ИЮНЬ. ВИЛЬНЮС

Мой вильнюсский приятель, основатель Балтийской федерации моды, познакомил меня с коллегой, молодым способным фотографом, который уже печатается в престижных скандинавских модных журналах. Приятель — русский, впрочем, из тех этнических русских, семьи которых проживают в Вильнюсском крае еще с дореволюционных времен, и поэтому свободно говорит на литовском и польском языках, образование получил в Москве, продолжил в Лондоне... Его коллега-литовец блестяще владеет английским и французским языками, но на русском выговаривает едва ли несколько слов. Кажется, я литовский язык знаю лучше...

Вот оно и свершилось — новое поколение литовцев, далеких от общей цивилизации! Альгис не учил русский язык не из принципа, вовсе нет. Просто в его престижной вильнюсской гимназии преподавали только английский, родители дома общались исключительно на литовском языке... Когда начал интересоваться модой, осознал, что стоит выучить ее язык — французский. Дефицит русского языка в городе, где проживает немало русских и русскоязычных поляков, вроде бы должен сказываться, но каждый из них может объясниться на литовском языке... И все же мне было психологически сложно понять, что здесь, в Вильнюсе, я буду разговаривать на английском языке всего лишь через десять лет. И этот молодой литовец будет смотреть на меня, как на иностранца, в то время как иностранцем я себя не ощущаю...

Вот это я и старался объяснить ему вчера вечером. Что кроме чувства родины, как по мне, ограниченного для каждого человека местом рождения и еще несколькими дорогими местами, где даже дух захватывает и щемит сердце, может существовать еще чувство близкой земли — той, где тебе все понятно, вроде бы знакомо, где ты не чувствуешь себя иностранцем ни при каких обстоятельствах, даже если не знаешь язык, на котором говорят жители той или иной страны. Я уже писал когда-то, как уютно чувствую себя, скажем, в Вильнюсе, Кракове или Вене, и как смотрю на мир широко раскрытыми глазами в Москве — хотя прожил в этом городе около 15 лет. Можно долго жить в городе, знать его, иметь связь с ним, но все равно ощущать себя иностранцем... Хорошо, если ты хотя бы осознаешь это. Ведь ощущение родной земли тем и интересно, что не измеряется государственными границами. Это прежде всего историческая, культурная связь. Я чувствую себя дома в Вильнюсе, но не в Каунасе. В Вене, но не в Зальцбурге. В Киеве, но не в Донецке. Мешает ли мне это видеть «всю» Австрию или «всю» Украину? Наоборот. Просто начинаешь понимать, насколько отличаются Каринтия и Тироль, Киевщина и Слобожанщина… Конечно, это разнообразие и является богатством. Опасность как раз и состоит в неосознании этого разнообразия, стремлении навязать другим свой культурный опыт или — чаще — свою культурную пустоту…

Я считаю, что огромное количество наших проблем связано с тем, что у нас есть «элита», — и, к слову, во времена экономических невзгод такая «элита» очень гармонизирует с населением, не имеющим этого культурного ощущения Украины, для которой она — «Украина наша советская», заводы, колхозы, терриконы... Если бы нашу страну сегодня переименовали в Беларусь, а Беларусь — в Украину, эта «элита» (впрочем, как и белорусская) ничего бы не заметила. Более того, ничего бы не заметила, если бы поменялась странами: Леонид Данилович, старательный ученик, потратил бы несколько месяцев на изучение белорусского языка, Лукашенко продолжал бы разговаривать с новым населением на своей варварской тросянке, которую сейчас называли бы суржиком... И я ничего не преувеличиваю: вспомните, как быстро адаптировались наши партийные выдвиженцы в Москве, какими становились русскими — тогда это называлось советскими — патриотами!

Украина выглядит как дикое поле, над которым господствуют иностранцы именно потому, что над ней господствуют иностранцы. Не чужие — свои доморощенные варяги. Более того, сегодня мы сами — нация иностранцев. Те, кто осознает, какой должна быть страна, — в обычном меньшинстве, в культурном гетто. Иностранцы и должны быть прагматичными в собственных делах и апатичными, если речь идет о будущем страны, в которой они поселились. Ведь они в любую минуту могут возвратиться домой...

Наша трагедия как раз в том и состоит, что нам некуда возвращаться...