ЛЮДИ БОЛЬШОЙ ДУШИ И ГОРЯЧЕГО СЕРДЦА О ЧЕТЫРЕХ ПОКОЛЕНИЯХ СЕМЬИ МОТОВИЛОВЫХ-НЕКРАСОВЫХ

Автор одной из лучших книг о Великой Отечественной войне - повести «В окопах Сталинграда» Виктор Платонович Некрасов на вопросы анкет о социальном происхождении неизменно отвечал, что он из семьи служащих. Находясь за рубежом, сообщал: «Я - русский. Во всех поколениях. Что-то с материнской стороны среди прабабушек было «заграничное» - шведское, итальянское». Знакомство с неопубликованными до сих пор воспоминаниями, документами и перепиской открывает новые грани в семейной истории крупного прозаика, нашего соотечественника, киевлянина каждой клеточкой своего сердца...

Итак, перенесемся в середину XIX века и представим себе освещенный свечами зал. В нем за зелеными ломберными столами играют в карты молодые офицеры. Среди них корнет - Иван Егорович Мотовилов - отпрыск богатой дворянской семьи.

Шампанское и пунш распалили азарт игроков. Ставки растут. Но Ивану решительно не везет. А вдруг да и выпадет нужная карта, долгожданная, заветная?! Была не была! - решает он и, забыв мудрый совет опытных понтеров «играй, да не отыгрывайся», идет ва-банк. И проигрывает вчистую сто тысяч рублей - по тем временам огромную сумму.

Утром с повинной головой идет к командиру полка - другу семьи и рассказывает о происшедшем.

- Но ведь ты был пьян! - укоризненно замечает полковник. Иван уныло кивает. - А какой же с пьяного спрос?! - и командир разрешает офицеру не выплачивать проигрыш, берется уладить дело сам. Однако Мотовилов строго соблюдает долг чести, продает поместье и в течение двух недель расплачивается с удачливым партнером.

Но досада на самого себя мучила его. Окружающее стало казаться мерзким. Жизнь опостыла, и он решил... уйти в монастырь. А накануне Иван Егорович составил завещание, в котором разделил остающееся наследство между родственниками. Но тут в события вмешался Его Величество Случай.

Накануне пострига корнет решил проститься с лучшим другом. У того была семья, маленький сын. Мальчику наняли гувернантку из Венеции, а вместе с ней жила ее шестнадцатилетняя сестра. Приятель пытался отговорить Ивана Егоровича от ухода в монастырь, но тот был неумолим. «Ладно, - согласился друг, - но тогда давай весело проведем прощальный вечер».

После обильного пиршества хозяева с гостем перешли в гостиную и пригласили сестру гувернантки, учившуюся на родине в балетной школе. Вошла юная девушка в голубом шелковом платье, с тонкой талией, перехваченной золотистым парчовым поясом. Сделала реверанс, смутилась, покраснела. И обомлел тут Иван Егорович: такой красавицы он никогда не видывал!

- Луиза! - обратился к ней хозяин. - Станцуй для нашего гостя и спой что-нибудь из твоих любимых песен, пусть отвлечется от своих мрачных мыслей.

Девушка вопрошающе взглянула на хозяйку. Та одобрительно улыбнулась. Жена друга присела к роялю. Зазвучали народные мелодии. Луиза закружилась в танце. За итальянскими последовали испанские, за тарантеллой - хабанера с кастаньетами и веером, из-под которого юная плясунья посылала обворожительные взгляды молодому гостю. А потом пришел черед романсам под гитару. И напрочь забыл корнет о монастыре!

Вскоре отпраздновали свадьбу Ивана Егоровича Мотовилова, потомственного столбового дворянина, с итальянской «простолюдинкой» - Луизой Францевной Флориани. Брак их был счастливым: Луиза подарила мужу пятнадцать детей! Впоследствии она стала основательницей и директрисой балетной школы в Симбирске. Среди детей Ивана Егоровича Мотовилова был сын Николай - будущий дед Виктора Некрасова.

