КАТАСТРОФА 1941: УКРАИНА СКАЗАЛА «НЕТ» СТАЛИНИЗМУ

Это было понятно. На фоне шквала разоблачительных материалов о преступлениях коммунистического режима «Великая победа Партии и Народа» в войне с гитлеровской Германией казалась едва ли не единственным аргументом в пользу сохранения существующей системы власти. Поэтому хотя к моменту развала СССР о Великой Отечественной было издано 20 тысяч разнообразных публикаций общим тиражом один миллиард экземпляров, среди этих кип печатной продукции вряд ли можно было найти информацию о горькой правде войны. Ветеранские мемуары подвергались жесткой цензуре, архивы были надежно закрыты, а значительное большинство официальных историков были озабочены не столько поисками истины, сколько тем, каким образом ее наукообразно замаскировать. И это удавалось. Даже для очевидно катастрофического 1941 года в советской историографии была найдена удобная концепция — дескать, это был период временных неудач, обусловленный вероломностью немецкого нападения и значительным численным преимуществом врага. Возможность заглянуть в «Х-файлы» советских архивов появилась только с ликвидацией монополии компартии на власть и идеологию. Это позволило ученым увидеть совсем другую картину прошлой войны, в частности ее начального периода. Какие же теневые стороны войны скрывала ретушь советской историографии?

«Тех, кто предпочтет плен, — уничтожать всеми средствами...»

Хотя на момент вторжения в СССР армия агрессора ни по численности живой силы и техники, ни по качественным показателям боевой техники не превосходила Красную Армию, фактор внезапности и боевой уровень вермахта обеспечили нападающим превосходство на направлениях главных ударов. Не успевая сосредоточиться и развернуть боевые порядки, сконцентрированные в пограничных районах значительные массы советских войск и техники понесли тяжелые потери. Только за первые три недели войны Красная Армия потеряла 815700 человек, 4013 самолетов, 11783 танков, 21500 пушек и минометов (для сравнения: в первые полгода войны против СССР потери вермахта составили 750000 чел.). Захватив стратегическую инициативу, немецкие войска быстро продвигались в глубь Украины, преодолев за месяц от 360 до 600 км.

Отметим, что стратегическое развертывание значительных воинских контингентов и боевой техники РККА в западных пограничных районах накануне войны было связано с намерениями советского руководства начать в ближайшее время наступательную войну. В изданной в середине мая 1941 г. генеральным штабом РККА директиве прямо указывалось: «Первой стратегической целью действий войск Красной Армии поставить — разгром главных сил немецкой армии, развернутых к югу от линии Брест — Демблин, и выход на 30-й день операции на фронт Остроленка... — Оломоуц». Таким образом, очевидна прямая связь между военной катастрофой начального этапа войны и военно-стратегическими и политическими просчетами сталинского руководства, которое, опоздав с упреждающим ударом и пропустив немецкий, фактически обрекло первый эшелон советских войск на почти сплошное уничтожение. Войны «малой кровью на чужой территории», как это предусматривалось советской военной доктриной, не получилось, вместо этого пришлось воевать большой кровью на своей земле.

К шоку от немецкого внезапного нападения добавились еще и проблемы с плохим управлением войсками. Не последней причиной этого стала нехватка в РККА опытных военных кадров: десятки тысяч их были репрессированы во время Большого террора, а молодежь, которой за счет этого «посчастливилось» быстро продвинуться за каких-то пару лет по служебной лестнице, априори была неспособна компенсировать значительные потери опытных профессионалов. Многочисленные случаи окружения советских соединений, объединений и даже фронтов в первые месяцы войны (в 13 устроенных немцами в этот период «котлах» оказалось 3,3 млн. бойцов и командиров Красной Армии) стали не только результатом удачных действий агрессора, но и одним из красноречивых свидетельств неудовлетворительной системы управления войсками и их низкого морально-политического состояния.

