КАК КАПИТУЛИРОВАЛ ФЕЛЬДМАРШАЛ ПАУЛЮС

Конец января 1942 года. На берегах Волги догорает одна из величайших в истории человечества битв. Исход ее ясен. Окруженная группировка немецко-фашистских войск рассечена на две части. Ставшее уже бессмысленным ее сопротивление войскам маршала Рокоссовского ничего не может изменить. Ничего, кроме судеб десятков тысяч одетых в солдатскую форму немецких солдат и офицеров 6-й армии вермахта. Для них в течение нескольких ближайших дней должен быть решен, причем в самом буквальном смысле слова, вопрос жизненной важности: прервется ли их жизнь в ближайшие день-два или у них будет шанс по окончании войны вернуться домой. Продолжали нести потери и победоносные войска Сталинградского фронта. Но, в отличие от окруженных немецких войск, для них война не заканчивалась. Впереди их ждал многотрудный путь к победе. До Берлина еще далеко, и потому необходимо как можно скорее завершить ликвидацию окруженной группировки, чтобы высвободить блокирующие войска для участия в решении новых стратегических задач. Но Гитлер категорически запретил окруженным войскам сдаваться. У него свой резон. Пока они, истекая кровью, держатся, они удерживают возле себя части Красной Армии. Для прекращения сопротивления окруженной группировки необходимо было как можно скорее захватить штабы окруженных войск.

В фундаментальной монографии академика А.Самсонова «Сталинградская битва» в разделе «Разгром врага и его капитуляция» есть такой эпизод: «К Паулюсу, находившемуся в одной из комнат универмага, вошел начальник штаба генерал Шмидт. Он подал командующему лист бумаги со словами: «Поздравляю Вас с производством в генерал-фельдмаршалы». Это была последняя радиограмма, полученная в «котле» от Гитлера».

В это же время начались переговоры с наступавшими частями нашей армии. «К зданию универмага пришли начальник оперативного отдела штаба 38-й мотострелковой бригады старший лейтенант Ф.М.Ильченко вместе с лейтенантом А.И.Межирко и несколько автоматчиков».

Прервем на этом цитату, так как перед нами сидит тот самый Федор Михайлович Ильченко, о котором идет речь в монографии, полковник в отставке, поселившийся в нашем городе после завершения воинской службы.

- Федор Михайлович, тогда, в ту минуту, когда вы направлялись в подвал сталинградского универмага, было ли у вас ощущение, что вы напрямую соприкасаетесь с мировой историей, что вы являетесь не только свидетелем, но и участником эпохального события?

- Вы знаете, никто тогда ни о чем таком не думал. Была безмерная усталость. В Сталинграде стояли ужасные тридцатиградусные морозы. Город был занесен снегом. Мы уже несколько дней вели наступательные бои. Не было никакой возможности хоть немного поспать. Так, где-то в уголке прикорнешь на пару минут и снова в бой. Не до высоких материй было нам тогда.

- Мы, конечно, еще вернемся с вами в Сталинград, чуть попозже. Но, думаю, нашим читателям будет интересно до того, как вы спуститесь в подвал сталинградского универмага, познакомиться с предысторией вашей жизни, вашего становления. Какой жизненный, в том числе боевой, путь вы прошли до этого?

- Я уроженец села Ярмолинцы под Гайсином на Виннитчине, но в детстве наша семья переехала в село Кочержинцы под Уманью. Там я вырос, и именно эти места считаю своей настоящей родиной. Там живет мой младший брат Иван, там на местном кладбище похоронены мой дед Дмитрий Иванович, мой отец Михаил Дмитриевич, моя мать Соломия Калениковна, сестра Мария.

Происхожу я из семьи потомственных батраков. Окончательно судьба моя определилась в 1939 году, когда я поступил в Севастопольское зенитно-артиллерийское училище. По окончании его дали мне в петлицы лейтенантские кубики и направление командиром взвода в знойный Ашхабад.

С началом войны в дивизии была сформирована зенитная батарея, командование которой поручили мне. Отправились мы на Западный фронт. Там спустя две недели во время бомбежки батарея приняла боевое крещение, а я получил первое свое ранение.

После госпиталя меня направили в Академию им. Фрунзе, ускоренный курс которой я закончил в конце марта 1942 года. Новоиспеченного «академика» послали на Керченский полуостров в распоряжение Крымского фронта.