А вторую ветвь родословной писателя следует начать с родной сестры Луизы, бывшей гувернантки - Валерии Францевны Флориани. Миловидная, скромная, трудолюбивая, она стала женой барона Антона фон Эрна, шведа, генерала на русской службе. Их дочерью и будущей бабушкой Виктора Некрасова стала Алина Антоновна Эрн. И тут обе ветви родословной, связанные сестрами Флориани, снова переплелись: мужем Алины Антоновны стал ее двоюродный брат, Николай Иванович Мотовилов.

Учась в Киевском строительном институте вместе с Виктором Некрасовым и будучи почти четверть века его другом, часто навещая его семью, я имел счастье познакомиться с его бабушкой. На ее удлиненном лице, несмотря на преклонные годы, сохранились следы былой красоты. Она была немногословна, вела хозяйство семьи, не гнушалась «черной» домашней работы...

Ее простота, задушевность и доброта вызывали уважение и любовь всех знавших ее друзей и соседей. Уже в годы советской власти, дважды она посещала родственников в Швейцарии и не осталась там, несмотря на то, что отлично знала, насколько условия существования у нас сложнее, чем за рубежом. В период оккупации она простаивала часами, набирая в ведра и кастрюли воду, льющуюся тонкой струйкой из разбитой уличной колонки.

Но посещая семью Некрасовых, я не предполагал, насколько романтичной была юность этой чудесной женщины. По семейной легенде, в годы молодости, приглашенная с отцом на дворцовый бал, она очаровала наследного принца. Напропалую влюбившись в юную баронессу, принц договорился с ней тайно обвенчаться. Но сговор их был раскрыт, и женитьба не состоялась. Однако дух романтики овевал сердце Алины и ее женитьба с кузеном напоминала события, описанные Пушкиным в повести «Метель». Она и Николай втихомолку скрылись от родителей и сочетались законным браком в какой-то захолустной деревенской церквушке, при случайных, незнакомых шаферах. И ее, и его родители были очень недовольны их бракосочетанием...

У Алины Антоновны родились четыре дочери. О двух из них, хорошо мне знакомых, далее пойдет речь. Мать Виктора Некрасова, Зинаида Николаевна Мотовилова, закончила университет в Лозанне, стала врачом-фтизиатром. Владела несколькими языками, отлично освоила и украинский. За рубежом она вышла замуж за Платона Федосеевича Некрасова, коренного сибиряка, обучавшегося в Швейцарии, ставшего вскоре опытным бухгалтером. У них было двое детей, оба - мальчики. Старший - Николай, трагически погиб во время гражданской войны, младшим был Виктор.

Общие застольные разговоры в семье обычно велись на бытовые темы. И друзья Виктора не могли оценить незаурядный характер его матери. От родственницы Виктора, его троюродной сестры Елены Александровны Игнатович, я узнал об эпизоде, показавшем высокие человеческие качества Зинаиды Николаевны.

Вспоминая мать, писатель оттенял ее приветливость, гостеприимство, живость характера. Но жило в ней благородное чувство врачебного долга, доброты, гуманности. А проявилось это в период немецкой оккупации Киева, при введенном немцами жестоком режиме для жителей, вынужденных оставаться под гнетом пришельцев.

Как-то поздним вечером в квартиру Некрасовых постучали. Робкий стук несколько раз повторился. Приоткрыв двери, узнали живущего через улицу соседа. Он стал просить Зинаиду Николаевну помочь дочери, у которой начались тяжелые роды.

- Но я не гинеколог, я - терапевт, фтизиатр. - Все равно, вы - врач. Прошу вас, помогите. - Хорошо, - твердым голосом говорит она и идет за инструментами. - Зина! Уже комендантский час, а у тебя нет ночного пропуска, - волнуясь за сестру, говорит Софья Николаевна. - А знаешь, что грозит за нарушение приказа военного коменданта? - Знаю. Но я - врач и обязана идти.