Вскоре после разгрома в приграничных боях, неплохо оснащенных и вооруженных войск первого эшелона, укомплектованного преимущественно профессиональными кадрами, в Красную Армию стали массово вливаться призывники из тыловых районов, боевая подготовка которых была условной. В спешке скомплектованные, плохо оснащенные, эти части фактически изначально были обречены на гибель, что полностью осознавали военные специалисты. Начальник отдела 4-го отдельного управления боевой подготовки КА комбриг Федоров в разговоре с командирами уже в первый день войны прогнозировал: «Куда там сейчас до обучения... Теперь будут давить массовостью — людьми, да и стоит ли хорошо учить, если будут бросать в бой дивизию за дивизией, пока не сломают [немецкое наступление]».

Так оно и произошло. Пока в глубоком тылу формировались новые части, под немецкие танки советское командование бросало спешно мобилизованных жителей прифронтовых областей, фактически отводя им роль «пушечного мяса». Отдельным, однако весьма характерным примером отсутствия порядка на фронте в этот период стала история гибели летом 1941 г. 255-й стрелковой дивизии под Днепропетровском. Сформированные в течение 8—10 августа части соединения были брошены на оборону города. Среди новобранцев оказался доктор технических наук Днепропетровского металлургического института К. Бунин, которого назначили в 972-й полк... красноармейцем! По свидетельству профессора, подавляющее большинство бойцов его части составляли пожилые крестьяне из Виннитчины. К месту назначения пополнение добиралось по украинским степям пешком несколько жарких дней, без еды и фактически без воды (утолять жажду приходилось из грязных луж). Командный состав полка был укомплектован выпускниками ускоренных курсов, которые прибыли из Краснодара и были знакомы с военным делом не больше, чем их подчиненные. Крестьяне-красноармейцы, прекрасно осознавая свою печальную перспективу на передовой, явно не рвались в бой. В тихих разговорах между собой они обдумывали возможности для сдачи в плен, выражая при этом убежденность, что немцы отпустят украинцев по домам. 18 августа 1941 г. 225-я стрелковая дивизия вступила в первый бой с противником и была наголову разбита. Не успев научиться как следует держать винтовку в руках, красноармейцы и командиры дивизии погибли под немецкими танками. Такая же судьба постигла только что сформированные соседние соединения — 230-ю, 273-ю стрелковые дивизии. Что касается самого К. Бунина, то его, раненого, подобрали свои. Пережитое произвело на профессора-красноармейца такое впечатление, что он написал командованию взволнованное письмо, в котором назвал «вредительством» то, что «самый ценный материал — люди — был брошен просто на убой и уничтожение».

По мере военных поражений и потери значительной части территории проявления дефетизма (пораженчества) все больше охватывали Красную Армию. День ото дня учащались случаи дезертирства и добровольного перехода на сторону врага. Как свидетельствуют советские военные документы, летом 1941 г. такие переходы осуществляли большие группы красноармейцев по 100 человек и более, нередко просто во время боя. Например, в августе 1941 г. добровольно сдались в плен 300 военнослужащих 227-й стрелковой дивизии Юго-Западного фронта. 5 сентября 1941 г. в районе Запорожья пытались перейти на сторону немцев 95 рядовых 270-й стрелковой дивизии Южного фронта и т.д. Нередко красноармейцы создавали в войсках так называемые «земляческие группы» — киевлян, черниговчан, сумчан, полтавчан и др., которые готовились бросить оружие и вернуться домой, в уже оккупированные немцами районы. Вышеупомянутое явление было настолько заметно, что о нем вспоминал позже в своих мемуарах югославский коммунист М. Джилас. «Нельзя было скрыть тот факт, — писал он, — что украинцы часто покидали Красную Армию, как только немцы захватывали их родные места...»

