«Хочу жениться на Москве...» Женщины в политической биографии гетмана Ивана Брюховецкого

Личность гетмана Левобережной Украины 60-х годов ХVII века Ивана Мартыновича Брюховецкого в анналах отечественной истории несомненно выделяется своей неординарностью и не совсем присущей тогдашнему украинскому политикуму экстравагантностью и эпатажностью. В молодости, в конце 1640-х гг., он — всего лишь старший слуга на гетманском дворе Богдана Хмельницкого и воспитатель гетманича Юрия. В начале 1660-х, то есть в пору зрелости, Иван Мартынович — уже один из самых популярных лидеров, а также без всяких оговорок — persona grata в Москве. «Підніжок царя» в 1665 г. и руководитель антимосковского восстания на Левобережье в начале 1668 г. А кроме того, он был первым украинским гетманом, посетившим Москву, первым казацким старшиной, удостоенным звания царского боярина. Наконец — первым и последним гетманом Левобережья, который нашел свою смерть от рук собственного окружения...

Личность Брюховецкого не может не привлечь к себе внимания исследователей еще и потому, что исторические источники позволяют — хоть и фрагментарно — смоделировать такую довольно пикантную страницу отечественной истории как отношения украинских верховных служителей Марса с женщинами. Тем паче, что и здесь вполне оправданно напоминание о первенстве Брюховецкого в конструировании пока что совсем не нормированных, но уже политически обусловленных мезальянсов представителей казацкой старшины и российской элиты. Кремль осознает политические преимущества подобных брачных стратегий только во второй половине 80-х гг. ХVІІ в., включив в текст Коломацких статей положения о содействии сближению «народа малороссийского» с «народом великорусским», в том числе и – «супружеством».

Первые упоминания о нашем герое — как об «Иванце Хмельницком» — содержит казацкий реестр 1649 г. После этого попадаются в источниках и другие, но довольно спорадические упоминания о нем. В частности, как о после гетмана Богдана Хмельницкого ко двору трансильванского князя Дьердя ІІ Ракоци в 1656 г.

Первая же политическая манифестация Брюховецким своих претензий на лидерство в Украине приходится на осень 1660 г., когда он, к тому времени уже кошевой атаман Запорожской Сечи, едет в Москву. Едет, чтобы засвидетельствовать верность царю, тогда, когда Кремль наиболее в этом нуждался, — после перехода гетмана Юрия Хмельницкого под Чудновом на сторону польского короля Яна II Казимира.

Продемонстрированное в Москве тонкое понимание политической ситуации на Левобережной Украине и Запорожье позволили Брюховецкому закрепить за собой статус верного слуги. И именно с этой стартовой площадки с осени следующего года он включается в гонку за гетманской булавой. На это время приходится первое документально зафиксированное упоминание о существовании у него планов изменения семейного статуса. Брачные планы 40-летнего жениха, как и впоследствии, имели четко выраженную политическую окраску. Невестой Брюховецкого (к тому времени еще кошевого атамана и самопровозглашенного запорожского гетмана) была дочь также довольно колоритной фигуры нашей истории — местоблюстителя Киевской митрополитской кафедры, епископа Оршанского и Мстиславского Мефодия (Максима Филимоновича). Он в то время был одной из самых влиятельных политических фигур на Левобережной Украине. Имея за собой безграничное доверие Москвы (где он и был возведен — вопреки церковным канонам — на епископство Оршанское и Мстиславское и назначен местоблюстителем Киевской митрополии), Мефодий выполнял не только функцию посредника между своими верными и московской духовной и светской властью, но и своеобразного министра по украинским делам в правительстве Алексея Михайловича.