Вместе с посетителем она вышла на улицу. Ночь. Мороз. Метет поземка. Вдали показалась фигура идущего к ним немецкого солдата. - Хальт! - крикнул патрульный, осветив их фонариком. - Вохин геен зи? (Куда вы идете?) - резко спросил он. Зинаида Николаевна ответила по-немецки, что она врач, идет к роженице, дочери ее спутника. Солдат, человек средних лет, видимо, испытавший ужасы первой мировой войны, отпустил их.

А когда Зинаида Николаевна уже в одиночестве возвращалась домой, повстречавшийся вновь тот же солдат спросил: «Ну, кто же родился?» Узнав, что на свет появился мальчик, одобрительно закивав, заметил: «О, дер кнабе. Дас ист гут, зер гут!»

Дома же никто не спал. Волнуясь, все ждали возвращения отчаянной женщины. Она пришла уставшая, но радостная и с гордостью сказала, что не даром закончила университет в Швейцарии. Такой же смелостью и самоотверженностью отличалась ее сестра, тетка Виктора Платоновича, Софья Николаевна Мотовилова.

Шли тридцатые годы - середина первой пятилетки. В стране царила атмосфера травли, доносительства, ненависти, духовного и физического террора. Сталинский режим сотрясал «одну шестую», но наибольшие муки постигли многострадальную Украину.

Одновременно с насильственной коллективизацией шла депортация сотен тысяч крестьян с семьями в сибирскую тайгу и безлюдную тундру. Вместе с этим проводилось планомерное, беспощадное уничтожение национальной интеллигенции.

Состряпанные в ОГПУ громкие процессы - Шахтинское дело, Промпартии, СВУ (Спілки визволення України) заканчивались ссылками в глухомань, лагерями, тюрьмами и расстрелами. Все было направлено против гуманитарной и технической интеллигенции с целью обезглавить Украину, лишить ее научного и творческого потенциала. Кампания эта охватила буквально все стороны жизни.

В ту пору тетка Некрасова - Софья Николаевна Мотовилова работала консультантом в центральной библиотеке УАН (Украинской академии наук, ныне им.академика В.И.Вернадского).

Борьба с «уклонами» не обошла и книговеденье. Велась она под лозунгом защиты материализма от идеализма, марксизма-ленинизма от буржуазной идеологии. Фактически же она преследовала цель «ликвидировать» крупнейших украинских ученых-библиографов с мировыми именами.

Для этого в июне 1930 года в Киеве было созвано Всеукраинское совещание книговедов. Проводилось оно под знаменем «Долой библиографов-энциклопедистов» (абсурдность этого «тезиса» не требует доказательств!), читались доклады «Классовая борьба на книговедческом фронте», «В атаку на буржуазное книговедение» и т.п.

И Софья Николаевна - в одиночестве! - бросилась в бой за Истину.

Конечно, здесь все было запланировано заранее. Организаторы этого аутодафе рассчитывали на быстрый и триумфальный финал. Но их затея с треском провалилась.

«Если бы вы были немного образованным человеком, вы бы не говорили, что некого бить, что нет врагов, что мы их выдумали. Вы хотите усыпить нашу бдительность, а мы на это не пойдем», - обвиняли ее опричники от науки. Но уровень их знаний не шел ни в какое сравнение с глубиной знаний и широтой образованности - научной эрудицией Софьи Николаевны. И устроители потерпели фиаско.

Образование она получила в университетах Лозанны и Лейпцига. Пользовалась крупнейшими библиотеками Европы - Британского музея и галереи Уффици. Владела четырьмя языками (кроме русского и украинского). Увлекалась леворадикальными течениями общественной мысли. Дружила с русскими социал-демократами, оказывала находившимся в ссылке и эмиграции материальную помощь. Не примыкая к марксизму, отлично знала его основы. Слушала выступления Г.В.Плеханова и Розы Люксембург. В юности встречалась с Львом Толстым, дружила с семьей А.В.Луначарского. Переписывалась с В.И.Бонч-Бруевичем, К.И.Чуковским, другими политическими и культурными деятелями того времени.

И на совещании она опровергала нападки невежд, доказывала их непонимание и незнание азов марксизма.