В определенной степени распространению настроений дефетизма среди красноармейцев-украинцев способствовала немецкая пропаганда. Полученное через «беспроволочный солдатский телеграф» известие о том, что немцы распускают украинцев-крестьян по домам «собирать урожай», слухи о том, что раскулаченным советской властью крестьянам будут возвращены хаты и земля, что на оккупированной территории будут ликвидироваться колхозы, открываться церкви, разумеется, не могли не волновать красноармейскую массу. Однако то, что такая пропаганда находила отклик у части военнослужащих, только подтверждало бесспорный факт, что в основе дефетизма начального периода войны лежали не только ситуативные моменты, но и более глубокие причины — в первую очередь связанные с враждебным отношением к сталинскому режиму. Это, собственно говоря, подтверждали и многочисленные сводки чекистов о политических настроениях личного состава советских войск. «Воевать за советскую власть не стоит... Нам она ничего хорошего не дала... Не будут защищать ее и колхозники, ведь в колхозах живут намного хуже, чем когда-то в Польше», — говорили бойцы. «Гитлер победит СССР, и жизнь будет хорошая. Будет единоличное хозяйство и будет продовольствие. Если бы хорошая жизнь у нас была, тогда бы наши в плен не сдавались», — отмечали другие.

Придя в себя после 22 июня, пытаясь приостановить развал фронта и овладеть ситуацией в стране, Кремль начал прибегать к жестким мерам. 3 июля 1941 г. И. Сталин в обращении по радио к советскому народу отметил необходимость «беспощадной борьбы с всяческими дезорганизаторами тыла, дезертирами, паникерами, распространителями слухов и тому подобное». 16 августа 1941 г. появился подписанный вождем печальноизвестный приказ №270, угрожавший дезертирам расстрелом и репрессиями против их семей. 12 сентября 1941 г., фактически накануне сдачи Киева, Верховный главнокомандующий издал директиву о борьбе с паникерством. В соответствии с ней, в пятидневный срок при каждой стрелковой дивизии должны быть созданы заградительные батальоны, которые должны были пулеметным огнем устанавливать жесткую дисциплину и прекращать бегство охваченных паникой войск. Эта «работа» возлагалась на НКВД. По данным наркома внутренних дел Л. Берии, в течение второй половины 1941 г. чекисты задержали на фронте и в тылу 638112 человек, заподозренных в дезертирстве. 10 тыс. из них были расстреляны или повешены, в частности, и перед строем.

Неуклюжие попытки предотвратить полное разложение войск предпринимали и политорганы. Впрочем, их усилия сначала нередко приводили к противоположному результату, ведь советская пропаганда в первые месяцы войны по инерции носила фанфарно-победный характер. Советские газеты давали фантастически преувеличенные данные о поражениях немцев, одновременно замалчивая информацию о реальных потерях Красной Армии. Нехватка правдивой информации наверстывалась многочисленными описаниями героических подвигов красноармейцев и командиров. При этом центральное место отводилось пропаганде идеи массового героизма и жертвенности людей.

Заметим, что всплеск патриотизма и героизма обычно сопровождает войны, формируя их психологический фон. Активизация и мобилизация патриотических чувств людей также является обычным делом, однако призыв к жертвенности, создание из нее настоящего культа был свойственен только тоталитарным режимам, для которых не существовал вопрос первостепенной ценности человеческой жизни. Вот и получалось, что СССР — страна, которая по количеству оружия и боевой техники превосходила все воюющие государства, — пытался наверстать поражения и ошибки высшего руководства за счет простых людей, настойчиво призывая их к самопожертвованию, воспевая и предлагая в качестве образца социального поведения воздушные и наземные тараны, уничтожение вражеских танков, самолетов, дотов ценой жизни и т.п. Однако такая пропаганда не только не приносила ожидаемых результатов, но и вызывала чувство недоверия и раздражения у людей. «Геббельс — не дурак, чтобы сообщать, как 17 немецких солдат уничтожили советский полк или же как пять немецких солдат уничтожили пять советских дотов и охранявший их полк солдат. На такие выдумки способно только наше Информбюро», — такие разговоры фиксировали спецорганы как в армии, так и в тылу.

