ИСПЫТАНИЕ ВЕРНОСТЬЮ ЖЕНА КУРБАСА — АКТРИСА ЧИСТЯКОВА

Две великие личности, соединившие судьбы для творчества, любви, радости бытия. Режиссер Лесь Курбас, актриса Валентина Чистякова. Они многое сделали в украинском искусстве. Но сделали не все, что могли. И не по своей вине. Одному досталась расстрельная пуля, другой — вечная женская скорбь, тяготы ожидания, одиночество. Она всегда верила в его талант, человечность и высоту духа. И помнила об этом всегда. Время подтвердило ее беззаветную веру.

Уходил в прошлое голодный тридцать третий год. Их разлучили. На этот раз не гастроли или путешествия — один уезжает, другой остается с театром, прикованный неумолимым графиком спектаклей, — вмешался неотвратимый рок в лице коллегии Наркомпроса УССР. Уже давно украинская культурная среда разделилась на сторонников и противников: цепочка Курбас — «Березиль» — Кулиш — ВАПЛИТе — Хвылевой — замыкалась. Становилась цепью, звеном которой оказался и великий украинский режиссер-новатор. Застрелился Скрипник, ушел из жизни Хвылевой. В прессе состоялась дискуссия о вреде и пользе реформаторства Курбаса. Его романтичный, революционный театр со светлым названием «Березиль» был назван с трибун и газетных страниц «шкідницькою організацією». К противникам примкнули и многие друзья.

Коллегия шла вечером 5 октября, сразу после показа спектакля по пьесе М.Кулиша «Маклена Граса». Чудом сохранившаяся стенограмма этого заседания опубликована в конце 80-х годов. Потрясает жестокость и твердолобость некоторых участников этой беспримерной расправы над Курбасом. И еще — его мужество и порядочность. В то же время — осознание своей обреченности. Только трое молодых актеров труппы — Иосиф Гирняк, Борис Балабан и Роман Черкашин — да еще умудренный жизненным опытом Иван Марьяненко отважились сказать слово в защиту своего режиссера. Когда одного из тех, кто промолчал, спросили «Почему?», ответил: «Хочу работать и дальше».

Курбас держался с присущим ему достоинством. Понимая, чем грозит молодым выступление в его защиту, пытался даже объяснить собравшимся, что спорили они не с партией, а с конкретными выступавшими. Сам же отверг все предложения о «переориентации». Заявил, что это не так просто «пересмотреть позицию». «Пересмотрим и завтра начнем работать иначе? Я так не умею...»

И когда ему все еще продолжали предъявлять обвинения, добавил, сходя с трибуны: «Моя страница закончена. Я ухожу со сцены...»

В Национальном театральном музее в Киеве на одном из стендов выставки Леся Курбаса можно увидеть протокол этого заседания, написанный на пожелтевшей бумаге корявым почерком секретаря. Кое-где уже выцветшими чернилами, простым пером перечислены и подсуммированы все «грехи» гениального режиссера, а главное — подчеркнуто: «позиция украинского националиста». А еще, что театр «Березиль» «не смог занять соответствующее место в создании украинского советского искусства»... Дальше — постановление: «Снять Леся Курбаса с работы художественного руководителя и директора театра «Березиль».

На следующий день, уже на художественном совете в театре, артистам зачитали это постановление. Молча сидели, склонив головы, актеры, помрежи, работники сцены. Женщины плакали. «Плакала Валя, плакала Липочка (Добровольская. — Эл. Б.)...», — вспоминал Иосиф Гирняк. В тот же вечер он провожал опечаленного и убитого горем учителя, уезжающего в Москву. В Харькове, в неведении и отчаянии, оставались жена и мать Курбаса. Уехал, не оставив адреса, не зная, где преклонить голову, где будет работать. Приютил друг и собрат Соломон Михоэлс. Дал прекрасную работу — постановку «Короля Лира». Жил Курбас, кажется, тоже у него. Связь поддерживал только с женой и матерью, через друзей, уезжавших и приезжавших в столицу. На Курском вокзале его и видели в те последние дни 33-го Александр Дейч, Микола Бажан и Роман Черкашин. Дейч — случайно, а Бажан и Черкашин привозили посылочки из Харькова — белье, теплые вещи. Казалось, он все еще верил: «Может все обойдется...»

