КОЛОЧАВА ВСЛЕД ОСТАНОВЛЕННОМУ ВРЕМЕНИ

Когда человек из города, да еще и из столицы, попадает в удаленное закарпатское село, забытую Богом глушь, он сразу начинает любоваться пейзажем и наслаждаться покоем. Невольно завидуешь жителям этой земли, которые, как тебе кажется, никогда не страдают от суеты и не умирают от стрессов.

700 лет назад пришли в эти горы такие же странствующие беглецы, как и мы. Только не от благ цивилизации, а от бандитов, захватчиков, сборщиков налогов. Увидели высокие горы и возблагодарили богов, что наконец-то будут в безопасности. Но обрели ли они желаемый покой, если назвали свое село Колочавой, а реку — Тереблей?

Бежали сюда в постолах, в болотистом грунте они чавкали. Говорили, что остановились там, около чавы. Возможно, с того времени и пошло — Колочава. А река стала Тереблей после того, как потеребила во время первого на людской памяти наводнения все на своем пути. Потом, когда немного обжились, начали строить водяные мельницы. Стояли те мельницы до середины XX века. Мололи в них муку и выбивали в ступах ткань. Отовсюду шли сюда люди со своими свертками дерюги. Говорили, что идут выколачивать, колотить. Снова получается — в Колочаву. Только эта версия уже больше подходит к ритму жизни села — колоченому-переколоченому.

Давным-давно

Станислав Аржевитин, который вырос в Колочаве на Закарпатье, а теперь живет в Киеве, искал материалы о жизни своего села в архивах. Самый древний пока документ, найденный им, датирован XVII веком и речь в нем идет о краже. Наказания тогда были жестокими. Бандур, сборщик налогов, мог повесить, посадить в тюрьму. Имел право даже пытать, одевая в железную рубашку, или запрячь в ярмо, с которым виновный должен был ходить по селу и громко кричать о своем преступлении. За значительные преступления клали «на пень». Но жестокие наказания останавливали не всех, разбойничали и во времена барщины и после упразднения крепостничества. Желанная свобода не всех вывела из нищеты, и спустя несколько десятилетий началась массовая эмиграция. На заработки уезжало вдвое больше людей, чем рождалось.

Оставшиеся шли на лесозаготовки в Галицию и Семиград. Сплавляли лес по Теребле до Тисы, чтобы в июне вернуться с деньгами. Косили сено на горных пастбищах и шли с косами в долины работать за десять снопов. Приезжали с мешками пшеницы, кукурузы, и до нового урожая никто не голодал.

Но однажды все изменилось. Пошли не с топорами и косами, а с винтовками за плечами. Когда мужчин убивали на фронте, женщины с детьми доедали дома последнее зерно. В Колочаве еще могут спеть старые коломыйки с проклятиями по адресу Франца-Иосифа или рассказать о том, как когда-то гадалки собирали портреты цесаря, чтобы проколоть его голову шпильками. Греко-католические ксендзы призывали молиться за венгерского короля, православные — за российского царя. А местная власть ни короля не боялась, ни царя, ни Бога: воровала пайки, предназначенные для семей фронтовиков, и даже делила земли.

Бунт и расплата

Мужчины вернулись обессиленными и завшивленными. Но они еще жили общим духом фронта. Увидев пустые амбары и наслушавшись жалоб жен, 7 октября 1918 г. восемь из них взяли ружья и пошли громить имения обидчиков. Погромщиков можно было пересчитать по пальцам, но они запугали всех жителей. Запретили людям выходить на улицы, разгромили имения нотариуса, ростовщиков и торговцев (сами они успели убежать). Жены помогали: уничтожали одежду, а из господских подушек и перин вытрясли столько пуха, что вся Колочава стала белой. Потом начали делить. И хотя имущества было больше, чем они заработали за всю свою жизнь, случилось то, что обычно случается с бунтовщиками: двое мужчин что-то не поделили. Прозвучало два выстрела. Двух убийц положили в один гроб.