Впрочем, ни хаотичные репрессивные приказы сталинского руководства, ни жесткие действия войск НКВД и заградительных отрядов, ни потуги советской пропагандистской машины, ни героизм со стороны части бойцов и командиров РККА в целом были не способны изменить ход военных действий на территории Украины, которая уже к концу осени была почти полностью оккупирована врагом.

«Тыл, который могут пожелать только враги...»

В 1938 г. активный участник Украинской революции левый социалист В. Винниченко в открытом письме И. Сталину, критикуя большевистскую национальную политику, прямо указывал на то, что эта политика способна создать большевикам в Украине такой тыл, который им могут пожелать только враги. Эти слова оказались пророческими — такой тыл накануне войны с Германией действительно был создан. Эксперименты сталинского режима в области социальной инженерии — прежде всего принудительная коллективизация сельского хозяйства и голодомор 1932—1933 гг. — оставили глубокий след в сознании украинского крестьянства, создав существующей системе власти и ее олицетворению —
И.Сталину — устойчивый образ врага. Практически на протяжении всех 30-х гг. в украинском селе, где накануне немецкого нападения проживало 2/3 населения УССР, муссировались слухи о том, что вот-вот должна начаться война, которая положит конец издевательствам советской власти. Не лучше были политические настроения рабочей массы, почти на 50% состоявшей из крестьян. Форсированная индустриализация отнюдь не отражалась на повышении их уровня жизни: с каждым годом рабочие все более нищали, и известное выражение Сталина «жить стало лучше, жить стало веселее» воспринималось значительной частью городского населения с таким же раздражением, как и большинством сельского населения. Не прибавляли авторитета советской власти политика русификации, подавление ростков национальной жизни и воинствующий атеизм. Крайне негативно на морально-психологическом состоянии украинского общества отражались и перманентно проводимые режимом репрессии.

С началом войны откровенную нелояльность к советской власти продемонстрировала немалая часть западноукраинского населения, настроения которого на протяжении 1939—1941 гг. претерпели кардинальную трансформацию: от радости по поводу освобождения из «панской неволи» до нескрываемой враждебности и даже ненависти к правлению «советов». В этом регионе не только практически была сорвана мобилизация в Красную Армию, но и, благодаря стараниям украинских националистов, началась активная партизанская деятельность в ее тылу.

И на востоке Украины мобилизация в Красную Армию проходила с большими осложнениями. В первые недели войны советские газеты помещали многочисленные фото с изображением толп людей у мобилизационных пунктов в Киеве, Харькове, Одессе и др., сообщениями о том, что молодежь «осаждает» военкоматы, требуя отправки на фронт. В основном в крупных городах так оно и было... в течение первых нескольких недель. Однако патриотический подъем, охвативший городскую комсомольскую молодежь — наиболее лояльную к власти прослойку населения, — оказался неустойчивым, и по мере стремительного немецкого наступления стал быстро спадать. Об этом свидетельствовали показатели явки советских граждан на призывные пункты осенью 1941 г. Так, в Ворошиловградской области к 16 октября 1941 г. на Артемовский призывной пункт явились только 10% мобилизованных, на Климовский — 18%. По Харьковскому военному округу по состоянию на 23 октября 1941 г. прибыло 43% общего количества призванных. Нередкими в то время были случаи бегства мобилизованных во время транспортировки их в части действующей армии. По сообщениям военкоматов Харьковской и Сталинской областей, в конце октября 1941 г. процент дезертиров из числа новобранцев составлял по Чугуевскому райвоенкомату — около 30%, Сталинскому — 35%, Изюмскому — 45%.

Советские историки традиционно выводили необоснованно высокую цифру мобилизованных в Украине в 1941 г. При этом наблюдалась тенденция к постоянному увеличению этих показателей: сначала говорили о 2 млн., потом о 2,5 и даже о более чем 3 млн. человек. В то же время никогда не отмечалось, что колоссальное количество украинцев, мобилизованных в первые месяцы войны, не отошли с отступающими войсками Красной Армии, а остались на оккупированной территории Украины. По неопубликованным данным, собранным в послевоенное время комиссией по истории Великой Отечественной войны, на контролируемых немцами украинских землях по разным обстоятельствам (дезертирство, халатность военкоматов, быстрое изменение линии фронта и тому подобное) осталось 5,6 миллиона (!!!) военнообязанных украинцев — то есть почти столько, сколько их потенциально могла дать всеобщая мобилизация (15% всего населения УССР), и почти столько, сколько на протяжении всей войны было призвано в Красную Армию из Украины.