Чрезвычайно важной была его роль и в избирательном процессе, продолжавшемся в Украине со времени Чудновской кампании 1660 г. Именно противодействие Мефодия в значительной степени помешало Акиму Сомко в 1661 — 1662 гг. взять в свои руки гетманскую булаву. И потому брачные проекты, в которых фигурировали имена Максимовой дочери и Брюховецкого, создавали для последнего неплохие перспективы восхождения на политический олимп. Источники дают довольно скупую информацию о том, что накануне Нежинской рады 1663 г. обсуждались условия и перспективы породнения. И эти перспективы были довольно привлекательны для обеих сторон. Так, Иван Мартынович должен был получить поддержку тестя в борьбе за гетманскую булаву, а став верховным казацким властителем, он должен был помочь епископу занять вакантную кафедру киевского митрополита. Со слов Брюховецкого, по его приказу, пересказанных со временем дьякам Посольского приказа в Москве, претендент на булаву якобы отказался от этой комбинации, с пафосом заявив, что он не желает спекулировать гетманским достоинством, полагаясь исключительно на волю Божью.

Крайне трудно поверить в то, что Иван Мартынович решился так недипломатично ответить своему покровителю, ставя под угрозу заботливо выпестованную предвыборную кампанию. Разве что уже какая-то неозвученная личная неприязнь к невесте помешала ему принять предложение ее отца. По крайней мере, далеко идущие политические обещания, которые дал претендент Мефодию (в частности, расширить самоуправление мещан за счет сужения прерогатив казацкой администрации, ограничить гетманскую власть, вплоть до возможности назначать гетманом российских чиновников, направлять налоги из Украины в царскую казну), красноречиво указывают на то, что на самом деле он был намного гибче и уступчивее, чтобы не сказать — беспринципнее.

Первый из известных нам «брачных блинов» Ивана Мартыновича оказался не то что недопеченным, а никаким. Следующая попытка не заставила себя ждать. Получив в июне 1663 г. на Нежинской «черной» раде гетманскую булаву, Брюховецкий принялся упорядочивать свои семейные дела. Но серьезное повышение социального статуса жениха требовало введения принципиально новой модели брачной стратегии.

Взойдя на гетманство, любимец и защитник черни довольно быстро отмежевался от популистских в своей основе прежних заявлений. Брюховецкий уже с первых шагов пытается укрепить свою власть, а удивленным оппонентам недвусмысленно указывает, что будет все так, как было при гетмане Иване Выговском, типичном «прошляхетском» казацком властителе, который пытался стабилизировать ситуацию через укрепление государственных институтов и консервацию сословных различий.

Во второй половине сентября 1663 г. гетман отправляет в Москву посольство во главе с киевским полковником Василием Дворецким. Именно последнему выпала «честь» одним из первых удивить царя и бояр метаморфозой, происшедшей с гетманом. Иван Мартынович пока что не решался открыто демонстрировать свои намерения укрепить политическую власть или избежать уплаты в царскую казну налогов из Украины. Первое, что он решил сделать, — это убрать со своей дороги епископа Мефодия, чья опека в новых условиях была не только лишней, но и весьма обременительной. Брюховецкий еще за месяц до этого начал кампанию по дискредитации духовного лица перед представителями российской администрации. Теперь же стояла задача ее завершить. Этому должно было способствовать и обвинение Мефодия в корыстолюбии и неблагонадежности. Иллюстрацией этого должно было стать как упомянутое стремление выдать за Брюховецкого свою дочь, так и намерение женить старшего сына «на ляцкой девке для маєтностей и пожитков».

Гетман дал Дворецкому задание и объявить в Посольском приказе о его намерении зимой ехать в Москву, чтобы «видеть государскіе пресвітлые очи», а также во время этого визита уладить свои семейные дела — «жениться на Москве». Общие требования к претендентке он изложил Дворецкому, и тот их пересказал в приказе следующим образом: «а поняти б за себя московскаго народу вдову, себі в версту, потому что он уж есть лысым». Что касается мотивов намерения жениться на невесте «московского народа», то здесь, очевидно, не может быть двух мнений: они крылись исключительно в плоскости политических расчетов. Главная задача — укрепление гетманской власти и укрощение политических аппетитов недавнего союзника, а теперь главного оппонента — епископа Мефодия, пользовавшегося полным доверием Кремля.

