Ирина и Игорь Калинец: «Мы всегда были единомышленниками»

Эта супружеская пара действительно уникальная. Ирина и Игорь Калинец вместе пережили лагеря и ссылки, травлю советской системы, они не только не потеряли друг друга за время долгой разлуки, но еще больше укрепили свой союз. Их объединили общие политические взгляды и литературные вкусы. Они вместе выступают как общественные деятели, советуются друг с другом относительно своего творчества и научной работы. Сейчас госпожа Ирина преподает во Львовском национальном университете имени И.Франко, она пишет научные работы, исследует жизнь Украины времен Киевской Руси. Господин Игорь пишет детские стихи. Он мечтает переиздать свой детский двухтомник в Киеве. Нам представился случай пообщаться с этими замечательными людьми.

— Создается впечатление, что вы везде неразлучны. Интересно, а как вы познакомились?

Игорь: Нас соединила поэзия. Я был студентом филфака Львовского университета, приехал из Ходорова. Когда появилась первая моя публикация в журнале «Жовтень», рядом увидел стихи молодого автора. Помню, подумал, что во многом солидарен с ней, хотя и не знал, кто она. И однажды на заседании литературной студии слышу — сзади студентка первого курса славистики говорит: «А покажите-ка мне Игоря Калинца».

Ирина: Тогда ты оглянулся и пристально посмотрел на меня.

Игорь: Потом я ввел Ирину в наше полулегальное общество. Многие со временем стали известными, в частности Феодосий Старак, первый посол независимой Украины в Польше, или Богдан Завадка — литературовед. Мы с ребятами жили весело, ходили вместе в гости, на именины.

Ирина: А фактически вели долгие политические дискуссии.

Игорь: Подпольно доставали много литературы. Читали даже Донцова, а это было очень большим грехом перед тогдашней властью. Именно тогда были исключены из университета Михаил Гончар и Лев Воловец за то, что они читали трилогию «Мазепа» Богдана Лепкого. Доставали «Літературний вісник», знакомились с произведениями Олега Ольжича, Елены Телиги, Юрия Липы. Знали немного больше, чем обычный студент, чувствовали себя украинскими патриотами. Но мы вели двойную жизнь, поскольку внешне должны были казаться советскими людьми, лояльными, сдавать марксизм-ленинизм и все другие лженауки.

Ирина: Да, но это уже было время так называемой хрущевской оттепели. Поэтому мы и позволяли себе такую смелость. Тогда во Львов начали приезжать многие молодые студенты из Киева и других городов.

— А что, собственно, вас объединило?

Игорь: Общественная жизнь, одинаковые взгляды на мир. А дальше — начало знаменательных событий. Во Львов приехали Иван Драч, Иван Дзюба и Николай Винграновский, по рукам стала ходить поэзия Василя Симоненко, Бориса Мамайсура, Лины Костенко. Начинается самиздат. Мы с Ириной стали достаточно активными его участниками. Это тоже нас объединяло.

Ирина: Припоминаю, в 1961 году у меня был доклад на Шевченковских празднествах в Киеве в качестве студентки. Познакомилась там с Иваном Драчом, тогда же огромное впечатление на студентов произвел и Павло Тычина. Тогда же условно открыли границы и в Киев приезжали студенты из Польши, более свободные и откровенные. Но уже 1964 год, когда мы отмечали 150-летие со дня рождения Шевченко, ознаменовался ужасным событием — гэбисты умышленно сожгли библиотеку Академии наук.

Игорь: В то время я запустил в самиздат перепечатку статьи «Радянізація Тичини», которая потом проходила на моих судах в 1965 и 1972 годах. КГБ не установил, кто автор, но установило, что это я ее распространял.

Ирина: Нас предупредили: в КГБ поступило указание из Москвы провести обыски, аресты. За нами уже был установлен надзор.

Игорь: Нас постоянно таскали в КГБ на допросы с угрозами: «Видите, какие сюда широкие двери? А обратно будут узкие».

