Кое-что об украинско-советских отношениях в глобализирующемся мире

Николай Рябчук — известный украинский писатель, публицист, политолог. Его хорошо знают в Европе и мире. Он занимается наукой и путешествует, оттачивая присущие лишь ему ракурсы мировоззрения. Порой он прибегает к созданию обществоведческих терминов — интересны его определения «шантажистского государства», «номенклатурно-олигархического класса», «постсоветской амбивалентности». А чего стоит его философский упрек: «История малороссийского предательства и подхалимства насчитывает много томов»! По мнению Рябчука, западные европейцы, свободные, улыбчивые и раскованные, относятся к представителям власти как к исполнителям своей воли. У нас же власть по-прежнему «от Бога». А «Бог» десятилетиями был от коммунизма... Стать действительно свободными в демократическом государстве украинцам до сих пор мешают «реликты» советского порядка как в мышлении старших поколений, так и в общественном строе. Об этом наш разговор.

Влияние Запада сделало нас украинцами

— Николай Юрьевич, в чем, по вашему мнению, сущность цивилизационных ограничений Украины?

— Каждое государство и народ, как и каждый человек, имеют свои ограничения, но вместе с тем у них есть определенный коридор возможностей. Коридор достаточно широкий, его можно использовать полностью, а можно попусту потерять шансы. Например, мы очень хорошо использовали его во время помаранчевой революции 2004 года, а потом профукали все свои достижения.

Собственно говоря, в пределах, определенных нам цивилизационно, мы можем очень многое сделать. Да и расширить эти границы в будущем реально. Это на наших глазах делают другие страны. Я бы не сказал, что генетически Болгария или Румыния имеют больше шансов на демократическое развитие, на европейскую интеграцию, но они это осознали и сделали.

Мы можем говорить, что та или иная цивилизация отражается на ментальности и поведении народа. В нашей маленькой Евро­пе наблюдаем совершенно разные миры: протестантскую цивилизацию, католическую и православную. Наиболее успешными являются протестантские страны — там самый высокий уровень жизни, лучше организовано общество, самый низкий уровень коррупции. Далее идут католические страны, и только в конце — православные, в том числе даже Греция, на их фоне она самая отсталая, наименее экономически развитая страна, с самой низкой политической культурой.

К сожалению, Украина принадлежит к восточно-христианской цивилизации, и это, как мне кажется, является важной причиной наших неудач. Я не хочу все наши неудачи списывать на историю, ведь мы сами виноваты в наших несчастьях, но в определенной степени они проистекают из того выбора, который когда-то сде­лали наши предки. Безусловно, в основе нашей цивилизации лежит христианство восточного обряда, и в политическом плане оно оказа­лось не очень удачным выбором, ведь, в отличие от западного христианства, восточное не способствовало разделению власти. В западном христианстве разделение власти закладывалось в результате отделения церкви от государст­ва, и каждое государство, княжество имели свой политический центр. В свою очередь, и в Византии, а со временем и в Российской империи главой церкви был император — светская и духовная власть сливались, и как следствие возникал сильный, глубоко укоренившийся авторитаризм.

Украина, к сожалению, попала в эту восточную сферу, но все-таки «заглотнула» немного западного влияния вследствие продолжительного пребывания в составе Речи Посполитой, Польско-Литовского государства. Напомню, что это была аристократическая республика, где властители избирались, где существовали контрактные отношения между подданными и властителем. Запад проник сюда в ХV—XVІІ веке, несмотря на то, что между католическим и православным мирами существовала глубокая конфронтация. Собственно, тогда еще не было национальных маркеров — только религиозные и сословные. Ук­раинцы воевали с католиками, но вместе с тем учились, заимствовали системы образования, администрации, самоуправление. В течение столетий Москва, а со вре­менем и Петербург прилагали огромные усилия, чтобы унифициро­вать эту территорию, инкорпорировать ее в Московское царство.