После очередного ранения направили меня в штаб Приволжского военного округа, в тыловой город Сталинград, назначили начальником оперативного отдела штаба только формирующейся 38-й мотострелковой бригады, той самой, в составе которой мне довелось воевать уже до конца войны.

Вступила наша бригада в бой на дальних подступах к Сталинграду в составе 62-й армии генерала Чуйкова и сражалась до конца битвы. Особенно ожесточенные бои выпали на нашу долю под Бекетовкой, в районе аэродрома и в поселке завода «Красный Октябрь». Участникам и историкам Сталинградской битвы эти названия говорят о многом! В конце октября остатки бригады (из пяти тысяч первоначального состава к тому времени осталось в строю… 144 человека) были выведены на левый берег Волги для доукомплектования. С началом контрнаступления уже в составе 64-й армии генерала Шумилова мы включились в операцию по ликвидации окруженной группировки.

Помню, захватили мы военный госпиталь, в котором среди раненых обнаружили переодетых в солдатскую форму и совершенно здоровых немецких офицеров. Вот они-то при допросе и сообщили, что штаб Паулюса находится, как они сказали, «в подвале большого дома за красивой площадью». Там ли сам Паулюс, они не знали.

Прикинули по карте и на местности - выходило, что это или универмаг, или гостиница. Сменили направление наступления и вышли на площадь Павших борцов.

На рассвете 31 января из здания напротив (это и был, как потом оказалось, универмаг) стали подавать сигналы. Удалось выяснить, что немцы просят прекратить огонь и прислать офицера для переговоров. Я, как начальник оперативного отдела штаба, находился на самом переднем крае, на наблюдательном пункте и имел постоянную связь со штабом бригады. Докладываю командиру бригады полковнику Бурмакову. Отвечает: «Действуй по обстоятельствам». Я взял с собой лейтенанта Межирко и нескольких автоматчиков, а также пленного переводчика, и мы пошли. Внезапно нас обстреляли, но удалось отойти без потерь.

Нам были приданы четыре артиллерийских полка, дивизион «катюш», минометы. Мы накрыли негостеприимно встретившее нас здание огнем, после чего мне доложили, что появился немец с белым флагом. Прекращаем огонь и снова выходим на площадь. На этот раз обошлось без стрельбы, а немцы нам подсказали, как обойти поставленное ими минное поле. И вот входим во двор. Нас встречает офицер в чине капитана, оказавшийся адъютантом генерал-майора Росске, командующего южной группой войск окруженной группировки. Было нас человек пятнадцать, но в помещение пустили покамест только меня и лейтенанта Межирко. В комнате, куда нас проводили, никого нет. Но вскоре входит сам Росске, чуть позже - начальник штаба 6-й армии генерал-лейтенант Шмидт. Через какое-то время присоединяется начальник артиллерии генерал Ульрихт, несколько полковников. Спрашиваю, где генерал-полковник Паулюс? Мне отвечают, что он уже не генерал-полковник, а генерал-фельдмаршал.

Немецкие генералы одновременно объявили, что Паулюс находится в соседней комнате, но в дела южной группировки не вмешивается и все переговоры уполномочен вести генерал Росске. Сам же он готов вести переговоры с генералами Вороновым и Рокоссовским.

Я все-таки настоял, чтобы мне его показали. Меня провели в соседнюю комнату. Паулюс лежал на топчане без кителя. При виде советского офицера он сел. Мы не говорили, только смотрели друг на друга. Бросилось в глаза, что у него было очень уставшее, изможденное лицо. И дрожали руки. Убедившись, что Паулюс на месте, я вернулся в ту комнату, где мы вели переговоры с Росске, и заявил, что должен доложить обстановку своему командованию. Немцы согласились. Чувствовалось, что они побаивались, чтобы в подвал не ворвались солдаты, и хотели, чтобы сдача в плен прошла без эксцессов.

Мы с Межирко вышли, захватили своих и перебежали через площадь на наш НП. Я доложил Бурмакову обстановку, комбриг приказал блокировать квартал (на флангах все еще продолжались бои, оттуда слышна была перестрелка) и сообщил в штаб армии о ведущихся переговорах.

Я вернулся в подвал. Первое, что мы предприняли, - это позаботились о прекращении боев. В немецкую машину сели наш капитан Бухаров и адъютант Росске с белым флагом. Подъезжая к позициям, наш офицер приказывал прекратить огонь своим, немецкий - своим.