Жена и мать уже собирались в дорогу, в Москву, хотелось вместе встретить Новый, 1934 год. Не довелось. 25 декабря 1933 года Лесь Курбас был арестован. В начале марта тридцать четвертого его перевезли в Харьков, в тюрьму на Екатеринославской улице. «Березильцы» догадывались об этом. Валентина Чистякова именно по этой улице носила кому-то передачи. «Кому? Не говорила, — расскажет позже Роман Черкашин, — но было ясно, что этот «кто-то» — ее муж... Иначе вряд ли достало бы сил и мужества у этой хрупкой и нежной женщины выстаивать длиннющие очереди к тюремным воротам». А еще через некоторое время он вовсе исчез с поля зрения всех на целых два десятилетия.

Уже в 1957 году, через несколько месяцев после ХХ съезда партии, Валентина Николаевна Чистякова, одна из ведущих актрис Харьковского театра имени Т.Шевченко, возвратившись после спектакля домой, вместе со свежими газетами вынула из почтового ящика конверт... Официальное письмо, подписанное помощником военного прокурора Северного военного округа подполковником юстиции Старцевым. В нем сообщалось: «Определением Военного трибунала Северного военного округа от 31 января 1957 года дело, касательно вашего мужа — Курбаса Александра Степановича, дальнейшим производством в уголовном порядке прекращено из-за отсутствия состава преступления». А немного спустя она получила и справку из Харьковского областного суда: «Дело по обвинению Курбаса Александра Степановича пересмотрено Президиумом Харьковского областного суда 19 апреля 1957 года. Постановление Судебной тройки при Коллегии ГПУ СССР от 9 апреля 1934 года относительно Курбаса А.С. аннулировано и делопроизводством прекращено».

В том, что ее муж — не враг народа и ни в чем не виноват, она была твердо уверена все эти годы. Но что случилось с ним? Жив ли? Где он? Только через четыре года пришла последняя печальная весть о муже — похоронка. Свидетельство от 16 мая 1961 года извещало, что Александр Курбас умер 15 ноября 1942 года в возрасте 55 лет от кровоизлияния в мозг. Но это была неправда. Из последних исследований стало ясно: в октябре 36-го, пройдя через карельские лагеря, Курбас был переведен в Соловецкий лагерь Особого назначения и согласно постановлению Особой тройки расстрелян 3 ноября 1937 года. Ни места похорон, ни места расстрела выяснить не удалось.

ОНИ ВЕНЧАЛИСЬ В АНДРЕЕВСКОЙ ЦЕРКВИ

Валентина Чистякова... Еще совсем недавно в статьях и публикациях о ней (или о ее театрах) имя мужа авторы всячески старались обойти. И ухитрились сделать это даже в целой книжечке, названной «Валентина Чистякова» (1949 г.). А если и упоминали, то примерно так: «Молодая театралка связала свою судьбу сначала с «Молодым театром», а потом театром «Березиль», в руководстве которых подвизались враги советского народа».

Женой Леся Курбаса она была пятнадцать лет. Еще двадцать с лишним — ЧСИР — членом семьи изменника Родины, врага народа, когда даже имя его нельзя было произносить вслух. В неведении о его страшной участи. Последние годы — вдовой Курбаса. Но все эти полвека не могла постичь трагедии случившегося. «Мне писать и говорить о Лесе Степановиче тяжко. Я никогда не смогу простить и постичь случившегося, — говорила уже на склоне лет. — Если честно обо всем писать — я должна проклинать советскую власть. Таких воспоминаний не напечатают...» К этому мы еще вернемся. Но прежде хочется рассказать о том, как они встретились, как прожили вместе пятнадцать счастливых лет. Благо, она все же поведала об этом в одном из сорока своих писем известному театроведу Валерию Гаккебушу.

Ровесница века, восемнадцатилетняя москвичка, дочь солиста Большого оперного театра Николая Чистякова приехала в Киев в 1918 году вместе с семьей. Здесь и в этот «окаянный год» бурлила литературная, музыкальная, театральная жизнь. Киев напоминал обшарпанный курорт, переполненный до отказа. Киевляне терялись среди беженцев с севера. Крещатик был первым этапом русской эмиграции. Примерно так напишет через полвека Илья Эренбург. Каждый день открывались новые рестораны, кафе, паштетные, студии и театры. Город переходил из рук в руки: белые, красные, деникинцы, гетман Скоропадский, Директория...

