Гений и таинство Мыколы Лукаша

То ли быль, то ли небыль: рассказывают, что будущий полиглот, владевший 18 языками, до четырехлетнего возраста не разговаривал, а потом вдруг исчез из дому, и спустя какое-то время был обнаружен… в цыганском таборе. Возможно, что все это только красивая, романтичная легенда, но она удивительным образом высвечивает загадочную и таинственную натуру одного из наших непознанных гениев, непревзойденного мастера художественного перевода Мыколы Олексовича Лукаша.

Родился он 19 декабря 1919 года в «краю соловьиных симфоний» — рушныковом Кролевце. Школу закончил с отличием, успешно занимался и на историческом факультете Киевского университета. Учебу прервала война, оставившая суровые отметины в его душе и на теле, — во время авианалета он был ранен, а с 1943 года служил в действующей армии. Двадцативосьмилетним закончил Харьковский пединститут, преподавал иностранные языки, позже работал заведующим отделом поэзии журнала «Всесвіт».

Таким образом, жизнь Мыколы Лукаша, кроме загадочного детства, не изобиловала острыми сюжетными поворотами. Человек свободолюбивых взглядов, он, больше по счастливой случайности, не имел открытых конфликтов с властью, зная ее зубодробильные нравы. Но в 1973 году о нем заговорили все. В связи с заключением Ивана Дзюбы, автора ставшей всемирно известной работы «Интернационализм или русификация?», М.Лукаш обратился к украинскому партийно-государственному генералитету с посланием, выдержанным в исключительно корректном, интеллигентном тоне (что особенно раздражало): «Ласкаво прошу дозволити мені відбувати замість нього ув’язнення…». Мотивировка: у осужденного семья, слабое здоровье, я же, мол, семьей не обременен, в возрасте… Что тут началось! Традиционный по тем временам «спілчанський» шабаш привел к изгнанию Лукаша из писательского союза. Мрачное молчание окружает его имя и творчество последующие годы. Вокруг переводчика образовалась леденящая душу пустота — истинно отважных друзей нашлось не так уж много. Но они были. Помогали кто чем мог, деликатно подкармливали, передавали гонорары за переводы, сделанные Лукашем, но напечатанные под чужим именем…

За Лукашем утвердилась репутация человека донкихотствующего, чудаковатого. Лично я сего не приемлю. Я не был достаточно коротко знаком с Мыколой Олексовичем, встречался и беседовал с ним раз-другой на квартире незабвенного Бориса Харчука, а однажды даже проиграл партию в писательской бильярдной (играл он одной рукой, но игроком был азартнейшим и довольно искусным). Живой ум, высокое чело, мягкая, слегка ироничная речь, внутренняя одухотворенность — вот что открывалось в этом человеке прежде всего. Возможно, ему особенно близки были строки переводимого Поля Верлена:

Безхитрий, тихий сирота,

Потрапив я до міст великих:

Бентежила людей дволиких

Моя душевна простота.

Душевная простота, как известно, опасное качество — того и гляди сделают из тебя простофилю ламанчского. Тщетно напоминать и доказывать, что простота и открытость — удел людей высоких, «непересічних»…

Но в конечном счете речь о более важном — о переводческом феномене Лукаша, равного которому трудно сыскать в любой другой литературе. В иной стране Лукаш был бы академиком, замечал один из его современников (сегодня у нас проблем с академиками нет — и с легитимными, и, тем более, самоназванными). «Такі, як Лукаш, — говорил его старший побратим Григорий Кочур, — народжуються, мабуть, раз на кілька століть… Як з поліглотом з ним, здається, хіба тільки Агатангел Кримський міг би позмагатися». Именно, как с полиглотом. Дело в том, что М.Лукаш, с необыкновенной легкостью усваивая языки, непостижимым образом проникал в душу и дух народа, его культуру, то, что сегодня называется расхожим словом «менталитет». Но и этого мало. Мыкола Лукаш был прежде всего талантливейшим художником — прозаиком и поэтом, романистом и новеллистом, лириком и сатириком, мастером эпиграммы и пародии, отменным знатоком фольклора, диалектов некоторых языков. Когда случилось переводить поэзии Ф.-Г. Лорки, написанные на галисийском диалекте, М.Лукаш успешно осуществил доселе невиданный эксперимент — использовал гуцульский диалект, этнически родственный по духу и характеру.