Через какое-то время в подвал вошел заместитель командира бригады подполковник Винокур. Затем к выходу прибыл, имея при себе радиста, полковник Бурмаков. С ним начальник штаба 64-й армии генерал-майор Ласкин. Когда они зашли в подвал, немцы поднялись и представились. Теперь инициативу в переговорах взял на себя Ласкин, заявивший, что он приехал за пленными.

Паулюса спросили, сколько времени ему нужно на сборы. Он попросил 30-40 минут. Немцы в этот срок не уложились, но никто их особенно не подгонял.

В ходе переговоров командование бригады настояло на том, чтобы в его распоряжении был временно оставлен Росске и несколько специалистов из инженерных войск. Нам предстояло разминирование, и они должны были нам показать минные поля. Оставались, впрочем, они у нас только до конца дня.

Вернулись капитан Бухаров и адъютант генерала Росске, успешно выполнившие свою миссию. Сдававшимся в плен солдатам и офицерам приказано было собираться на площади Павших борцов. Бригада пленила тогда 12 тысяч немцев. Пленных отправляли в балку, где уже к вечеру их удалось покормить.

Что касается Паулюса и его штаба, то их увез с собой генерал Ласкин, причем фельдмаршала и его адъютанта он взял в свою машину.

- Как сложилась дальше боевая судьба вашей бригады и лично ваша?

- Бригада наша была преобразована в 7-ю гвардейскую, а командир бригады полковник Бурмаков получил генеральское звание. Меня наградили орденом Ленина и назначили начальником штаба бригады. Из Сталинграда мы направились в Тульские танковые лагеря, пополнились и приняли участие в освобождении Орла. А затем нас ждал Южный фронт, Донбасс, куда мы направились уже в составе 20-го танкового корпуса.

Мы освобождали Запорожскую область, вели бои за расширение плацдарма на левом берегу Днепра, освобождали Кировоградскую область. Не обошелся без нашего участия и «малый Сталинград» - Корсунь-Шевченковская битва. Освобождали Винницу, Сороки, форсировали Днестр. Затем нас перебросили под Брест, потом нас ждали Польша и Германия. Брали Познань, а победу встретили под Бреслау, гарнизон которого капитулировал после Берлина.

Войну закончил майором, заскочил на побывку к родным и поехал служить дальше. В отставку ушел в 1962 году полковником, переехал в Киев, и вот уже свыше 30 лет я киевлянин.

- Сколько у вас всего было ранений за время войны?

- Четыре. Особенно тяжелым было последнее, под Мелитополем. Рядом со мной разорвалась мина. Меня самолетом вывезли в госпиталь в Макеевку, где я без сознания пролежал не то две, не то все три недели. Затем - Тбилиси. Там в глазном госпитале сделали операцию, удалили часть осколков. Но левый глаз спасти не удалось, и семь осколков остались сидеть в мозгу навсегда. В бригаде меня ждали, держали должность незанятой, верили, что я вернусь. Я вернулся.

- С вашей воинской частью поддерживаете контакт?

- У нее другой номер, но знамя наше. Сейчас это полк, который базируется в Волгограде. Я бывал у них в гостях. Но и оттуда пришли безрадостные вести. Их послали в Чечню. И вот итоги: убито семь офицеров, сорок солдат. Командир полка ранен, заместитель его по воспитательной работе остался без ноги. В мирное время понесли такие потери!

- А как живется сейчас ветеранам? Вы ведь знаете это лучше, чем кто-либо, не только как ветеран, но и как заместитель председателя Старокиевского районного совета ветеранов.

- Плохо живется. Городские, районные власти не могут в должной мере удовлетворить потребности - достаточно скромные - ветеранов. Вы, молодые, тоже, наверно, испытываете временами недостаток лекарств. А каково нам, старикам? Четыре года в окопах, в грязи, под дождем и снегом - все это сейчас сказывается. Да и возраст здоровья не прибавляет.

- У вас и ваших товарищей нет обиды на Родину?

- Не Родина виновата, а некоторые руководители, которые забывают, кто спас Родину и какой ценой. Сочувствуют на словах все, но вот когда нужно на деле помочь, то тогда у них намного хуже получается. Иногда думаешь: «Неужели у этого чина никто в семье на фронте не погиб? Или так основательно забыл о страшных жертвах той войны?»