Искать черное в белом — кредо Ярослава Федоришина

«Мне кажется, что я занимаюсь театром постоянно. Это и работа, и хобби. Хотя, возможно, существует еще другая профессия, которой я бы хотел заниматься. Но я не могу из театра выйти. Кто однажды входит в театр — тот уже не выходит. Театр — это болото, которое сильно затягивает. Втягивает в эту атмосферу, в эти беспрерывные фантазии... ».

Очень жаль, что в украинском языке слово «життя» наиболее органично воспринимается только в единственном числе. «Багато життів» — как-то не звучит. Но в отношении Ярослава Федоришина, основателя и руководителя Львовского духовного театра «Воскресение», хочется употреблять слово «жизнь» именно во множественном числе. Федоришин прожил и проживает очень много жизней в театре. И каждая из них снова приводит его в театр. Это замкнутый круг Федоришина. Его карма, совпавшая с его выбором.

Театрал должен быть не от мира сего

Федоришин дает интервью в пустом зале театра. Сидим в первом ряду. Между сценой и креслами нет никаких оркестровых ям. В театре «Воскресение» вообще отсутствует сцена как таковая: на возвышении, с тяжеленным бархатным занавесом. В театре Федоришина сцена — это пространство, расположенное на одном уровне со зрительным залом. Поэтому во время спектакля зритель — часть сцены, ее неотъемлемый на-уровне-вытянутой-руки атрибут. Общаясь, Федоришин постоянно искоса поглядывает на сцену. Перманентный вектор, привычка. Чувствуется, сейчас в первом ряду он снова проживает новую жизнь. И снова она — под эгидой сцены.

— Когда и как я понял, что буду театралом? — переспрашивает Федоришин. — Вопрос простой и сложный одновременно, потому что у каждого человека, который приходит в этот мир, уже есть свои коды. Я считаю, мой театральный путь был спланирован моими отцами и дедами.

Здесь Федоришин объясняет, что тезис о заданных кодах человека он позаимствовал из философии, которую чрезвычайно уважает, — Гурджиев, Юнг, Блаватская. Он родился в Сибири — его родителей вывезли. Все детство — на лесоповале. На фоне сурового детства у Федоришина было два сильных впечатления. В Сибири он впервые увидел вертолет: он сбил Ярослава вместе с ребятами с дерева. Второе — театр. Вывезенные украинцы вопреки запретам всегда создавали свой театр, собирались вечерами в импровизированных клубах и ставили разные произведения. Семья Федоришиных тоже в стороне не оставалась. Ярослав погружается в воспоминания: «Я постоянно сидел за кулисами, оттуда начался мой театр. И когда мы вернулись в Украину в 1961 году, я постоянно занимался театром. Сначала дома с игрушками, потом в школе, дальше — в трех театральных институтах».

По концепции Гейзинга, все, в частности и сама жизнь — большая игра. Федоришин в театре — это постоянный игрок. Для него поиск двойного дна, поиск черного в белом и белого в черном — самоцель и сверхзадача. «Это бесспорно, — с легкостью соглашается Федоришин. — Поскольку во всем есть двойное дно. Когда один конец заканчивается, начинается другое начало. Люди в театре проживают другие свои жизни, поскольку мы все время проникаемся психологией персонажей, имеющих разные идеи, мысли, совершающих разные поступки. Есть лабиринт, в который нужно постоянно входить и из которого умело выходить. Да так, чтобы этот лабиринт сохранял свою тайну для зрителя и держал бы его.

Но театр для меня все равно является священным кодом. В детстве это было что-то магическое, высокое. Мираж, который манит тебя, и ты все время хочешь приблизиться к нему. Когда ты уже в театре, а тем более долгое время, то самое важное — чтобы это не стало оскоминой. Чтобы всегда оставался тот манящий свет.

Будничная жизнь театра чрезвычайно стандартная. Мы, театралы, не видим реального мира. Большую часть времени проводим дома и на сцене. Так проходит вся жизнь. Все, реально происходящее в жизни и на улице, мы должны ощущать каким-то десятым чувством, поскольку мы не столь близко это видим. И вся соль в том, как оставаться сегодняшним в тех театральных вещах, которые ты делаешь. Это чрезвычайно сложно. Потому что эта грань между внутренней, фантазийной жизнью режиссера или актера и жизнью уличной заложена в интуиции, в воздухе. Именно эта грань и отличает талант от неталанта».

Опыт — это штамп. Поэтому нужно избавляться от опыта

Существует два типа современного украинского театра. Первый — творческий, авторский, ценностный. Второй — академический, со статусом и с большими зарплатами. Первый апробирует новые театральные формы и техники. Второй — сидит на конъюнктуре и во время спектакля «Сава Чалий» вставляет видеонарезку с оранжевого Майдана. Оба — театры, но они — разные. Федоришин явно исповедует принцип авторского театра, и потому он — неформат. По мнению министерств и своих коллег с академическими зарплатами.