Еще одним выразительным показателем скрытого негативного отношения значительных масс украинского населения к сталинскому режиму стала эвакуационная кампания. Большая часть населения — прежде всего сельского — не только не изъявила желания эвакуироваться в советский тыл, но и делала все возможное для того, чтобы противодействовать реализации провозглашенной Сталиным тактики «выжженной земли»: срывала попытки вывоза и уничтожения колхозного имущества, помещений, продовольствия и тому подобное. Например, на Киевщине большие группы женщин препятствовали выполнению приказов власти перепахивать тракторами пшеницу на полях. В разных местах в это время началась стихийная ликвидация колхозов: крестьяне растаскивали колхозное имущество, продовольственные склады, разбирали инвентарь, скот и т.п. Кстати, падение советской власти и колхозной системы в Украине нередко происходило еще до отступления Красной Армии. Как свидетельствуют многочисленные военные документы, представители советских, партийных органов власти бежали с семьями за два-три дня до прихода немцев, прихватив с собой мебель и другое имущество.

Советские историки обычно отмечали значительное количество эвакуированных из Украины в тыл промышленных предприятий (почти 550), подавая это как свидетельство блестящего успеха советской власти. Однако, замыливая глаза цифрами вывезенных в тыл станков и разнообразного оборудования, они выпускали из поля зрения главное — на оккупированной украинской территории осталось не менее 95% (!) населения республики. Этот наиболее ценный «трофейный материал» вскоре сполна был использован немцами для восстановления и налаживания работы промышленного и сельскохозяйственного производства, для обеспечения вермахта продовольствием и восточными солдатами-добровольцами, а экономики Германии — рабочими руками, сырьем.

Прощание с советской властью и встреча немцев

Учитывая все вышесказанное, не вызывает удивления тот факт, что передовые части вермахта, входившие в украинские города и поселки, нередко наблюдали проявления откровенной радости или же дружественного нейтралитета со стороны части населения. Очевидно был прав секретарь ЦК КП(б)У Д.Коротченко, который позднее был вынужден констатировать: «Абсолютное большинство гражданского населения в Украине не желало продолжать борьбу против немцев, а пыталось разными способами приспособиться к оккупационному режиму». Такую реакцию украинского населения на падение большевистского режима в 1941 г. известный исследователь истории рейхскомиссариата Украины К. Беркхофф справедливо назвал беспрецедентной в Европе во время Второй мировой войны.

Вне всяких сомнений, граждане Украины в целом не имели четкого представления об идеологии национал-социализма, его бесчеловечной расовой направленности и людоедской сущности. В памяти многих пожилых людей все еще сохранялись образы «культурных немцев» времен гражданской войны. Возле одного из домов на улице Жилянской, где жили родные автора этих строк, одна из жительниц — баба Хая — на языке идиш предложила немецким солдатам, которые только что вошли в город, почистить песком котелки. Вряд ли кто-то из жителей дома догадывался, что вскоре их соседка вместе с другими десятками тысяч евреев — невинных детей, женщин, стариков — закончит свой жизненный путь в Бабьем Яру...

Итак, первые месяцы войны нацистской Германии против СССР явно подтвердили отсутствие лояльности к сталинскому режиму со стороны значительной массы украинского населения. Единство и монолитность выстроенной на кровавом терроре и слезах людей сталинской империи оказалось иллюзорным. Украинское общество встретило начало войны расколотым, причем весомая его часть продемонстрировала тем или иным образом значительный уровень негативной активности как на фронте, так и в тылу.