18 июня на семинаре, посвященном лейбницевскому дискурсу о метафизике. Спустя три дня, вечером 21 июня, он снова читает реферат у Гартмана. А 2 и 5 июля рефераты по этике — на семинаре у Когена, и тот сразу же обращает внимание на эрудицию и незаурядные способности нового слушателя его семинара. В письме к отцу от 9 июля Пастернак пишет: «Теперь я живо вознагражден. Второй раз он сказал мне: «Aber Sie machen doch das alles sehr gut gut, seher schцn» (Но вы же делаете все хорошо, прекрасно). Он сказал, что хотел бы меня очень видеть у себя. Он, наверное, скоро пригласит меня к себе на дом». Приглашение на званый обед у Когена действительно последовало 13 июля, но в этот день Б.Пастернак поехал в Бад-Кисинген, чтобы присутствовать на дне рождения у Иды Высоцкой (о фатальной роли этой женщины в жизни Пастернака будет сказано ниже). Приглашение же на квартиру к Когену означало неформальное предложение остаться по окончании обучения в качестве доцента на философском факультете.

Ида Высоцкая. Каждый, кто знает романтическую историю любви Пастернака к ней, может создать свою версию ее роли в его постмарбургской жизни и судьбе. А событийно дело обстояло так. Ученик старших классов пятой московской гимназии Борис Пастернак бывал в семье известного чаеторговца и филантропа Д.Высоцкого, где росли две дочери — старшая Ида и младшая Елена. Ида стала первой юношеской любовью Бориса. Лирические письма, которые он ей посылал, не сохранились. Остались не отправленные. Вот одно из них. Весна 1910 года:

«Моя родная Ида! Ведь ничего не изменилось от того, что я не трогал твоего имени в течение месяца? Ты знаешь, ты владеешь стольким во мне, что даже когда мне нужно было сообщить что-то важное некоторым близким людям, я не мог этого только потому, что ты во мне как-то странно требовала этого для себя…» Прошло несколько лет. И вот, находясь в Марбурге, Пастернак узнает, что сестры Высоцкие проездом из Бельгии в Берлин, где в это время находились их родители, собираются заехать в Марбург. Переживая чувство необыкновенного волнения, он готовится к решительному объяснению. 31 мая Лена Высоцкая отправляет ему записку из Версаля. Судя по ее содержанию, можно сделать некоторые выводы об ее отношении к Пастернаку: «Дорогой мой Боря! Спасибо тебе за письмо, я так боялась его. Но сознаюсь, будь оно и менее хорошим, я бы все-таки приехала; мне ужасно хочется тебя увидеть… Твоя Лена». Вот вам и ирония судьбы.

Они приехали 12 июня и пробыли в Марбурге пять дней. Пастернак все откладывал объяснение. В день их отъезда он наконец и попросил Иду решить его судьбу. Результат объяснения в строках из стихотворения «Марбург»:

Я вздрагивал.

Я загорался и гас.

Я трясся. Я сделал

сейчас предложенье, —

Но поздно, я сдрейфил,

и вот мне — отказ.

Как жаль ее слез!

Я святого блаженней.

Потом был отъезд сестер, проводы их на вокзал, отчаянный прыжок на подножку поезда на следующее утро, бесцельная поездка в Берлин и одинокое возвращение в Марбург. Сцена объяснения и отказа Иды, проводы сестер, поездка в Берлин и возвращение нашли отражение в «Охранной грамоте». Последующее отрезвление и некоторая душевная успокоенность способствовали успешному возвращению Пастернака к занятиям в университете. Борис пишет брату Александру: «Когда уехали Ида и Лена, то после двух-трех дней полной покинутости меня стали замечать здесь. Сегодня я давал продолжительные объяснения не без некоторого пафоса о когеновской логике у Натропа». В этом письме Борис звал брата к себе погостить. Александр приехал и пробыл у Бориса с 5 по 19 июля. Был в Марбурге у Бориса Пастернака и отец.

Сохранилась литография с рисунка Леонида Осиповича «На улице», изображающая Когена с жестом лектора у выхода из университета, в окружении учеников.

Коген, как и Ида Высоцкая, — еще одна судьбоносная фигура в жизни Бориса Пастернака. Вскоре после приезда в Марбург Борис пишет своей сестре Жозефине: «И если я даже не философ, то ведь Коген — человек эпохи, вековая величина, надо же было увидеть, услышать все на месте». Это чувство преклонения перед учителем Пастернак проносит через многие годы. В той же «Охранной грамоте» он пишет: « Его (Коген. — В.И.) интересовали мои планы. Он их не одобрил.

По его мнению следовало остаться у них до докторского экзамена, сдать его и лишь после того возвращаться домой для сдачи государственного с таким расчетом, чтобы, может быть, впоследствии вернуться на Запад и там обосноваться…Но как мог я сказать ему, что философию забрасываю бесповоротно, кончать же в Москве собираюсь, лишь бы кончить, а в последующем возвращении в Марбург даже не помышляю?»

Книги были собраны и готовы к сдаче в библиотеку. В университете Пастернак получил выпускное свидетельство с полагавшимися зачетами и служебными отметками. Марбургский период, оставивший такой глубокий след в его душе и в творчестве, подошел к концу. Рано утром он разбудил хозяйку, уложил свои нехитрые пожитки, попрощался и отправился на вокзал.

Пастернак еще раз посетит Марбург, приехав с молодой женой Евгенией Лурье в Германию в 1923 году, зайдет к хозяйке квартиры с дочерью, и в знак благодарности пришлет им ореховый торт, который тогда, в послевоенной, обнищавшей Германии, будет королевским подарком.

Ну а мы расстанемся с Борисом Пастернаком в тот момент, когда он едет на встречу своему будущему, в котором ему суждена не только отечественная, но и мировая слава.