«Мне больно, но я должен это сказать. Украинский театр профессионально потерялся в сегодняшнем дне. Он потерялся в авторских вещах. Театр — это всегда авторское детище. Оно непосредственно зависит от режиссера. Однозначно. Другой театр меня не привлекает.

В Украине 100 или 120 театров. И когда ты объезжаешь их в поисках спектакля на фестиваль «Золотой лев», то не из чего выбрать. Три-четыре спектакля могут приглянуться по уровню профессионализма, стилю. И все. Это потому, что театр все время порождает опыт. А опыт — это штамп. Как избавиться от этого опыта, как его не иметь — вот главное испытание для театралов, людей творческих. Поскольку вроде бы ты уже все знаешь в этой профессии. И здесь главное — находить и пробовать то, чего ты еще не знаешь и чего еще не пробовал. На это немногие решаются. Потому что, в общем, театры ставят спектакли для того, чтобы зритель плакал или смеялся. Это я называю «поставить, чтобы поставить». Немного грустно становится... Современный украинский театр живет по совдеповской схеме: есть штатное расписание, нет оценки таланта, а от всех этих премий становится смешно. Меня даже радует то, что я к этому не имею отношения. Многие еще вчера протестовали против всяческих академических штампов и званий — а сегодня все счастливы, что эти звания получили, что выбили для своих театров статус академического и надбавку к зарплате. Однако теряется стержень чего-то основополагающего в театре. Грустно».

Хочешь не хочешь — невольно выходим на злободневные темы. Театр родился на улице. Но он всегда кому-то был нужен. То ли церкви, то ли монархиям, то ли демократическим властям. Шекспиры, Мольеры и Сартры появлялись потому, что у кого-то были деньги и потребность в существовании театра как пространства воображаемых идей. Сейчас же, в нынешней Украине, оценивается не театр, а стены. Вот давайте отремонтируем такой-то академический или национальный театр. Почему именно этот? Потому что он академический или национальный. Менеджмент украинского театра — это менеджмент стенами, помещениями, юридическими лицами. И никто ни у кого не спрашивает, что эта машина из нескольких сотен людей под названием «такой-то театр» продуцирует. Следовательно, вздыхает Федоришин, Минкультуры официально утвердило дискриминацию между театрами по признаку статусов. Государственная зарплата в национальном театре в 100 раз выше, чем в других, хотя у актеров и режиссеров такое же образование и т.д. Это и дает основания «частникам» вроде Федоришина говорить, что государство оценивает театры не по продукции, а по стенам. Желательно с лепниной.

Мы живем во времена любительства

«Театр — это не местечковые вещи. Когда он театр, а не просто стены, то он должен существовать в общепланетарном пространстве. Это раньше строились залы для партийных съездов, в которые параллельно заселяли театры. Вот мы сидим сейчас в моем театральном зале, — Федоришин обводит его рукой. — Вы видите прекрасный камерный зал. Это был частный австрийский театр. Здесь больше 200 человек не могло поместиться. Ведь театр — это камерное частное искусство избранной публики. Это изысканное искусство, элитарное. Коммунизм породил догму, что искусство принадлежит народу, и это — неправильно. Я не против плебса, сам вырос в селе, но вижу, что любительство плебса и села процветает во всем: в культуре, политике, театре. Мы живем во времена любительского подхода ко всему. Сегодня газ сделаем по одной цене, завтра цена вырастет, но это будет завтра, вот тогда и подумаем. Театр — показатель уровня общества и власти. Кто-то из великих сказал: «Если хочешь познать страну — посмотри, что творит театр». Вы хотите знать, что собой представляет Украина — поинтересуйтесь состоянием театра...

Театр как творческое явление чрезвычайно быстро умирает. Театр живет только сегодня. Потому что он создан из энергетики людей. Театр должен все время умирать и рождаться новым. Вот — глубокая суть театра настоящего. Если хотите, театра без министерских статусов. Когда Федоришин создавал в 1990 году театр «Воскресение», у него были совсем другие мысли, нежели сейчас. Тогда это было тесно связано с возрождением государства — отсюда и пафосное прилагательное «духовный». Тогда театралы жадно открывали для себя западную драматургию, которую нельзя было раньше ставить. Это были сплошные творческие поиски. Кто-то остался в совковом мировоззрении, а кто-то впервые вывел театры на улицу и использовал неизвестные ранее театральные формы. Как следствие — кто-то законсервировался, а кто-то способен динамично преодолевать собственные же штампы.