Я считаю, что в современной Украине мы в определенной степени недооцениваем свое европейское наследие. Наше мышление затмевает русский националистический миф ХІХ века, делавший акцент на конфронтации между миром православных и католиков на наших землях. К величайшему сожалению, этот миф наложился на историческую реальность и в достаточной степени деформировал ее, полностью отвергнув самое существенное — сотрудничество, обучение и заимствование. Российский имперский центр был заинтересован именно в таком освещении событий, а украинская верхушка поддерживала этот миф, поскольку продавала себя на имперском рынке в качестве видных защитников православия от «проклятого» католицизма. Это преследование частных, корпоративных интересов не имело, однако, ничего общего с исторической правдой.

Сейчас, к сожалению, мы живем в плену этого мифа, и придется приложить еще немалые усилия, чтобы его опровергнуть. Важнее было как раз сосуществование, учеба и заимствование западной культуры — и именно это делает Украину другой. Без этого Украина была бы больше похожа на Беларусь — в лучшем случае, а в худшем это была бы еще одна Кубань. Западное влияние сделало нас украинцами — без него мы были бы некой аморф­ной массой восточных славян с локальным диалектом.

Альтернатива, которую предлагает нам Российская империя (она была и осталась ею), лично для меня как для европейца неприемлема. Быть может, я слишком заражен западным европейским духом, но и в страшном сне не хочу себе представлять существование в рам­ках «управляемой демократии». Я жил в авторитарном Советском Союзе, и это была для меня совершенно враждебная страна, я никогда не считал ее своей — правда, и не представлял ее конца.

«Система защиты от идиота» как феномен западной демократии

— В современной жизни украинца слишком много «советизмов» — та же коррупция пронизывает наших граждан от примитивного блата вроде «свій до свого по своє» до политического подкупа правящей верхушки.

— И все-таки у нас уже другая модель жизни. Олигархи такие же, как украинский народ. Мы до сих пор не преодолели традицию, которая берет свое начало от народничества ХІХ века и была очень развита и укрепилась именно в советские времена, — противопоставление плохих элит и хорошего народа. Я не разделяю такого взгляда, ведь элиты обладают такими же пороками, а порой и добродетелями, как и простые люди. Мы не сможем улучшить свой правящий класс, пока не улучшим само общество. Если у нас каждый работник думает, что украсть и как солгать, чего тогда требовать от правительства и депутатов? А если депутаты врут и мошенничают, простые люди думают, что так можно. Возникает заколдованный круг, и разорвать его трудно. Мы не можем улучшить качество общества радикально, этот процесс будет длиться десятилетиями и даже столетиями. Но нужно каждый день выдавливать из себя «гомо советикуса».

— Что можно сказать о формировании в Украине гражданского общества, кроме того, что Советы длительное время разрушали доверие и добровольные связи между людьми? И на какую власть могут рассчитывать люди, которых в течение десятилетий подвергали «гражданской атомизации»?

— Действительно, все опросы общественного мнения свидетельствуют, что люди преимущественно доверяют лишь ближайшим членам семьи. А это создает очень благоприятную среду для мафии, «большой семьи», базирующейся на микроячейках.

А тем временем гражданское общество — это как раз сфера всех публичных отношений за пределами чисто государственных и чисто семейных. Прежде всего оно предполагает экономическую суверенность — человек должен иметь возможность зарабатывать деньги, выбирать себе работу. В селе, где есть колхоз, гражданского общества быть не может, ведь там есть один феодал, доминирующий и устанавливающий правила игры. Однако в столице оно может быть, ведь здесь у человека есть все возможности, чтобы выжить независимо от государства. Гражданское общество — это коллективная игра, и чтобы команда играла хорошо, каждый должен знать, что все пашут и их совместные усилия не слагаются, а умножаются.

На Западе преподавание всех общественных наук начинается с рассказа о «дилемме двух заключенных». Двое задержанных, якобы совершивших преступление вместе, сидят в разных камерах. Следователь не имеет против них ни одной улики и пытается побудить их к признанию. Он говорит каждому: «Лучше ты сознайся первым, ведь твой напарник вот-вот «расколется», а если он тебя опередит, получит условное наказание, а ты влетишь «на полную катушку». Каждый из заключенных имеет выбор, сознаться или нет. Чтобы не сознаваться и таким образом выиграть, то есть спастись обоим, они должны полностью доверять друг другу, иметь опыт сотрудничества. На этом как раз и строится сеть горизонтальных связей между людьми.