Театральная студия Леся Курбаса — сына известного в Галичине актера Степана Яновича, приглашенного в труппу Николая Садовского в 1916-м, — открылась в тот же год. А в сентябре 1917- го созданный студийцами «Молодой театр» открыл свой первый сезон. Пьесой Владимира Винниченко «Черная Пантера и Белый Медведь». Двухлетняя жизнь театра — чудо, подвиг. В условиях гражданской войны, в неимоверно трудной материальной обстановке репетиции в основном проходили на частных квартирах — был создан новый по содержанию театр.

Поставлено одиннадцать спектаклей! Тому — живые свидетели!

«Молодой театр» арендовал здание театра «Бергонье» на Прорезной, в помещении которого по утрам занималась студия танца известного танцора Михаила Мордкина, прибывшего из Москвы. Когда балерины, заканчивая свой урок, выходили из зала, им на смену приходили «молодотеатровцы». С ними вели занятия Курбас и другие режиссеры. Уроки грима преподавал Василь Василько, слово — Валерий Васильев, а танец — тот же Мордкин. В его студии и занималась по утрам юная Валя Чистякова. Именно здесь судьба свела ее с будущим мужем. В одном из писем В.Гаккебушу она подробно рассказывает об этой встрече. «Я подошла к главному событию всей моей жизни — встрече с Александром Степановичем Курбасом в Киеве 1918 года. Эта встреча решила мою судьбу — и личную жизнь, и творческую. Могло ли быть иначе?.. Личность Александра Степановича — гениального режиссера-новатора, его образованность, исключительное трудолюбие, удивительный талант и в то же время его принципиальность, целеустремленность, не говоря уже о его неотразимом обаянии, не могли не покорить меня, недавнюю московскую гимназистку, с детства мечтавшую о жизни в искусстве».

И не просто мечтавшую. Шесть лет она уже выходила на сцену в роли Русалочки в опере А.Даргомыжского, училась танцам и пению, игре на фортепиано, заучила и декламировала стихи поэтов, которых позже назвали поэтами серебряного века. Ее кумиром был, как и многих, Блок. А еще ее учили рисовать, приобщали к истории изобразительного искусства. А МХАТ, Малый театр, Опера Мамонтова? Она видела великих — Ермолову, Остужева, Станиславского, Качалова, Алису Коонен. Слушала Собинова и Шаляпина. Как же было не мечтать стать актрисой! Хотя, вспоминает Валентина Чистякова, родители предпочли бы видеть ее врачом или пианисткой.

Музыка, живопись, пластика... Все это синтезировалось в балете. И когда Мордкин открыл свою студию, одаренная девочка оказалась в числе его лучших учениц. Но уже до этого она стала и очень заинтересованным зрителем спектаклей «Молодого театра». Кстати, вместе с отцом. «Не знаю, почему и как случилось, — напишет Валентина Чистякова, — что я привлекла особое внимание Александра Степановича. Однажды меня с ним, видимо, по его инициативе, познакомили. Так, неожиданно для меня, усердно готовящейся к экзамену по роялю в Киевскую консерваторию и серьезно увлеченной уроками танца Михаила Михайловича Мордкина, начался мой киевский роман. Вдвоем с Курбасом мы много и подолгу гуляли по киевским паркам и беседовали, беседовали...» Мне кажется, девушка очаровала его как чистое талантливое создание. Конечно, он увидел в ней и задатки всесторонне развитой «синтетической» актрисы для своего театра. И начал сознательно развивать их. Ваять. С присущей ему деликатностью. Он был старше ее на 13 лет, старался определить, как потом говорила, и пределы ее знаний. А были они, хотя закончила гимназию с золотой медалью, как ей казалось, крайне ограниченными. Более эрудированного и широко образованного человека ей не приходилось встречать в своей жизни, напишет она через полстолетия. Его знания охватывали самые разнообразные отрасли науки, философии, искусств.

Особая статья — библиотека Курбаса. Чистякова посвящает ей несколько страничек своих писем. Она была ошеломлена, увидев его книги впервые. В небольшой, чрезвычайно скромной комнате, может быть, даже бедной, все стены, до самого потолка, были заставлены стеллажами с книгами. Книги стопками лежали на столе, на стульях, на подоконнике и даже на полу. На разных языках. Их владелец был врожденным полиглотом. Она робко взяла красивую книгу в серой суперобложке. Оказалось, Генрих Ибсен в оригинале. Естественно, девушка растерялась. Ей тут же был предложен Ибсен в переводе на русский. Это была первая прочитанная ею книга из библиотеки Александра Степановича. Уже через два года после этого она сыграет знаменитую Нору, героиню одной из лучших пьес норвежского драматурга.

