ИЮЛЬ. КВАСЬНЕВСКИЙ

Когда я увидел, как президент Польши Александр Квасьневский от лица своего народа приносит извинения евреям во время торжественных событий в Едвабно, я снова осознал, как далеко ушла Польша — даже не в экономике, не в политических ориентирах, а именно в росте нравственности. Более того — я увидел, как далеко она пойдет. Поскольку почему-то глубоко уверен, что сегодня большинству поляков непонятен поступок их президента. И что этот поступок будет важен для будущей Польши — как ни странно, именно им Александр Квасьневский обеспечил себе место в польской истории...

Я отнюдь не являюсь пылким приверженцем Квасьневского. Как и вообще польских левых. Во время своего первого приезда в Варшаву я посетил штаб-квартиру польских социал-демократов и убедился, что эти люди изменились... и остались такими же, как были. Они всегда были самыми лучшими и самыми послушными учениками Дракона. Дракон помылся, побрился, подарил две головы из трех детскому дому, сунул розу в петлицу и стал вместо коммуниста называться социал-демократом — а почему бы и нет? И они начали получать золотые медали в новой школе. А Квасьневский всегда был самым образованным, самым приятным и «наиболее польским» среди них... И все же в свое время до последнего не верилось, что в Польше, пережившей «Солидарность», президентом будет человек из «бывших»... Во время знаменитого поединка Леха Валенсы и Александра Квасьневского я поехал не в Варшаву, а в Гданьск — почему-то казалось, что здесь, в городе, где появилась «Солидарность», и стены помогают...

Моя последняя ночь в Польше была и ночью после выборов. Я переехал из Гданьска в соседний Эльблонг, снял в недавно отремонтированной гостинице номер с большим телевизором... Казалось, все понятно: по результатам всех предыдущих опросов на участках для голосования победил Валенса... Успокоившись, я пошел в ванную — можно было складываться... Как вдруг поступило сообщение из самого Центризбиркома: поляки избрали Квасьневского! Я поскользнулся на мокром полу, счастье еще, что ничего себе не сломал! А один мой польский приятель таки лег спать успокоенный, попросив только коллегу, остававшегося смотреть послевыборную ночь до конца, написать ему на бумажке фамилию победителя — так, для смеха. Проснулся — а там совсем не та фамилия...

Утром в поезде на Калининград я слышал радостные крики соседей по купе, приверженцев Квасьневского: ну наконец-то, наконец-то. «Почему же вы все-таки за него проголосовали?» — не удержался я. — «Да он образованный человек, молодой, современный, знает иностранные языки... Вам, россиянам, никогда не понять польской души»... — «Я не из России, — флегматично сообщил я. — Я из Украины. И вообще, я еврей». — «Вы — еврей? — почти оскорбился мой собеседник. — И вы еще спрашиваете? Да вы сами должны были бы это понять, да еще и нам объяснить. Разве вы не знаете польской души?»...

Конечно, не стоит и объяснять, что я не был сторонником этой президентуры... Но вот Едвабно... Дискуссия вокруг уничтожения евреев в этом маленьком городке продолжалась несколько месяцев. Многим полякам не хотелось и не хочется признавать, что они были не только спасателями евреев или беспомощными свидетелями их гибели, но и непосредственными участниками этого уничтожения. О, нет, это не вписывается в образ Польши! И вот на фоне этих пылких, эмоциональных дискуссий Квасьневский приносит извинения. Или он перестал быть человеком конъюнктуры? Конечно нет. Однако он никогда не был мелочным. И сейчас эта немелочность приобрела исторический вес. Президенту Польши удалось увидеть, какой становится его страна, и он пошел вперед, вперед — туда непременно придет Польша ХХІ века... Это был мужественной поступок — не только потому, что Квасьневский попросил извинения, покаялся, но и потому, что он оказался человеком, способным мыслить не только категориями сегодняшней газетной популярности, а прежде всего категориями образа Польши — образа, недоступного для видения многим его современникам... Однако если бы польское общество эти десять лет не развивалось ежемесячно, ежедневно, ежечасно, не демонстрировало это постоянное движение — не изменился бы и президент этой страны. Просто не было бы надобности быть таким, ехать в Едвабно, говорить эти трудные слова... Не было бы надобности что-то делать... Конечно, сильный политик может опережать свое время — однако в инертном обществе, обществе, которое остановилось, просто нечего опережать — и, конечно, некому опережать...