Нет идеальной власти, идеальных людей. Отцы западной демократии, которая создавалась прежде всего в Америке, строили всю систему на правильной основе. Они не питали никаких иллюзий в отношении человека — наоборот, исходили из того, что каждый человек порочен, подвергается соблазну, в частности использовать финансовые и административные ресурсы в свою пользу, а не общества. Поэтому западная демократия строилась таким образом, чтобы предотвратить нецелевое использование ресурсов, создать максимум эффективных рычагов для предотвращения злоупотребления властью, для контроля над ней и возможного ее устранения. Здесь очень важна независимая судебная система — и это на Западе пестовалось столетиями, и независимые СМИ. Я бы назвал это «защитой системы от идиота» — государственная машина должна быть безопасной в любых руках. Даже если она попадает в руки Партии регионов или коммунистов.

Мы только начали строить такую систему. Как бы критически мы ни относились к нашему постсоветскому политикуму, все-таки он начинает осознавать, что властью нужно делиться и создавать современные ее механизмы. Украина имеет превосходство над другими постсоветскими странами — здесь никто из политиков не имеет достаточно большого большинства, чтобы захватить власть в свои руки. Даже Кучма, который был абсолютным гением манипулирования, руководителем «шантажистского государства», не смог сконцентрировать всю власть в своих руках, подчинить себе казалось бы подконтрольный ему олигархический парламент. В Украине невозможен настоящий авторитаризм — все равно нужно идти на компромиссы. Рано или поздно это сформирует определенную политическую культуру, определенный институт, «механизм защиты от идиота» — чтобы кто-то мог спокойно пребывать в оппозиции. Ду­маю, это не последний кризис в нашей политике, но наши лидеры все-таки продвигаются в европейском направлении. Они слишком зависят от Европы, в конце кон­цов, улаживать свои конфликты они ездят в Вашингтон, Брюс­сель, Страсбург, а не в Москву, потому что знают, где центр цивилизации. Нужно как можно скорее присоединиться к более успешным и богатым. Взгляните, как успешно развиваются наши соседи — Центральная и Восточ­ная Европа. Сейчас самая динамичная часть ЕС — это бывшие коммунистические страны.

На Западе политики не имеют монополии на власть

— Этот префикс «пост-» в словах «постсоветский», «посттоталитарный», «постколониальный» кажется таким иллюзорным. Во всех этих терминах слишком много значения от жестких корней — Советы, тоталитаризм, колония. Не переживаем ли мы ныне определенный «посттравматический синдром»? Ведь у нас по-прежнему нет терминов для обозначения современного состояния общества.

— К сожалению, в современном обществе больше советского и колониального, нежели постсоветского и постколониального. И все-таки префикс «пост-» указывает на историческую черту, проведенную под тем совершенно советским и совершенно колониальным прошлым, и на переходный период. Он может длиться очень долго и даже привести нас к состоянию, в котором находились. Мы можем топтаться на месте, а можем зависнуть в неопределенной фазе — и так может продолжаться десятилетия. Это период неопределенности, но он дает нам тот шанс к продвижению, которого мы не имели в советские времена, когда гражданин никак не мог повлиять на систему, власть была «навязана» гражданам в наследство от октябрьского переворота. Сегодня мы можем влиять на власть.

— Но ведь у нас немало «рудиментов совка». Мы никогда не могли отозвать народного депутата — и это «постоянство лица у власти» перешло в тоталитарное оцепенение.

— Список советских реликтов в нашей жизни получился бы длинным для газеты. Кроме реальных механизмов отзыва народных избранников у нас должны быть ограничения на привилегии для политиков, ведь они слишком раскормились. Ни в одной стране мира депутаты и члены правительства не имеют возможности сами себе повышать зарплаты или привилегии — это можно сделать только для следующей каденции. Я не вижу иной возможности преодолеть «советские патологии», кроме постепенного развития политической конкуренции, когда сами политики и политические партии будут заботиться о прозрачности налоговых деклараций, отчетов о расходах. Я не вижу иных путей развития и в политике, и в экономике, кроме конкуренции. И этот механизм уже запущен. Экономика, несмотря на коррупцию и бешеные налоги, несмотря на политический хаос, все равно работает. Невиди­мая рука рынка уже действует — вопреки усилиям политиков. Полагаю, скоро политические партии будут отказываться от компрометирующего их балласта. Мы рано или поздно сформируем систему, которая будет дейст­вительно конкурентной.