На сцене «Молодого театра» Валентина Чистякова появилась впервые летом 1919-м в спектакле «Царь Эдип», заменив в хоре уехавшую артистку. А 6 (19) сентября они обвенчались в «изумительном архитектурном создании Растрелли». В метрической книге Киево-Подольского Свято- Андреевского собора в отделе записей повенчанных за 1919 год под номером пять значится: «1919 года, 6 (19) сентября сочетались браком жених — гражданин города Самбор в Галиции Александр Степанович Курбас, 32 лет, холост, греко-униатского вероисповедания. Свидетели — Марко Степанович Терещенко и Михаил Васильевич Семенко. Невеста — Валентина Николаевна Чистякова, гражданка г. Москвы, дочь артиста Большого Московского оперного театра, 19 лет, девушка, православного вероисповедания. Свидетели — Марко Степанович Терещенко и Игорь Александрович Ходзицкий. Венчали: священник о. Марко Грушевский с дьяком Дмитрием Ходзицким. 1919 г., 7 сентября»...

ПЕРВЫЕ РОЛИ

В репертуаре театра Курбаса, к сентябрю 1919 года, уже значились и активно предлагались зрителям, кроме «Черной Пантеры», «Молодости», «Горя лжецу», «Этюды» А.Олеся, «В Пуще» Л.Украинки, «Доктор Штокман» Г.Ибсена, «Царь Эдип» Софокла. Все пьесы с иностранных языков перевел Курбас. Он же был постановщиком вышеназванных спектаклей, а зачастую и исполнителем заглавных ролей. Прекрасное художественное оформление создали М.Бойчук, А.Петрицкий, С. Гречаный. Люди, которые со временем стали знамениты. Родившись из студии, театр оставался творческой школой для молодых. Тут была особая атмосфера доброжелательности, готовности поддержать друг друга.

В сложный период слияния «Молодого театра» и «Первого театра УССР имени Т.Г.Шевченко» Валентина Чистякова уверенно входит в большинство самых популярных спектаклей в репертуаре театра. Ее занимает не только Л.Курбас, но и прекрасный режиссер, ученик К.Станиславского Александр Загаров. Так, Курбас репетировал тогда «Ромео и Джульетту» с Джульеттой — Чистяковой, а Загаров — «Тартюф», где ей тоже была поручена одна из главных ролей.

Летом 1920-го Лесь Курбас собрал своих лучших актеров, тех, кто добровольно присоединился в нему из театра им. Шевченко, и под названием «Киевский драматический театр» — «Кийдрамте» — труппа начала свое полное приключений и исканий турне по городам Киевщины. Осели вначале в Белой Церкви, а потом — в Умани. В отличие от «Молодого театра» «Кийдрамте» стал «производственным» профессиональным театром того времени, — читаем мы в письмах Чистяковой, — вынужденным давать новый спектакль каждую неделю. Необходимо было заработать хоть небольшие средства на содержание коллектива составом до тридцати человек. Для этого нужен был репертуар.

Ей пришлось играть часто, много и разное. Играла «на темпераменте», используя свои природные данные, — без опыта, без техники. Играли все «под суфлера», хотя она всегда стремилась овладеть текстом еще на репетициях. У нее была хорошая память. «Ну а все остальное было импровизацией в предлагаемых обстоятельствах».

В эти трудные два года талантливой Валентине Чистяковой все чаще и чаще поручают и роли значительные, а подчас — даже главные. Некоторые самостоятельно, а некоторые — в очередь с Ритой Нещадименко, актрисой, которую называли украинской Комиссаржевской. Она была старше и опытней Чистяковой, выступала или в ролях героинь, или «инженю-драматик». За Чистяковой закрепилось «инженю-лирик, комик и кокет». В случае необходимости они обе представляли все, что требовалось для того или иного спектакля: от характерных ролей ведьм в «Макбете» до травести в «Танце бюрократов». Критика особенно хвалила Первую ведьму Чистяковой в «Макбете». Она же упивалась Мирандолиной в одноименной пьесе Гольдони, ибсеновской Норой, образами украинских девушек из драм Тобилевича и Кропивницкого, молоденьких озорниц из многочисленных «хлебных» спектаклей. Они так хорошо принимались неискушенным зрителем провинциальных городов и бойцами 45-й Волынской дивизии, взявшей шефство над театром Леся Курбаса. И не просто шефство. Зачастую военные элементарно подкармливали полуголодных актеров своим пайком и подбрасывали то холсты и сукно на декорации и костюмы, то желтые кожанки его ведущим актерам, в которых они щеголяли в те трудные годы.