— Госпожа Ирина много поменяла тогда мест работы…

Ирина: Да, мне не позволяли работать по специальности. Не прямо заявляя, коварно. Вот, например, кто-то из директоров школы соглашался взять меня, а когда я приходила с документами, получала отказ, нет, дескать, работы. В конце концов, безработица стала нормой жизни.

Игорь: В 1965 году нас таскали на следствие, но тогда еще не судили. К тому времени мне удалось издать свою книжку «Вогонь Купала» в Киеве. Но на Западную Украину она не попала; здесь я был запрещен. В 1962 году я выступал со своими стихами в Музее украинского искусства на каком-то празднике. И уже на второй день меня, беспартийного, вызывали в обком партии и заявили, что у меня не советские стихи, а националистические. Я работал тогда во львовском областном архиве, где директрисой была Галина Сизоненко, бывшая советская партизанка, она мне симпатизировала и постоянно меня защищала. Поэтому мне удавалось удержаться на работе до ареста в 1972 году. Я надеялся, что издам вторую книгу. Она уже была в тематическом плане, но поступило указание из Львова: не печатать. И тогда я свои сборники начал засылать в самиздат. Распространял между товарищами, знакомыми, а несколько книг нелегально пересекли границу. Вышли они в Англии, Германии, США. В КГБ накапливался материал и в 1972 году я был арестован, на полгода позже Ирины.

Ирина: В конце 1971 года мы создали Комитет защиты Нины Строкатой. Комитет по защите прав человека уже был создан в Москве, Вячеслав Чорновил хотел создать украинский. Собственно, это и было началом того движения, которое позже вылилось в Украинскую Хельсинкскую группу. Именно этого идеологическая служба боялась. 12 января 1972 г. все члены комитета были арестованы, я тоже, а Игорь остался с нашей маленькой дочкой, которая только что пошла в первый класс. В этот же день, 12 января, в помещении провели обыск: забрали все стихи, письма, много книг...

— Арест — это большое потрясение. Что вы переживали, когда пришли вас забирать?

Ирина: Еще известный психолог Коэн описал психологическое состояние человека, попадающего в концлагерь: отчуждение, словно наблюдаешь за собою со стороны. Когда я ознакомилась с обвинением, оказалось: оно шло по статье, угрожавшей даже расстрелом. Поскольку нас обвинили, будто мы являемся представителями законспирированной антисоветской группы... Во время обыска не нашли ничего такого, что дало бы им возможность зацепиться. Но для КГБ достаточно было того, что мы украинцы, писавшие, разговаривавшие на украинском языке. Следователь на допросе сказал: «Хорошо, вы не хотели прославлять в своих стихах советскую власть, ну хотя бы написали, какая счастливая у нас жизнь, о мире». Когда меня арестовали, мужа не было, они сделали очень хитро, пригласили его на съезд молодых поэтов. В августе я была осуждена. Суд, конечно, был закрытым. Игоря они допросили как свидетеля. Потом нам дали несколько минут на свидание. Он тогда уже знал, что тоже будет сидеть. Игорь был осужден только за то, что он поэт. Дочка осталась с моими родителями.

Игорь: Мне предлагали написать покаянное письмо: тогда, дескать, не буду арестован и дело жены пересмотрят. Я не мог согласиться на такое, потому что у меня есть определенные моральные причины. Знаю, что люди когда-то гибли в борьбе с оккупантами, кончали жизнь самоубийством. Это все было еще на моих глазах, хотя я был маленьким ребенком. Это прошло и через семью, и через соседей, знакомых. К тому же я много читал патриотической литературы. Кагэбистам казалось, что они меня легко сломают, учитывая вроде бы мой мягкий характер, я не был таким уж слишком резким и твердым, как Ирина. Они показывали список людей, которые уже покаялись и были на свободе. Пугали и тем, что ребенка отдадут в интернат. Для меня это было самое страшное. Слава Богу, этого не произошло.

— Вы оба отбыли шесть лет лагерей сурового режима — Ирина в Мордовии, Игорь в Перми, и три года ссылки в Читинской области. Расскажите о жизни в лагере. Что было для вас самым сложным?