Однако именно политические, а точнее — военно-политические обстоятельства и помешали Брюховецкому в 1663 г. воплотить в жизнь свой замысел. В начале октября польский король во главе войска прибывает на Правобережную Украину, и вскоре начинается последняя в ходе польско-российского соперничества за украинские земли кампания коронных и литовских армий на Левобережье. В течение зимы 1663—1664 гг. война с переменным успехом идет сначала на левобережных украинских землях, впоследствии переносится на правобережные, и таким образом гетманская женитьба отодвигается на неопределенный срок. Одержанные левобережным казачеством вместе с московитами победы несколько повышают авторитет Брюховецкого и, вероятно, нивелируют потребность ехать в Белокаменную и там жениться на «московскаго народа» вдове.

Но по мере расширения властных полномочий Ивана Мартыновича обостряется его конфликт с местоблюстителем киевского митрополичьего престола. Весной 1665 г. епископ Мефодий отправляется в Москву; его миссия не ограничивается одними лишь делами духовными. Местоблюститель передает на рассмотрение правительства Алексея Михайловича проект реформирования политического устройства Левобережного Гетманата. Главные его составляющие — меры по выведению из-под подчинения гетмана и казацкой старшины украинских городов, привлечение собранных на Левобережье налогов в царскую казну, усиление военного присутствия московитов в Украине. Реализацию проекта Мефодий советовал начать немедленно, для чего просил выделить ему около 1500 стрельцов во главе со знатным боярином царя и дьяком, чтобы, прибыв в Украину, он мог «надежно говорить с гетманом».

Инициатива эта выбивала из-под ног гетмана почву и ставила под сомнение возможность реализации противоположных по смыслу акций. Серьезная оппозиция гетманским планам существовала и среди казацкой старшины; против них выступали кошевой Иван Сирко, полковники Василий Дворецкий, Демьян Гуджол, Василий Шиман-Шимановский и другие. Чтобы упрочить свое положение, весной 1665 г. Брюховецкий реанимирует собственные проекты 1663 г. и объявляет о намерении все-таки ехать в Москву, не скрывая при этом и мотивов своего поступка — «власті собі прибавлівать».

Это обусловливает и возобновление проекта женитьбы... Прибыв в Белокаменную 11 сентября 1665 г., уже 17 сентября в разговоре с надзирателем-«приставом», ясельничим Иваном Желябужcким, гетман выразил желание при посредничестве царя жениться. Как видно из контекста разговора, Брюховецкий раньше уже касался этого вопроса в разговоре с начальником Посольского приказа боярином Петром Салтыковым — «бил де челом он боярину... чтоб великому государю челобитье его донес, а великий бы государь его пожаловал, велел женити на московской девице…».

Кто был автором идеи реанимации «брака» Брюховецкого с Москвой — сам ли гетман или кто-то из его окружения, — неизвестно. Однако косвенные данные убедительно указывают на киевского полковника Василия Дворецкого. Ведь именно в его адрес сыпались обвинения казаков в подстрекательстве Ивана Мартыновича «жинитца на Москве». Но посчастливилось ли гетману жениться на боярской дочери? И оправдала ли предложенная кандидатура невесты честолюбивые замыслы казацкого властителя?

Любому, кто хоть немного знаком с украинской политической историей второй половины XVII в., этот вопрос показался бы риторическим. Ведь негативное восприятие гетмана Брюховецкого среди прочего основывается и на неприятии его мезальянса с московской боярыней. Но была ли жена Брюховецкого боярыней? И действительно ли она принадлежала к старинному княжескому роду? Свидетельства отдельных источников порождают серьезные сомнения. Начал запутывать это дело сам Иван Мартынович. Едва прибыв в царскую столицу осенью 1665 г., по неизвестным и необоснованным причинам он внезапно отказался от высказанного за два года до того намерения жениться на вдове, которая была бы ему «в версту», а согласился вступить в брак с «девицею». Когда Желябужский переспросил: «...девка ль или вдова ему надобна?», казацкий предводитель твердо ответил, что «…на вдове де у него мысли нет женитца, чтоб ему пожаловал великий государь указал где женитца на девке».

Процедура выбора претендентки и согласование брачных формальностей оказалась длительной. Ведь даже 31 октября, то есть больше чем через полтора месяца после прибытия Брюховецкого в Москву и озвучения им своих брачных намерений, этот вопрос еще не был решен окончательно. Тогда гетман лишь договаривался о процедуре помолвки, хотя, очевидно, вопрос кандидатуры невесты был уже снят с повестки дня.