«Не нужно бояться и нужно менять формы, — делится своей рецептурой Федоришин. — Неизменной остается только суть бытия. Есть белое и черное, есть деньги и безденежье, есть добро и зло. Уравниловки и эклектики не существует. Все построено на очень простых черно-белых законах. И в рамках этих законов существует культурный слой, создаваемый нами, театралами. Например, меня не интересуют мелкие проблемы. Существуют проблемы вечные — любовь, человечность, добро и зло. Это примитивно большие проблемы, но они вечные. Жизнь на земле по времени равна падению капли воды. Это микромгновнение по сравнению со Вселенной. Мы сюда изгнаны, чтобы страдать, но и чтобы постоянно видеть свет впереди. С этой стороны я и подхожу к театру. Проблемы везде одинаковые. Всюду, где я ставил, — в Лондоне, Польше, России, или в Украине — артисты хотят хорошие красивые темы и большие роли, а зрители хотят хорошей энергии. Потому я и говорю, что театр не может быть местечковым. В то же время многие наши театры живут местечковыми вещами. Делают программы для школ, ставят «наталки-полтавки» и детей водят в театр как на экскурсию. Это — масскульт. И это очень плохо. Именно поэтому я и ушел из Театра юного зрителя, где спектакли готовились к датам, и создал «Воскресение».

«Золотой лев» — золотое бремя

Вот за такие рассуждения Федоришин и получил реноме неугодного во Львове. Он сказал интересную фразу: люди во всяких управлениях культуры лоббируют свои хобби, не больше. Действительно, у «Воскресения» были большие проблемы при прежнем мэре. Тогдашняя руководительница управления культуры (до сих пор работает в мэрии) молча не воспринимала Федоришина и его концепцию театрального менеджмента и делала все, чтобы театр не получил даже тех копеек, которые ему могли дать хотя бы на ремонт. Был даже такой смешной жест —госпожа лишила Федоришина 50% надбавки за совмещение должностей директора и художественного руководителя театра (эта надбавка есть у всех совместителей). Это к теме местечковых и любительских подходов.

Между тем театр без статуса гастролирует за рубежом и зарабатывает на себя сам. Своими постановками. Потому что вне местечкового пространства существует спрос на хороший авторский театр. «Для меня театр — это игра, — отвечает Федоришин на вопрос: какая театральная концепция ему близка. — Мы в театре собираемся для того, чтобы обманывать людей. Мы же не можем психологически так проживать события на сцене, как в жизни. Потому что театр — это другая жизнь. Именно поэтому она и называется искусством. Ведь она не может быть простым зеркалом. Через игру на сцене зритель уже допридумывает жизнь, в которой он реально живет.

Для меня важен не текст, а атмосфера. Потому что актер берет текст и уже заранее видит, какой его персонаж. И больше всего времени я трачу на то, чтобы избавиться от этого. Мне нужно сбить его психологию на другую стезю, поскольку только эта другая стезя является правильной. Есть законы во всем, кроме театра. Театр должен постоянно искать. Когда написано, что это белое, то мы должны на сцене найти что-то черное. Поскольку если белое будет белым, зритель будет зевать. Поиск нестандартного — это в некоторой степени самоцель. Потому что режиссура — это индивидуальное искусство, воплощаемое через коллектив. Актеры привносят очень много интересных мыслей и хотят, чтобы они были воплощены. И выходит сразу пятнадцать режиссеров. Поэтому часто бывают сырые спектакли с замечательными актерами. Теряется целостность. Актер — подневольный человек, он должен быть пластилином, должен быстро отказываться от своих мыслей и мысль режиссера сделать своей. Текст — это еще не спектакль. Чтобы текст ожил, нужен дирижер».

С легкой дирижерской руки Федоришина в свое время возникло настоящее явление — ежегодный международный театральный фестиваль «Золотой лев». «Это мое коромысло, мое бремя, — так Федоришин говорит о «Золотом льве». — Я с огромной радостью отказался бы от него. Но не могу. Столько завязано в мире контактов, столько уже людей знают о его рейтинге! Мне не хватает времени, я света белого не вижу. Нужно поставить спектакль, заняться театром и ремонтом — да еще и провести фестиваль. Нужно поехать, выбрать спектакли, создать концепцию и самое главное — втиснуться в эти абсурдные средства. Областные власти выделили на фестиваль 20 тыс. грн. Это же одна зарплата губернатора. А как можно организовать международный фестиваль с 600 участниками: эти страсти все съедают. И снова ловлю себя на мысли, что вынужден делать фестиваль низкопробный. Потому что как привезти товар высокого уровня при таких условиях? Чтобы привезти мирового уровня театр Некрошюса — только гонорар составляет 10 тысяч евро плюс дорога, отель и аренда зала. Невозможно пригласить грандов, желающих приехать. А я хочу, чтобы мы равнялись на высокий культурный уровень. Наши люди должны это видеть, потому что это видит мир. Львов должен понять: таких «Золотых львов» должно быть двенадцать в год, а не один. О каждом художественном мероприятии должна знать вся Европа. И тогда туристическая инфраструктура заработает. Львов создан для культуры. Узкие улочки, расстояние между театрами в пяти минутах ходьбы. До войны здесь работали 300 театров, а сегодня девять не могут просуществовать»...