Не успели опомниться, как в село пришла рота гонведов, стражей государственного порядка, под командованием сына старосты Вольфа. Расправа была кровавой. Советский писатель Иван Долгош описал ее так: «Одному бунтовщику повесили на шею украденные сапоги, в которые нацедили кровь из жил соучастников, и распяли на двери трактира. В первый день распятый поседел, на второй — испустил дух, а на третий стал, как крест». В советские времена этот «трехдневный бунт» называли революцией в Колочаве, следствием роста коммунистического сознания народных масс.

На самом деле идеологические дискуссии начала ХХ в. велись в иной плоскости. Началось противостояние между старорусинами («духновычивцами») и народовцами («просвещенцами»).

Село и чехи

Первая мировая закончилась, Австро-Венгрия распалась, народы Европы создавали свои государства и... вместе с бывшей империей кромсалась Колочава. Ибо такому крохотному в европейском масштабе селу судьба уготовила участь приграничной полосы трех государств — Польши, Румынии и Чехословакии.

От того, над чем теперь смеются в Колочаве, — овцы паслись в Польше, дом стоял в Румынии, а стирать ходили в Чехословакию, — тогда можно было поседеть. Румыны оставили о себе наихудшие воспоминания. Грабили по-черному, силой гнали в войско. Когда с запада чешские части выбивали румын из Колочавы, в селе смотрели на смену мундиров с надеждой.

Чехи ничего не отнимали, но дать «землю и рабочие места» сразу не могли. Перед хозяйственным кризисом 30-х гг. колочавцы оказались бессильными. Разумеется, масштабы голода были не такими, как в степной Украине, но достаточными для того, чтобы в 1933 году колочавцы написали письмо с жалобами и требованиями к самому президенту Томашу Масарику.

Масарик знал о Колочаве не только из переписки. Греко-католический поп Стефан Кираль в межвоенные времена своими аферами вошел в историю края. Он выпустил векселя, скупил на них землю, а затем объявил себя банкротом. Дело дошло до самого президента.

В XIX в. Колочава стала одним из центров еврейской жизни на Верховине. До мадьярской оккупации каждый седьмой в селе был иудейской веры. Не в последнюю очередь евреев привлекала близость границы. До 1939 г. около 80% земель в Колочаве перешли к евреям, преимущественно корчмарям (в селе было восемь корчем). Первыми богачами стали торговец Абрум Бэр и староста Гершко Вольф.

Этнографическим музеем Закарпатья Колочаву считали еще в межвоенный период. Именно здесь очарованные местной экзотикой чешские художники Карел Новый и Ярослав Ванчура по сценарию Ивана Ольбрахта сняли в 1934 г. первый фильм о крестьянской жизни на Верховине, в которой колочавцы и жители соседних сел играли самих себя. Фильм назывался «Марийка-неверница», и сюжет его был построен на любовном треугольнике. Картина пользовалась успехом в Праге, а актерам-любителям даже пророчили большое будущее в кино. Однако никто из них после этого фильма на киноэкранах больше не появился.

Тропами Шугая

В Колочаве точно знают: кровь настоящего верховинца не засыхает в лесу в течение недели. Здесь живет легенда о том, что когда предатели-кумовья на Жолобке рубанули топором по голове разбойника Мыколу Шугая и его брата Юру, кровь их была свежей целое лето.

Образ Шугая стал олицетворением непокорного верховинского характера. Старались коммунисты (Шугай — борец против буржуазного порядка), венгерские патриоты (Шугай бросает вызов чехам, т.к. желает возвращения венгров). Теперь ура-патриоты зачисляют Шугая в одну когорту с карпатскими сечевиками, о. Августином Волошиным, Грынджа-Донским... Шугая (настоящая фамилия — Сюгай) называли последним разбойником Закарпатья, хотя после него в лесах ходили Липей и Кливец из Волового. Еще Шугая называли первым вором на Верховине «при чехах», хотя его лесные засады были детскими забавами по сравнению со злоупотреблениями местной власти.