Но самой яркой частью ее выступления была оценка этого позорного, аморального совещания. «Здесь, слушая выступления, я вижу, что нападали на людей, у которых уже снесена голова, которых здесь нет, которые обезоружены». И называя пофамильно сидевших в президиуме и «правящих бал», она бросила им в лицо уничтожающее обвинение: «Здесь вы шельмуете своих учителей, об ошибках которых вы десятилетиями молчали, были их почтительными учениками».

Каково же было заправилам совещания слушать эти гневные, позорные для них слова сорокасемилетней женщины! Слова, клеймящие их хамелеонство, невежество и лживость... (Все, касающееся совещания, взято из сохранившейся стенограммы.) Мало того. Продолжая борьбу за жизнь и труд крупных ученых, она едет в Москву хлопотать перед Н.К.Крупской за несправедливо гонимых украинских книговедов. Попытка эта ничего не дала: находившаяся «под присмотром», а фактически, под домашним арестом у ненавидевшего ее Сталина, Надежда Константиновна не могла облегчить участи ученых, которых защищала ее бывшая сотрудница по Наркомпросу.

Шли годы, а Софья Николаевна по-прежнему без всякой боязни высказывает свое отношение к царившему у нас произволу. И оценивая сейчас поведение этой удивительной женщины, надо понять, какой риск представляли ее благородные порывы в то время, к каким последствиям они могли привести. Ее мужество и прямота, ее негодование в пору всеобщего молчания подтолкнули к тому, что один из знакомых предложил Софье Николаевне порошок цианистого калия: «Думаю, что он может вам пригодиться». Она отвергла это предложение: для нее, воительницы за справедливость, такой исход был бы изменой долгу!

В своих воспоминаниях Виктор Платонович не раз задавал вопрос, почему его тетку «не трогали». Он объяснял это тем, что соседями по квартире были работники органов. Их детей, а также их самих лечила Зинаида Николаевна, и арест ее сестры привел бы к тому, что всесильные соседи лишились бы квалифицированного врачебного обслуживания.

Отмечу, что отношения тетки и племянника никогда не были идиллическими. Она с присущей ей прямотой высказывала свое мнение о его творчестве. Пыталась привить любовь к Тургеневу, которую не испытывал Виктор. И даже довод тетки о том, что Хемингуэй чтил Тургенева, никак не повлиял на отношение к автору «Записок охотника» автора «Окопов». Она резко осуждала неразборчивость Виктора в окружавших его друзьях. Но она любила его, а он - ее!

Мне не раз приходилось встречаться с Софьей Николаевной. Высокая, стройная, с покрытым морщинами смуглым лицом, всегда скромно одетая, аскетическим обликом она напоминала героинь «Андрея Кожухова», народоволок из романа Степняка-Кравчинского. Среди сохранившихся воспоминаний и ее писем осталось поразительное по силе послание Владимиру Бонч-Бруевичу, одному из близких соратников Ленина. Оно относится к периоду голодомора. В письме этом Софья Мотовилова прямо обвиняет большевиков в повальном уничтожении крестьян, и рядовых тружеников города, и интеллигенции.

События эти определили у Софьи Мотовиловой крах леворадикальных иллюзий о построении у нас государства социальной справедливости, веры бывшей сторонницы идей Томазо Кампанеллы, Томаса Мора, Шарля Фурье и русских утопистов. О горькой цене своего прозрения она созналась в рассказе «Неотправленное письмо», с риском для жизни сохранявшемся свыше шестидесяти лет у родственников и посмертно опубликованном в нашей печати, в дни поминовения трагедии 1932-33 гг.

Софья Николаевна Мотовилова умерла в 1966 году. Похоронена на Байковом кладбище, рядом с могилами матери и сестры...

Я рассказал о четырех поколениях семьи Мотовиловых-Некрасовых. Всматриваясь в характеры эти незаурядных людей, нельзя не прийти к мысли, что лучшие их черты - смелость, правдивость, гуманность, ненависть ко всему, что мешало человеку быть самим собой, - сформировали характер писателя, создавшего выдающуюся книгу об Отечественной войне. По словам Василя Быкова - бессмертную повесть «В окопах Сталинграда».