Лет шесть назад в Польше был колоссальный общенациональный скандал — один из членов «демократической левой силы» проголосовал за другого депутата, воспользовавшись его карточкой. Депутата исключили из фракции, он извинялся перед народом, партия извинялась, суд постановил отменить решение парламента за тот день. Рано или поздно у нас тоже такое будет.

На Западе политики не имеют монополии на власть. Они не могут делать все, что им заблагорассудится. А мы пока что живем в период «дикого капитализма», когда у власти превалируют «хватательные инстинкты». Все эти заведующие овощебазами, комсорги-парторги, мелкие мошенники и карьеристы вырвались на свободное пространство, дорвались до власти, и это вскружило им голову. Культура могла бы быть хорошим лекарством от этого головокружения, но как раз культуры всем им катастрофически не хватает. Так что нужно искать другие лекарства — в общественной мысли, в независимых СМИ.

— Нужен ли нам СНГ — последний островок «совка»?

— СНГ был нужен как временное явление, как элемент цивилизованного развода. Украина и Беларусь хотели вырваться из советского пространства, а Россия должна была получить какую-то сатисфакцию, чтобы утешать себя мыслью, что будет иметь влияние. Сегодня эту «лавочку» пора закрывать, ведь все страны разошлись в разные стороны. Мы получили султанаты в Средней Азии, «управляемую» демократию в России... Страны, которые мало что объединяет, кроме газовых и торговых интересов. Однако торгует целый мир, целесообразнее вступить в ВТО.

Эти связи разорвать желательно, если мы хотим когда-нибудь стать Европой, — но это прежде всего связи на уровне ментальности, имеющиеся у слишком большого количества наших людей. Это напоминает русских крестьян после реформы 1861 года, когда крепостничество было якобы отменено, а миллионы несчастных крепостных крестьян не знали, что им делать с этой свободой и не могли покинуть своих господ. Что-то подобное и сегодня происходит с теми тысячами советских крепостных крестьян, которые до сих пор не могут понять, что свободны. Помните, в «Вишневом саду» была старый лакей Фирс, которого забыли. К сожалению, сейчас мы имеем тысячи таких «фирсов», которые будут доживать с руинами Советского Союза в душе. Это большая драма, единственная надежда — на смену поколений, а еще на СМИ и просвещение.

К демократии — через упадок коррумпированных режимов

— В чем заключалась сущность «шантажистского государства» Кучмы? Это тоже разновидность тоталитарного «совкового» удержания человека «на крючке»?

— Кучма начал строить «шантажистское государство» в 1996—1997 годах, а окончательно завершил в 1999 году. Он не имел другого выхода для себя. После того как Украина обрела независимость, она должна была либо создавать новые демократические институты, либо каким-то образом восстанавливать старые советские. И те могли действовать лишь при условии существования компартии, которая была реальной властью. Не стало правящей компартии — воцарился хаос. Во времена Кравчука мы видели гиперинфляцию и гиперкоррупцию. Кучма восстановил управляемость системы, заменив компартию другим неформальным институтом власти, сердцевиной которой стала налоговая администрация. Было создано государство, где шантаж компартии заменили экономическим шантажом президентской администрации, прежде всего, через налоговые органы. Система крайне проста — тотальная коррупция, сбор компромата на каждого олигарха, бизнесмена, политика. Важный момент — выборочное применение права: когда нужно было оказать давление на нелояльного деятеля, его заботливо собранную «папку» направляли в прокуратуру.

Кучма должен был сам стать жертвой этой гениальной системы. «Пленки Мельниченко» — это в значительной степени его собственное порождение, он сам создал страну, где все следят за всеми. Он стал жертвой собственного Франкенштейна.