Ирина: В мордовском женском лагере было немного женщин. Там мы застали известную сегодня общественную деятельницу Дарию Гусяк, Маричку Пальчак, осужденных на 25 лет. Как и Екатерина Зарицкая или Галина Дидык, Ольга Илькив, это женщины необыкновенной свободы и героизма. Из новоприбывших в 1972-м украинок одесситка Нина Караванская, киевлянка Надежда Светличная, львовянка Стефания Шабатура, тогда же повторно были осуждены на новый срок бывшие участницы движения сопротивления Ирина Сеник и Оксана Попович. Ирина Сеник в свое время пережила ужасы сталинских лагерей. За невыполнение так называемой нормы (а выполнить ее не мог никто) узников переводили на голодный паек и наказывали карцером. Ирину посадили в карцер, который постепенно заполняли холодной водой по шею. В результате гематома позвоночника. Второй арест в 1972-м, за связь с Вячеславом и стихи. Сейчас Ирина Сеник одна из трех украинских Героинь Мира.

— Вы тоже?

Ирина: Да, я и еще Анна Захарова из Харькова... Самое обидное, что в лагере нам позволяли писать только два письма в месяц. Родственники и дочка писали регулярно, а от друзей писем было очень мало. Кроме того, нашим родным было труднее на так называемой свободе, чем нам в лагерях. Репрессии коснулись и наших близких друзей, преимущественно все они были уволены с работы. Больше всего меня тревожила судьба дочери Звениславы. Вспоминаю отчаяние Надежды Светличной, когда ее маленького сына забрали в детский дом, где мальчик от потрясения перестал говорить. Но, в общем, политлагеря 70-х годов уже не были теми страшными застенками, как в сталинские времена. И главное, мы все чувствовали себя свободными, говорили откровенно, в глаза гэбистам, лагерному начальству, высоких рангов «воспитателям» из Саранска и Москвы все, что думаем о советской системе и дикой коммунистической идеологии.

Игорь: Да, я согласен с Ириной, в лагере мы чувствовали себя свободными. Скажем, до 1972 года я должен был постоянно носить маску якобы советского человека, стремящегося к правде в свете учения Маркса или Ленина. То есть я не мог так откровенно объявить себя украинским патриотом, как это сделали Иван Гель или Валентин Мороз. В лагере было много украинцев, в частности старшего поколения (те, кто был в УПА, ОУН, в подполье). Были еще прибалты, русские, евреи, армяне. Нас не признавали политическими. Поэтому мы часто ставили вопрос о признании статуса политзаключенного. В лагерях, на Урале, я отбыл шесть лет. И все время, кроме протестов, подкреплявшихся постоянно какими-то заявлениями, обращениями как к советскому правительству, так и к международным организациям, мы устраивали голодовки и забастовки. Занимались еще более неотложной работой: писали хронику жизни в лагере, какие-то публицистические вещи, стихи, статьи и передавали все это за границу. Передать — это было самое сложное искусство... У меня было всего два свидания с родными за шесть лет (с дочерью, мамой и братом). Все произведения, которые я написал в лагере, потом вышли большим томом под названием «Невольнича муза». Стихи прятал в записные книжки, блокноты, делал в нескольких экземплярах, присылал в письмах домой.

— Вы не виделись шесть лет. Когда встретились, что говорили друг другу?

Ирина: Все, что хотели (смеется). Больше всего меня поразил вид Игоря. Мы в женской зоне своими руками обрабатывали землю, сажали там цветы, а между цветами петрушку, лук, еще что-то. Даже могли посадить картофельные очистки и вырастить куст. Процеживали перловую кашу, добавляли туда петрушку, брали листья из румбамбара и делали голубцы. А на мужской зоне было несоизмеримо труднее... Да еще его нарочно перед дорогой постригли налысо.