Еще во время Первой мировой он удрал из мадьярского войска. Его вернули, но он опять убежал. Именно тогда венгерская власть сменилась румынской. Но румыны вскоре отошли, и в село вступили чехи. На непокорного колочавца охотятся чешские жандармы. Шугай ускользнул от них, убил одного жандарма, второго. Пока Мыкола гуляет по лесам и, как всюду говорят, потрошит карманы богачей на лесных дорогах, за поддержку «опасного бандита» на село накладывают большую контрибуцию. К Шугаю в лес после жестокого избиения жандармами убегает младший брат Юра. Сам Шугай поддерживает контакты с селом через свои кумовьев. Все кражи и убийства в Воливской и Хустской околицах, даже если они происходят в нескольких местах одновременно, «вешают» на братьев Шугаев. Колочава кишит жандармами, родственников «лесных ребят» терроризируют, беременную Эржию, жену Мыколы, арестовали.

«Шугай просил друга связаться с жандармами и передать, что он готов сдаться и рассказать обо всем совершенном, — рассказывает С.Аржевитин и показывает записку от друга Мыколы по войску. — Но при одном условии — чтобы его взяли на службу и выдали оружие. Очевидно, он понимал, что придется защищать свою жизнь. С другой стороны, видимо, предчувствовал, что его могут убить и те, кто соблазнится деньгами».

По сюжету романа Ольбрахта, трое побратимов убили Шугая за обещанное вознаграждение: три тысячи корун — от чешского правительства, 30 тысяч корун — от еврейской общины. Станислав Аржевитин пытается разгадать причину убийства Шугая: «В архивах я нашел еще один документ о том, как Мыколу соглашается убить его близкий родственник. Очевидно, за вознаграждение. Опередившие же его трое парней не договаривались с властью, а потом боролись за деньги, обещанные за его голову. Убили в 1921-м, но еще в 1934-м напоминали властям, чтобы им заплатили. Переписывались с адвокатами по этому делу, но ничего у них не вышло».

Анця Штаер, дочь Мыколы Сюгая и Эржии, знает об отце разве что со слов родственников. Эржия родила Анцю почти тогда же, когда по всей Подкарпатской Руси колокола извещали о смерти государственного преступника — ее мужа, отца ее ребенка. Дочь не видела отца даже на фото, а один из убийц Шугая приходил к ней незадолго до своей смерти. Говорил, что убивал не он, а двое других.

Но Анця убеждена, что кумовья убили отца не за награду, а из страха: «Отец собирался идти сдаваться чехам. Хотел сказать, что это не он грабил и убивал, — на диктофон капают слезы дочери Шугая, — а его приятели, кумовья. Они все эти преступления совершали, а о Шугае слава шла. Поэтому они пошли и убили отца с дядей. Поэтому убежали из села, здесь их земля не держала...»

Первым о Шугае вспомнил Грынджа-Донской, поэт родом из Волового (в настоящее время — Межгорье). Его стихотворение «Мыкола Шугай», написанное в лучших традициях романтизма, увидело свет в год смерти разбойника. Потом Шугаем заинтересовался венгерский коммунист Бела Иллеш, книга которого на русском языке вышла в 1923 г. в Санкт-Петербурге. С коммунистическими настроениями разбойника и художественным вымыслом автор «переборщил» настолько, что его произведение не популяризировали даже в СССР. Чего стоит лишь хеппи-энд произведения: Ленин похлопывает Шугая по плечу и приказывает дать ему 100 тысяч войска, чтобы вершить на Верховине социалистическую революцию.