Трепетная артистическая душа талантливой актрисы Чистяковой проявлялась уже в этих наскоро поставленных спектаклях. Ей как-то по-особому симпатизировали зрители, а критики отмечали необыкновенную чистоту ее персонажей, женственность и обаяние.

«БЕРЕЗИЛЬ»

«Березиль»... Само название этого нового творческого объединения веяло романтикой и лиризмом. А планы у режиссера поначалу, пока не обрезали крылья, были обширными и, что называется, масштабными. МОБ — «Мистецьке об’єднання Березіль». Может, планы и проекты его были несколько преждевременными? Может, и впрямь, правы те его критики и соратники, которые задним числом признали, что Курбас-режиссер просто опережал свое время.

В репертуаре театра «Березиль» была не только украинская и западная классика, но и злободневные пьесы современников — И.Днепровского, М.Кулиша, И.Микитенко, Вс. Вишневского, И.Кулика, новаторски поставленные Лесем Курбасом. В них всегда находилась интересная, характерная роль, а иногда и роль героини для Валентины Чистяковой. Да и вообще, — скажет она, — «весь мой путь экспериментальной актерской работы с Александром Степановичем был богатейшим кладезем, из которого я черпала всю мою творческую жизнь метод образных ассоциативных приспособлений в ролях самых разнообразных...»

В театре «Березиль» прошли не только лучшие творческие, но и лучшие женские ее годы. Десятилетие — 1923—1933. Счастье — и женское, и творческое — оборвалось в один день. Но если первое — навсегда, то второе вернулось к ней через годы. Уже в 1936-м в газетах можно было встретить скупые строки похвалы об исполнительнице роли Лиды в пьесе А.Корнейчука «Платон Кречет», поставленной в Харьковском украинском драматическом театре имени Т.Шевченко. Так с 1935 года стал именоваться курбасовский «Березиль». В этом театре, первоначально созданном Лесем Курбасом, вместе со своими давними товарищами и друзьями, бывшими «березильцами», провела она всю свою дальнейшую актерскую жизнь.

РОЗЫ ДЛЯ ЧИСТЯКОВОЙ

Да, она, эта хрупкая, нежная, избалованная славой, любовью, вниманием и обожанием близких, талантливая актриса, вернулась в театр. Это дорого ей стоило. Но нужно было жить. Она стала другой, зрелой, отягощенной бедой женщиной. И сыграла роли, названные венцом, шедеврами ее творчества. Роли Евгении Гранде из одноименной пьесы по роману Оноре де Бальзака, Катерины из «Грозы» А.Островского, Софьи Ковалевской из пьесы бр. Тур, Марии Лучицкой из «Талана» Н. Старицкого, Цезарины из подзабытой ныне «Жены Клодта» А.Дюма-сына. Пережитая жизненная драма позволила ей вкладывать в эти классические роли (о них мечтает каждая драматическая актриса) тот неуловимый подтекст, одухотворенность и глубину чувств, которые и отличают настоящее искусство.

В далекой моей юности мне посчастливилось увидеть Валентину Чистякову в образе Евгении Гранде. И примерно в то же время Марию Бабанову в незабываемой «Тане» А.Арбузова. Они были ровесницами, Бабанова и Чистякова. Совершенно непохожие внешне, были так схожи каким-то особенным своим лиризмом, душевностью, внутренним драматизмом в рисунках своих героинь. И как же я обрадовалась уже сейчас, встретив в письмах Чистяковой строки о том, что «сердце свое она «с маху» отдала Бабановой на всю жизнь», увидев ее еще в 1924-м в «Великолепном рогоносце». Вот ее слова о коллеге: «Все в ней было великолепно! Абсолютное владение телом, граничащее с техникой цирковой акробатки. Чудесный — «серебряного звучания» — голос. И неподражаемая, очаровательная женственность...» Так может сказать о своей коллеге-актрисе только очень искренний и благожелательный человек. Слова эти можно полностью отнести и к самой Чистяковой.