А что касается последнего замечания — о взгляде на женитьбу Брюховецкого не только как на политический акт, но и как способ давления на казацкую делегацию, — сомнений быть не должно: очень уж подозрительно совпадение времени согласия гетмана на принятие условий Московского договора (22 октября 1665 г.) и выхода 31 октября на финишную прямую процесса подписания брачного договора. Промедление в решении этого деликатного дела, вероятнее всего, не так объяснялось низкой котировкой личных «акций» Ивана Мартыновича на «брачном рынке» российской столицы, как зависело от мотивов политических. Брак с представительницей московской знати должен был стать наградой гетману за его уступки в политической сфере.

Кого же выбрал в невесты для своего верного слуги, но еще не боярина Алексей Михайлович? Д.Бантыш-Каменский был убежден, что властитель, желая крепко привязать казацкого гетмана к престолу, соединил его родственными узами с домом одного из самых знатных вельмож — боярина Федора Шереметева. Однако большинство историков называют сватом Брюховецкого царского окольничего и князя Дмитрия Долгорукова. Часть исследователей даже называет имя невесты — Дарья; другие подчеркивают — гетманша приходилась родственницей царю, поскольку ее тетка Мария Милославская была первой женой Алексея Михайловича.

Разумеется, даже согласившись с аргументами указанных исследователей, что невеста гетмана была родной дочерью Долгорукова, придется признать: Брюховецький женился не на боярыне, а лишь на дочери окольничего (кстати, чин как боярина, так и окольничего в Российском государстве не наследовался, а жаловался царем за службу). Но есть и другое мнение. Впервые оно было высказано еще в 1915 г. В.Модзалевским и заключалось в том, что невеста гетмана — действительно по имени Дарья — приходилась князю Д. Долгорукову не родной дочерью, а всего лишь падчерицей, то есть дочерью четвертой жены окольничего — Прасковьи Исканской, которая оставалась вдовой после смерти Олферия Исканского.

В.Модзалевскому основанием для сомнений послужила челобитная главы московских стрельцов Ивана Елагина, адресованная царю в начале 1670-х годов. В ней-то и указывалось на факт выдачи замуж племянницы Елагина «...Дарьи Олферьева дочери Исканского [...] по великого государя указу […] за Івашку Брюховецького». Безусловно, гипотетически можно признать тот факт, что на Дарье Исканской гетман мог жениться уже во втором браке, а осенью 1665 г. он все-таки женился на дочери то ли Шереметева, то ли Долгорукова. Но, во-первых, этот эпизод нигде не отражен в источниках, а во-вторых, тождественность имен родной дочери последнего и его падчерицы также свидетельствует не в пользу этой гипотезы. Кроме того, есть еще ряд косвенных свидетельств более позднего времени (о них речь пойдет дальше), отрицающих эту возможность.

Соглашаясь с соображениями В.Модзалевского, подкрепленными собственными наблюдениями, об отсутствии прямых родственных связей жены Брюховецкого с князем Д.Долгоруковым, вместе с тем не можем разделить скепсис в отношении неаристократического происхождения Дарьи. Ведь ее родня по отцовской линии — Исканские, а тем паче по материнской — Елагины, — принадлежала к довольно известным в то время в России дворянским родам. Их представители в XVII в. занимали высокие посты и были удостоены от царя высоких должностей — воевод, бояр, стольников, стряпчих и т.п.

Как же сложилась супружеская жизнь гетмана в Украине? Женитьба Брюховецкого на представительнице московского истеблишмента (хотя и не на княжне и не на родной дочери царского окольничего), очевидно, повысила авторитет гетмана, по крайней мере в кругу старшин и промосковски настроенного духовенства. В частности, епископ Мефодий, узнав об оказанных в Москве гетману почестях, предпринимает довольно показательные попытки достичь примирения. Однако в целом возвращение гетмана Ивана Брюховецкого из Москвы в неведомом ранее чине царского боярина, в окружении казацких старшин, а с недавних пор — дворян царя, не успокоило разбуженное Руиной общество. Наоборот, попытки реализации принятых в Москве статей 1665 г. вызвали значительное обострение ситуации.