«Мыкола Шугай» Ивана Ольбрахта, чешского коммуниста и известного публициста, более реалистичен, хотя старые колочавцы до сих пор смеются над «господами», излагающими историю села по книгам этого автора. Т.к. он тоже «приукрашал» своего главного героя. «Мои родители в Колочаве работали учителями, и к нам часто приходила бабушка Эржика, жена Шугая, продавала молоко. Моя мать обращалась: давайте я Вам почитаю о Вашем Мыколе. А баба Эржика отвечала: ой, оставьте меня, пани, это вранье мне уже сто раз рассказывали», — вспоминает Станислав Аржевитин.

Год назад бывшие одноклассники Станислава Аржевитина провели в Колочаве анкетирование среди старожилов: каким запомнился односельчанам Мыкола Шугай. Из 150 опрошенных 65% ответили, что считают Шугая бандитом, 27% признали его «беглецом от законов». И только 8% (преимущественно сельская интеллигенция) считают Мыколу народным мстителем. На вопрос, нужно ли его популяризировать среди молодежи, большинство ответило отрицательно.

Военная Колочава

С началом Второй мировой проукраински настроенная закарпатская интеллигенция связывает надежды на создание своего государства, хотя и под немецким протекторатом. Создаются основы Карпатской Украины. В Колочаве начинает действовать новая администрация — «сечевики», в соответствии со списком их было 11. Комендантом избрали Мыколу Шимоню — первого руководителя «Просвиты». Единственной крупной акцией была манифестация накануне вторжения венгров в марте 1939 г. В обороне Карпатской Украины на Красном Поле не принимал участия ни один колочавец. Старожилы еще помнят, как через село отходили в сторону Карпатского перевала разбитые и преследуемые венграми украинские воины.

Весной 1939 г. в Колочаву вступают венгерские фашисты. «Сечевикам» венгры в Колочаве не мстили, разве что обязали их полгода каждое утро регистрироваться. Всех евреев, около 50 семей, вывезли в лагеря, из которых вернулась только половина.

Венгры забирают мужчин в армию воевать за фюрера. Через Колочаву, расположенную в двух десятках километров от границы, в течение 1939—40 годов шли толпы людей, и все просили переправить их в Советскую Украину. Психоз беглецов невольно передается и верховинцам. Почти 200 колочавцев (преимущественно те, кому угрожала мобилизация) убегают на территорию Станиславовской (теперь Ивано-Франковской) области в надежде на лучшую жизнь. Всех их в СССР ждет одно — трехлетнее заключение за нелегальный переход границы. Срок в лагерях выдержат не все.

Из полуживых узников, бывших граждан Чехословакии (весивших под конец срока около 40 кг), в 1943 г. сформируют чешский корпус Людвига Свободы. Закарпатских русинов бросают в «котел смерти» — в бои за Дуклянский перевал.

В мадьярском войске, воюющем на стороне немцев, закарпатцев, и в частности 250 колочавцев, с передовой снимают: они не желают стрелять в братьев-славян и даже убегают с фронта. Их отправляют работать в тыл.

От фронта Колочава не пострадала, хотя, отступая, немцы и мадьяры готовили здесь большую линию обороны. Но боев не было, поскольку фронт прошел ниже, по Хустской долине. Однако именно тогда, когда мадьяры понемногу сдавали позиции, а советы еще не пришли, лексикон колочавцев обогатился новым словом — «терроришты». В сознании старых колочавцев «терроришт» — это не бин Ладен, которым пугают с телеэкранов. Настоящий «терроришт» — осторожный как рысь, злой как волк и вооружен до зубов. С таким лучше не встречаться в лесу, когда пасешь овец или собираешь грибы.

Необъявленная война

Когда пришла советская власть, колочавцы снова ушли в лес и не боялись уже ни «террориштов», ни черта. Сначала новая власть просто агитировала идти в армию. Обещали работу, давали муку, какие-то пособия, и более 100 желающих нашлось. А по окончании войны начался в Колочаве «дикий призыв»: приходили ночью вооруженные военные, били непокорных автоматом в спину и забирали молодых парней. Потом оказалось, что забрали не в армию, а вывезли на Донбасс, на шахты, в ФЗО. Постепенно просочилась информация о жутких тамошних условиях. Поэтому уроженцы конца 20-х годов первые годы советской власти в Колочаве спали под поветями и в ригах.