«Валентина Чистякова. Жена Леся Курбаса». Такую подпись под ее фотографиями в жизни и ролях из сыгранных спектаклей не раз приходилось встречать в книгах и статьях о ее великом, трагически погибшем муже.

В жизни я видела ее лишь раз, как уже сказала. И не «в жизни», а в спектакле. Роль Евгении Гранде трудна для исполнительницы. Артистка проживает на сцене жизнь молодой чистой девушки в ожидании любви. Потом — зрелой женщины, все естество которой говорит: «Люблю! Люблю и готова на все!» Потом — отвергнутая, поникшая на глазах у зрителя, она становится старухой. Об этой роли, как позже о роли Катерины в «Грозе», многие критики напишут, что Валентина Чистякова, пожалуй, «лучшая исполнительница этой роли в Союзе». В моей памяти сохранились детали — ее опущенные руки, поникшие плечи, слезы, стоящие в глазах. О них напомнили и письма актрисы, перечитанные недавно. Но больше всего потряс трагизм, пронизывающий душу, органичность перехода актрисы из одного возраста (по роли) в другой, от юных, сияющих глаз до потухшего взгляда. В финале Евгения постарела на многие годы в одну минуту. Исчез грациозный жест и легкость. По лестнице поднимается старая неуклюжая женщина...

Трагедий и бед, и на сцене, и в жизни, ей выпало по полной мере.

И все же — какой она была в жизни?

Главное в ней — обаяние и женственность.

Она действительно была как-то по-особенному красива. И на сцене, и в жизни. Какая-то неуловимая грация и свет исходили от всего ее облика, притягивали и увлекали. Многие цитируют слова актрисы Юлии Фоминой, написанные для стенгазеты театра к юбилею Чистяковой: «...Смотреть на нее было наслаждением. Какую-то чрезвычайную силу притяжения, волшебную привлекательность излучало все ее существо — каждое движение, поворот, взгляд на редкость выразительных фиалково- синих глаз. Были среди актрис женщины красивее ее, но никто не мог сравниться с ней неповторимым очарованием. Море женственности. Песня женственности!»

Все спектакли с ее участием шли с полными аншлагами в те годы и в Харькове, и на гастролях. А харьковчане говорили, что город выращивает розы для Чистяковой.

Узнав, что живет в Киеве человек, который не только знал Валентину Николаевну в ее лучшее время, но и играл с ней в одних спектаклях, мне захотелось услышать от него о его коллеге. Я пришла в аудиторию Киевского театрального института к профессору Борису Петровичу Савицкому, заслуженному артисту Украины. И он, человек на много лет моложе ее, встретивший ее уже почти пятидесятилетней, увлеченно, однако с каким-то флером грусти рассказывал об удивительной женщине и актрисе.

— Ну что вам сказать о ней? — переспросил Борис Петрович. — Если говорить об актрисе, то это была не только ведущая актриса театра имени Шевченко, но и одна из самых выдающихся драматических актрис в Украине. И еще — женщина невероятной красоты. Если не верите, просмотрите советские издания пьес Островского. В частности «Грозу». И вы увидите — книги иллюстрируют фотографии Чистяковой в роли Катерины. На черно-белых фотографиях той поры не виден цвет ее глаз. Но они и впрямь были какого-то фиалкового цвета, темные, но светились. А руки, плечи, осанка... Она как-то умела преображаться для каждой роли, каждого спектакля. Заходила в грим-уборную задолго до начала, как тогда было принято, обычной, современной интеллигентной женщиной, а выходила через час-полтора стройной, увлеченной девушкой со светящимся взглядом своих необыкновенных глаз. Это — в «Евгении Гранде». Да и в других. Каждый жест и каждая деталь ее костюма подчеркивали, что она — женщина. Женщина нежная, чистая, любящая. А как она играла страдание! Словно убеждала: страсть может и пройти, а любовь нужно выстрадать. Никогда не забуду, как, окончив свою роль в спектакле, я стоял за кулисами, наблюдая его финал. Кажется, это были «Лисички». От нее уходит любимый. Она с какой-то затаенной тоской, невыразимой болью смотрит ему вслед, снимает кольцо с руки, его подарок, бросает в бокал с вином и рассматривает его на свет, болтая перед глазами. Произносит свой короткий прощальный монолог. Слезы текут по щекам. Но она все смотрит на этот уже не нужный, обманувший ее символ верности. И говорит, говорит... Не забыть интонации ее голоса, ее глаз, ее слез...