К вызреванию конфликта, насколько можно сделать вывод по донесениям российских воевод, добавились обстоятельства, связанные с женитьбой гетмана. В частности, уже среди старшин, сопровождавших Брюховецкого в Москве, звучало острое недовольство по этому поводу. Еще большее недовольство этому поводу аккумулировалось после того, как летом 1666 г. на Левобережье началась перепись населения, связанная с воплощением в жизнь статьи договора о поступлении налогов в царскую казну. Ведь женитьба гетмана «на Москве», пожалование ему боярства и его согласие на принятие новых украинско-российских статей рассматривались как звенья одного процесса. Из-за чего, по наблюдениям воевод, «боярина и гетмана все не любят, а говорять: у нас де в предках бояр не бывало, а он де заводит новой образец и волности де наши от нас все отходят, да и приход к нему стал тяжек».

О самой Дарье Исканской-Брюховецкой сведений в документах сохранилось мало. В Гадяче она находилась вместе со своей сестрой. Из донесения царского посланца в Украину Ионы Леонтьева, который посетил Брюховецкого в Гадяче в начале сентября 1666 г., известно также, что накануне его приезда жена гетмана была беременна. Но по слухам, пересказанным Ионе в гетманской резиденции сотником московских стрельцов Кириллом Кокошевым (царские ратники, в соответствии с уложениями Московских статей 1665 г., охраняли левобережного правителя), «...те же бабы [ведьмы] выкрали у гетмановой жены дитя из брюха».

Очевидно, именно с потерей Дарьей ребенка связывается начало «колдовских процессов», инициированных гетманом. По приказу Брюховецкого, в Гадяче было сожжено «...пять баб ведьм да шестую гадяцкова полковника жену...». На сожженных по приказу гетмана женщин была возложена вина и за болезни, постигшие гетманскую чету, — «...мнил на них то, что оне ево гетмана и жену ево портили и чахотную болезнь на них напустили». Подтверждение информации, переданной стрелецким сотником, имеется и в сообщении гадячского воеводы Федора Протасьева: «...поговоривают де казаки в войске про гетмана: што де за гетман, что запершись сидит в городе что в лукошке? Хорошо бы де шол и был в войске и всякой бы де промысел чинил над государевыми неприятели; а то де толко за гетманом и дела что ведми зжот…».

Кроме сожженных «перед всем народом, в Гадячом» женщин (которые, впрочем, в документах назывались «честными женами», пострадавшими за «малую вину»), были у Ивана Мартыновича проблемы и из-за других представительниц слабого пола; по крайней мере, именно так гетман воспринимал некоторые события с их участием. Так, еще в 1663 г., намекая на ненадежность своего оппонента, епископа Мефодия, гетман якобы между прочим говорит о «старице Ангилине», которая проживает в Киево-Печерском монастыре и, обучая грамоте дочь местоблюстителя (очевидно, ту, которую якобы пытались выдать за Брюховецкого), получает от нее важную информацию о положении на Левобережье и тут же передает правобережному гетману Павлу Тетере.

Поводом для неконтролируемого гетманского гнева («...прошиб голову в двух местах...»), ареста и высылки в Москву генерального судьи Юрия Незамая в начале 1666 г. послужило донесение тогдашнего генерального писаря Захара Шийкевича о выдаче им «проезжего письма» для пяти каневских казачек, депортированных гетманом годом ранее, в 1664 г., в Новгород-Сиверский в связи с тем, что их мужья не изъявили желания служить в левобережном Войске Запорожском.

Дополнительные заботы гетману принесло неожиданное появление в начале 1667 г. в Киеве вдовы Богдана Хмельницкого Анны Золотаренко и дочери влиятельного казацкого старшины Григория Гуляницкого, которые поселились в Печерском монастыре. Эта новость, по мнению Ивана Мартыновича, была настолько важной, что даже попала в его письмо, отправленное Алексею Михайловичу.