1946 год. Кровь рода Сюгаев снова напоминает о себе. Васыль Сюгай, племянник Мыколы, во время драки со своим другом Дербаком хватается за оружие. Его арестовывают, но Васыль сбежал в лес. К нему ушел его отец Иван, младший брат легендарного разбойника. В лесу отец и сын Сюгаи выходят на контакт с молодцами из соседней Станиславовской области, которые называют себя «уповцами». Все они становятся мишенью «ястребков». Старшего Сюгая убивают в лесу во время перестрелки. Сына его ранили, а затем окружили дом, на чердаке которого Васыль прятался. Он не сдался живым — подорвался на гранате.

События в Колочаве получают огласку, и местные органы безопасности активно ищут врагов — бандпособников, ненадежных элементов. В эту когорту зачисляют Мыколу Шимоню, возглавлявшего «Просвиту» и коменданта времен «сечевиков» (подбрасывают ему националистическую литературу), священника Бобыка, крестьянина Штаера, на чердаке которого подорвал себя гранатой Васыль Сюгай, и Олену Сюгай. По требованию «уповцев» они купили в Хусте 300 кг зерна. Мыкола Шимоня в то время был сельским головой. «Лесные» обратились к нему, ведь привезти в село зерно без справки в те времена было невозможно. Шимоня берет у них деньги, выписывает справку, покупает пшеницу и получает за это 25 лет лагерей. Столько же дают отцу Бобыку, у которого якобы квартировали «уповцы».

«Дикий призыв» продолжается. Парни из Донбасса пишут, чтобы молодежь спасалась бегством. В 1950 г. шестеро молодых ребят уходят в лес; в селе говорят, что двое из них зарезали вооруженного милиционера. Лидером беглецов был 22-летний парень Мыхайло Штаер. В Колочаве говорят, что все надежды ребята возлагали на то, что придет новая власть («Америка скоро нападет на Союз») и они выйдут из лесу героями.

Но власть не менялась. Постепенно ликвидировав укрытия за Карпатским перевалом, она считала их первой мишенью. Ребята отстреливаются. Во время облавы 1953 г. пуля догнала старшего лейтенанта Прокопенко из Волового. Затем потеряли односельчанина Дербака и двух своих побратимов — по подозрению в предательстве. В лесу скитались с 1950 по 1957 год. И неизвестно, сколько еще оставались бы там, если бы в 1957 году не взяли самого лидера. Один из парней сдался сам, и его осудили на 25 лет. Трое взятых живыми получили высшую меру — расстрел. Так завершилась история последних лесных ребят из Колочавы ХХ века.

Дальше в Колочаве...

В послевоенное время около четверти жителей села, то есть тысячу человек, вывезли (назвали это переселением) в низинные районы Закарпатья. Необходимость подобных радикальных мер объясняли тяжелыми условиями жизни, безработицей. Несколько десятков евреев после войны вернулись в Колочаву. Теперь их в селе не встретишь — постепенно все эмигрировали.

Электричество и радио здесь появились только в 1953 г. Еще через девять лет прекратили сплавлять по реке плотами лес, его уже вывозили машинами. Так исчезла потребность в плотогонах и появилась — в водителях, механизаторах. А со временем — и в инженерах, ведь в Колочаве построили филиал авиационного завода им. Антонова.

До середины 50-х годов в Колочаве не было ни одного жителя с полным средним образованием (за исключением профессора Бэца из Ужгорода, получившего образование еще «при чехах»). Немного позже в село приезжают учителя, выходцы из восточной и центральной Украины. Сейчас здесь три школы, а девять их выпускников защитили кандидатские диссертации.

Мыкола Шимоня создал в школе, стоящей в центральной части села, музей им. Ивана Ольбрахта. Его внучка, Наталка Царенко-Тумарец, тоже работает учителем и продолжает музейное дело деда.