Она была хорошей партнершей, вдохновляющей своих коллег, умеющей чувствовать партнера. Вале симпатизировали не только потому, что ее глубоко и нежно любил Курбас («був до нестями закоханий у Чистякову»). Нравился ее веселый нрав, нравилось, что она со всеми на равных. Она хорошо танцевала, неплохо пела. Говорила по-украински хорошо. Наконец, у нее был врожденный хороший вкус. Этот вкус и кокетливость в юности, изысканность в зрелые и преклонные годы, ее манеру одеваться в бежево-коричневых тонах запомнили и коллеги, и зрители, и даже рецензенты. Отмечали и ее легкий характер, интеллигентность, беззащитность. Видевшие актрису в последние годы жизни, в бытность профессором Харьковского театрального института, отмечали, что во время беседы иногда происходило чудо: из-под пепла лет вдруг проглядывал ее очаровательный двойник из молодости — «портрет интеллектуальной красавицы».

Ее часто просили рассказать о Курбасе, написать свои воспоминания о нем. Для нее это было трудным и невозможным — если писать все правдиво и честно, нужно было ненавидеть власти, которые свершили убийство, ненавидеть людей, чьими руками это было сделано. Теперь они известны: и доносчики, и палачи, и просто заблуждающиеся, «подливающие масло в огонь». Она отказывалась, отнекивалась. Что-то, как сама говорила, «мымрила» в ответ...

Рана кровоточила всю жизнь, и она боялась ее коснуться.

СЕМЬЯ КУРБАСА

Долг перед его матерью Вандой Адольфовной невестка исполнила до конца. После ареста любимого мужа и сына, ничего не зная о его судьбе и кончине, эти такие разные во всем женщины прожили вместе почти двадцать лет! Их объединяла Любовь. Любовь к Лесю... О его необычно трогательном отношении к матери вспоминали многие коллеги. И по «Молодому театру», и по «Кийдрамте», и по «Березиллю». Вдовой она осталась в 41 год. Гражданскую пережила на хуторе «Надія», в усадьбе Карпенко-Карого, с женой которого была знакома раньше. Потом переехала в Киев к сыну, да так и осталась рядом с ним. Жила чаще всего в отдельной квартире. Во времена «Кийдрамте» даже играла иногда на сцене под началом «своего Леська». Была неплохой характерной актрисой, тонко чувствовала и оценивала театральные постановки. На всех премьерах ее присутствие было обязательным. Свою маму, говорили, Курбас даже побаивался. Она была умнейшей женщиной, ценила талант сына, но роли свои играла очень по-своему. Женщинам-актрисам запомнилась милой, безмятежной дамой с книжкой в руках. «Читает в оригинале какой-то немецкий роман и готовит обед...» Стройная, худенькая, быстрая — успевала сделать все: и стол накрыть, и выслушать пришедших, и подбодрить. Для сына была не только матерью, но и большим другом. Ее советам он доверял и на премьеры привозил сам, заботливо усаживая в первом ряду.

После ареста сына Ванда Адольфовна стала жить с невесткой, с которой подружилась с первых дней, хотя трудно было найти столь непохожих по характеру женщин.

Валентина Николаевна многое рассказывала в письмах об этой удивительной женщине — матери великого человека, считала, что о ней следовало бы написать отдельную книгу. Отмечала главное — и не раз подчеркивала — ее выдержку, гордость в самые тяжелые минуты жизни. Никогда она не жаловалась на материальные лишения, была отважной и храброй.

...Когда-то она поразила будущую свекровь своей хрупкой юностью и инфантильностью. Та горько засмеялась: «Дытына!» Казалось, не о такой жене для сына мечтала. Смех обидел девушку. Но Ванда Адольфовна сразу овладела собой и тепло, ласково поприветствовала невестку. «Могла ли я тогда думать, что сорокалетняя (ошибка, 1919—1950 гг. — Эл. Б.) моя общая жизнь с матерью Леся Курбаса принесет мне столько радости! — напишет Валентина Чистякова в 1972-м. — Могла ли знать, что я до конца своей жизни не перестану удивляться мужеству этой маленькой седой женщины?..» Умерла Ванда Адольфовна в 1950-м. Валентина Чистякова — в 1984-м. Сейчас их могилы рядом на одном из кладбищ Харькова, в «Пантеоне семьи Леся Курбаса». Тут установлена и урна с землей Соловков, в которой нашла последний свой приют его мятежная душа.