Игорь: Я тот день очень хорошо помню. Ирины не было дома, мне люди показали, куда идти. Я тогда был, помню, с таким несуразным деревянным чемоданом. К Ирине как раз приехал отец. Была хорошая солнечная погода. И мы не могли наговориться. Потому что долго ждал того момента, когда наконец встретимся. Конечно, на протяжении этих шести лет раз в месяц обменивались письмами. Она в письмах присылала свои исторические версии-поиски, поэзию, а я ей свою, обменивались впечатлениями о книгах и погоде. Тема быта в лагере была запрещенной.

— Возвращение во Львов было не только радостным…

Ирина: Да. Многие люди делали вид, что нас не знают... Когда дочь окончила школу, естественно, поступить ей не дали. Во Львовском полиграфическом институте ей сказали: «Вы знаете, кто ваши родители, как вы можете учиться в советском вузе?». Она пошла учиться в ПТУ на садовника, закончила с отличием, что дало ей возможность поступить в университет на биофак. Сейчас она кандидат биологических наук, проректор университета. Что касается меня, устроиться на работу было очень тяжело. Даже уборщицей не хотели брать. Но мне удалось устроиться машинисткой в Дом учителя.

Игорь: Во Львове ситуация была очень гнетущей. Нам пришлось повоевать, чтобы остаться в этом городе и помочь другим политзаключенным: Кандыбе, Осадчему, которым тоже было тяжело после возвращения.

Когда вышел на свободу, подготовил свой двухтомник. Потому что в 1980 году я перестал писать поэзию, она уже меня не интересовала. То, что я хотел сказать о 60—70-х годах, я сказал. Проверил разные поэтические формы, каждый сборник преследовал какую-то цель. Поставил сознательно точку. Эти два тома сначала удалось издать за границей: «Пробуджена муза» вышел в 1990 году в Варшаве, а в США, в Бостоне, увидел свет второй том — «Невольнича муза». В Украине за сборник стихов получил Шевченковскую премию. Вышли отдельно книги на английском, немецком, польском, французском языках. Но я всегда мечтал о двухтомнике, изданном в Украине, и в 1997 году он вышел в издательстве «Факт». А в 90-е начал писать для детей, издал где-то более двадцати книг — стихотворных и прозаических. В ненавязчивой, легкой, шутливой форме, приучаю маленького читателя быть патриотом.

— Вы как супруги удивительно друг друга дополняете.

Ирина: (смеется) Лучше пусть Игорь ответит...

Игорь: Несмотря на разные характеры, мы всегда были единомышленниками. И, собственно, эти общие взгляды на разные вещи, прежде всего в политическом смысле, нас объединяли. Потом дочка, которую мы выстрадали в такой долгой разлуке, тоже нас связывала. Привыкли друг к другу — Ирина знает, что я могу сделать, а я знаю, что она. Притерлись, как говорят. Брак наш не распался: мы дальше живем общими идеалами, своими разочарованиями или очарованиями, своим творчеством.

— Вы оба лучшие свои молодые годы посвятили борьбе за свободу слова и права людей, за то, чтобы наша страна была свободной. Не чувствуете разочарования от нынешней ситуации в стране?

Ирина: Ни о чем не жалею. Думаю, даже мало работала. В конце концов, наш путь был судьбой определен. Я всегда исповедовала принцип: ничто не проходит бесследно, только бы себя не исковеркать, не потерять. Нация — это неповторимый цветок, который должен расцвести своими цветами. В Украине растет молодое поколение. За ним будущее.

Игорь: Не буду оригинальным: я доволен тем, что так случилось. Другое дело, так не должно было произойти в нормальной стране, где за стихи не сажают в тюрьмы на столько лет. Но иначе я не мог поступить. Были трагические моменты, например, как перенесли наше заключение родители. И когда сейчас я вижу, что те идеалы, которые для нас были святыми, не очень почитаемы в обществе, то, конечно, это очень досадно. Государство все больше обрастает неприятными вещами, которые нам не по силам уже очистить. Однако есть наверняка молодежь, готовая это сделать, но, возможно, еще не достаточно сильная, чтобы утверждать настоящую Украину. Ведь Украина все больше становится Малороссией.