Тем временем, вероятнее всего, именно в 1667 г., у супругов Брюховецких все-таки родился ребенок — дочь, которой судьба уготовила тоже довольно тернистый, наполненный взлетами и падениями жизненный путь.

В начале 1668 г. гетман поднимает антимосковское восстание в Украине, и в течение зимы—весны российские войска были вытеснены из подавляющего большинства левобережных городов. Однако, несмотря на, казалось бы, удачный политический выбор Ивана Мартыновича, ему не удалось не только удержать в своих руках гетманскую булаву, но и сохранить собственную жизнь.

После убийства Брюховецкого 7 июня 1668 г. на Сербином поле близ Диканьки его жена Дарья вместе с малолетней дочерью и сестрой попала в плен к правобережному гетману Петру Дорошенко. По приказу гетмана они были препровождены в Чигиринский замок, где находились под стражей российские ратники, в том числе и царские воеводы. Некоторые из них попали в плен вместе с женами и детьми, которым, как свидетельствуют источники, пришлось перед тем хлебнуть немало лиха.

Достоверно известно, что, учитывая серьезные осложнения для Петра Дорошенко на Правобережье, начавшиеся с мятежом Петра Суховея и вступлением на территорию Паволоцкого и Кальницкого полков польских хоругвей, гетман пытался без крайней необходимости не осложнять отношений с Москвой. В частности, российские посланцы доносили из гетманской резиденции, что «…в Чигирине де государевых воевод и ратных людей гетман велел кормить и поставить по двором, и шубы и сапоги и шапки им подавал, и к себе их обедать призывает почасту…».

В ходе переговоров об обмене пленными фигурирует и имя Дарьи Брюховецкой. Посланец белгородского воеводы Г.Ромодановского рейтарский ротмистр Карп Бабкин, который в первой половине января 1669 г. находился в Чигирине, интересовался судьбой гетманши и докладывал по этому поводу следующее: «Брюховецкого жена ныне в Чигирине ж, а отпустит ли ее он Дорошенко к Москве или нет, того он не слыхал…» Правда, особой активности в деле освобождения Дарьи российская власть не проявляет, и это не могло не удивлять, если бы действительно речь шла о родной дочери царского окольничего князя Д.Долгорукова. Тем паче, что в 1668 г. на Левобережье нес службу брат окольничего, боярин и воевода Юрий Долгоруков.

Весной 1669 г. правобережный гетман предпринимает очередные шаги, призванные засвидетельствовать его добрую волю в отношении российского царя: на свободу выходят члены семей удерживаемых в Чигирине российских воевод — «...Евсееву жену Огарева с дочерью, а с ними две девки, да две жонки…»; кроме того, Дорошенко отправляет Алексею Михайловичу письмо с обещаниями «…воевод и ратных людей вскоре отпустити…» Но это отнюдь не сказалось на судьбе несчастной Дарьи. По сообщению российского гонца А.Телешова, переданному из Чигирина в начале мая 1669 г., к тому времени среди живых ее уже не было.

После смерти Дарьи ее сестра и в дальнейшем оставалась в Чигирине в неволе у П. Дорошенко, а дочь-сирота Брюховецких была отправлена «в Гадяч к писарю» (возможно, родственнику). Ей не только удалось уцелеть в той буре, которая поднялась в Украине после смерти ее отца, но и занять довольно высокое место в социальной иерархии Гетманата. Убедительным свидетельством этого статуса служит ее брак с сыном левобережного гетмана Ивана Самойловича Григорием, к тому времени уже полковником черниговским.

Долго наслаждаться своим высоким социальным положением и богатством семьи Самойловичей дочери Ивана Мартыновича было не суждено. Уже 23 июля 1687 г. Иван Самойлович был лишен власти и взят под стражу. А через несколько дней арестовали и Григория, который попытался силой оружия и с помощью Крыма вернуть отцу булаву. Григорий, в отличие от отца и брата, которых «только» сослали в Сибирь, 11 ноября 1687 г. был казнен. На руках двадцатилетней вдовы осталась дочь, приходившаяся внучкой двум украинским гетманам — Брюховецкому и Самойловичу.