Сейчас мы живем в государст­ве, которое стоит на распутье — восстанавливать это «шантажистское государство» или строить новый институт. После помаранчевой революции казалось, что «шан­тажистское государство» лик­видировано. Ющенко как порядочный человек не стал использовать его рычаги. Но он не создал новых демократических институтов. Как во времена Кравчу­ка, возник институционный вакуум — снова ничего не действует, указы не выполняются. Природа не терпит пустоты — после прошлогодних выборов на белом коне появляется Янукович, из пепла под­нимается Партия регионов. Они вновь пытаются вернуть управляемость страны единственным известным им способом — воссоздать «шантажистское государство». Это единственное, что они умеют. Но ситуация меняется: чтобы существовало «шантажистское государство», нужна монополия власти, а конституционная реформа уже предполагает ее распределение. Следовательно, возникает кризис — одни политические силы стремятся восстановить «шантажистское государство», другие, надеюсь, — создать европейские институты.

— Вы всегда выступали за необходимость люстрации, за создание в Украине аналога Института национальной памяти, который успешно функционирует в Польше. Это единственный способ отбросить советское прошлое...

— Я считаю, пока это нереально. Именно общество не осознает необходимость люстрации, поэтому едва ли это осознает и власть. Украина слишком советизирована, это наследие глубокое, тяжелое и непреодолимое, поэтому, по моему мнению, у нас подобное произойдет через смену поколений. Институт национальной памяти, который создали в Украине, не имеет ничего общего с польским. В Польше институт перебрал все архивы коммунистических спецслужб, там могут работать научные сотрудники. Этот институт имеет право на проведение люстрации. Польская люстрация означает только то, что люди, занимающие определенные публичные должности, должны задекларировать свое сотрудничество с коммунистическими спецслужбами — тоталитарными, к тому же связанными с разведкой московского государства. Полностью полагаться на лояльность этих спецслужб нельзя — поэтому люстрация должна состояться. В Польше это весьма либеральный, терпимый закон. В Украине такой закон очевидно был бы очень нужен. Хотя бы потому, что ввиду его отсутствия огромное количество людей на публичных должностях находятся фактически на московском «крючке», их досье имеются на Лубянке и они являются объектами шантажа. Поэтому проще было бы такой закон принять. К сожалению, мы загоняем болезнь внутрь. Не вижу никаких попыток общества, чтобы расшевелить это дело. Я просто в отчаянии от собственного бессилия, что как публицист не могу привлечь внимание общества к этим проблемам.

— Представители научной интеллигенции уже устали призывать ко «второму Нюрнбергскому процессу» по поводу действий Коммунистической партии Советского Союза.

— Нюрнберг не состоялся, ведь мы не победили. Украина стала независимой благодаря коммунистической эмансипировавшейся номенклатуре. А национал-демократы вроде бы «примкнули» к ней, они в какой-то степени легитимизировали эту эмансипацию компартии, но не они были главными промоутерами и главной силой. Так кто же будет судить компартию — сами бывшие партийцы?

— Как модифицируется ныне определенный вами номенклатурно-олигархический режим?

— Он сформировался в годы, когда создавалось «шантажистское государство» и проводилась приватизация. Сейчас происходит процесс «облагораживания» этого криминально-номенклатурно-олигархического режима — создание имиджа, приемлемого не только внутри страны, но и на международном рынке. Этот класс, который сформировался лет десять назад вследствие «дикого капитализма», сегодня вступает в новую эпоху — им хочется быть респектабельными бизнесменами, встречаться с уважаемыми политиками. Пинчук был «пер­вой ласточкой», он понял важность создания этого имиджа. Надеюсь, все наши богачи пойдут по этому пути, а это значит, что через одно поколение мы получим нормальное общество.

— Номенклатура должна уйти в небытие вместе с рудиментами советского порядка?

— Она уже изживает себя. Номенклатура никогда не предполагала какой-то открытой конкуренции. А сегодня в результате определенных общественных, экономических и политических изменений система становится все более конкурентной, а конкуренция постоянно создает динамику. Так что, быть может, и у нас когда-то будут элиты без кавычек...