Несколько лет назад она пыталась получить право собственности на старый дом, в котором в течение века размещались все локальные власти в селе. Хотела в этих исторических для Колочавы стенах сделать ремонт и обустроить гостиницу для чешских туристов, приезжающих в край М.Шугая за романтическими впечатлениями. Но местная власть инициативу не поддержала.

Село и церковь

Единомышленница Наталки — старенькая Анця Штаер, дочь Мыколы Шугая. Бабу Анцю в селе называют «магнитом» для спонсоров на постройку греко-католического храма: кому-кому, а Шугаевой кровинке никто из приезжих не отказывает. Хотя соседи говорят, что «старая Штаерка» не один год зимует в полухолодной избе.

На межконфессиональной почве в селе явный конфликт. Греко-католиков подавляющее меньшинство, и православные не скрывают пренебрежения к ним. Большинство наступает, меньшинство защищается. Слушать разговоры об экуменизме у верховинцев не хватает терпения.

Несколько лет назад часть старших колочавцев решила вернуться в лоно церкви, в которой они были крещены. Люди, которых здесь называют унияками, мечтают, чтобы вместо их плохонькой деревянной часовенки, где идут службы, в селе появилась красивая каменная церковь. «Мы были верны своей церкви, хотя нас за это преследовали. Молились в домах, под плетнем, у крестов, освященных нашими священниками. Ночью, завесив окна, крестили детей, вступали в брак. В церковь не шли, т.к. ее передали православным. Церковь нам до сих пор не вернули. Это война в селе была бы...» — говорит дочь Мыколы Сюгая. Эржия не позволила ей выйти замуж за парня из православной семьи. Баба Анця сокрушенно вздыхает, когда вспоминает этого парня из села Крайникова...

Теперь в Колочаве...

Большое верховинское село перед тобой как на ладони. Те же горы, и та же река. Те же избы, крытые гонтом, те же плетни. Те же глубоко посаженые глаза верховинцев. Кажется, время здесь остановилось, чтобы выпить пива в корчме.

Но кто о нем думает, об этом остановившемся времени? В Колочаве продолжает колотиться жизнь. Бедствуют без работы и уезжают летом почти всем селом на заработки далеко за границу. Зимой согреваются водкой в корчмах, обитых не деревом, как раньше, а пластиковой вагонкой. Победили безграмотность, но Президенту уже не пишут. Вообще органы власти не беспокоят без крайней необходимости. Даже землю, которую когда-то забрали в колхоз, поделили без советчиков со стороны.

На кладбище здесь спокойно. Ушедшим в мир иной особо уделять внимание не принято. Даже в поминальное воскресенье сюда никто не заглянет. Разве что старенькая Анця Штаер принесет свечку на общую могилу отца и дяди. Но и о месте погребения Сюгаев в селе нет единого мнения. Кто-то говорит, что братья лежат не там, куда Анця носит свечки, а чехи — свои национальные ленты; якобы их похоронили немного дальше. Спросите колочавцев, где лежат их прадеды, и они кивнут головой в сторону заросшего брусникой старого кладбища, а более точного места никогда не найдут. Крикнут вслед по-верховински: «Панико! Дайте мертвым покой!»

...А живые покоя не имеют.

82-летняя Анця Штаер овдовела и теперь одиноко живет на Сухаре, приселке Колочавы. Весной просит людей, чтобы посадили ей картофель, а осенью — чтобы выкопали.

Наталка Царенко продолжает добиваться, чтобы Колочава была обозначена на карте маршрутов чешских туристов, каждое лето организовывает здесь фестиваль.

Станислав Аржевитин решил привести в порядок горы собранных материалов по истории Колочавы и издать книгу. Несколько раз в году он приезжает в село к друзьям детства. Его мама, которая учительствовала в Колочаве 30 лет, поселилась по просьбе сына поближе к Киеву. Тоскует по Колочаве.

Каждый, побывавший в Колочаве, понимает эту тоску.