Это был переводчик-новатор. Он сознательно вводил в переведенный текст малоизвестные и малоупотребляемые украинские слова, создавал неологизмы. Пуристы, литературные чистоплюи и доносчики возмущались: «Знущання над текстом, примітив і вульгаризація!..»

Издательство «Довіра» сделало поклонникам украинского слова поистине царский подарок, издав «Фразеологію перекладів Миколи Лукаша». Это первое в истории отечественной лексикографии собрание, представившее огромный словарно-фразеологический запас одного автора, свыше шести тысяч фразеологизмов, паремий, устойчивых сравнений и т.п.! Будет возможность, приникните к этой «криниці для спраглих», насладитесь живым словом Лукаша, прочтите необыкновенно емкое и глубокое послесловие Леонида Череватенко — председателя комиссии по творческому наследию великого полиглота и переводчика.

Мыкола Лукаш и украинская переводческая школа, посоперничать с которой может разве что русская, развивавшаяся в условиях несравнимо более благоприятных, подарили украинскому читателю целую литературную вселенную — всемирное литературное Отечество, без которого немыслима полнокровная, духовно дееспособная нация. На небосводе этой вселенной — непревзойденный полный перевод Лукашем «Фауста» И.-В. Гете, «Декамерон» Д.Боккаччо, «Дон Кихот» М. де Сервантеса, «Госпожа Бовари» Г.Флобера, поэзии средневековых японских авторов, Р.Бернса и Г.Гейне, Ф.Шиллера и Г.Аполлинера, П.Верлена и Р.-М. Рильке, В.Гюго и А.Мицкевича, Д.Гофштейна и Ю.Тувима, А.Йожефа и К.Гавличенко-Боровского, многих других, заговоривших по-украински устами Мыколы Лукаша.

И сделал он это в пору тяжкую и мрачную, не предполагая, что нам, уже вроде бы в новых условиях, придется еще долго бродить в потемках в поисках своего Пророка.

Твій подвиг буде

в людях найславніший,

Твій рідний край

між інших найсильніший,

А твій творець —

над всіх у світі мудрий.

Будет ли?

Генрих Гейне

Осли-виборці

Усім набрид свободи рай,

І стали звірі змовляться:

«Покласти звіриній

республіці край

І вибрати самовладця».

По куріях різних звірі зійшлись

Залежно від роду і масті,

І зразу ж інтриги почались,

Заграли партійні страсті.

В ослячій курії тоді

Старі каплії були в силі;

Чорно-червоно-золоті

Кокарди вони носили.

Було, щоправда, серед ослів

Прокінське угрупування,

Та всі боялись старих капліїв

І їхнього репетування.

Коли ж хтось висунути посмів

Конячу кандидатуру,

Обрізав його один з капліїв:

«Ах ти ж, продажна шкура!

Продажна ти шкура, либонь байстрям

І мати тебе вжеребила…

А хто в тебе мати — сказати страм:

Ледача французька кобила.

А може, ти в зебринім череві ріс,

Бо й масть у тебе зебрейська,

Та ще й гундосиш якось крізь ніс

З-єгипетська чи з-єврейська.

Авжеж, ти чужинець,

та ще й кар’єрист,

Хіба ж ти збагнеш душею

Ослячої вдачі містичний зміст,

Осляцтва величну ідею?

Мене ж понад усе втіша

Якраз самобутність ослина;

Ослина у мене і дума, й душа,

І кожна в хвості волосина.

Не римлянин, не слов’янин —

Осел я щиро німецький,

І предки мої, усі, як один,

Були осли здоровецькі.

Вони не кохались в крутні і в бридні,

І в гречку не скакали,

А вірно й смирно день при дні

Мішки до млина таскали.

І предки ті не вмерли, ні —

В труні лиш їх бренні кожі,

Самі ж вони в небес вишині

Вже праведники божі.

О преподобні отці-осли!

Ми будем як ви, достоту,

І з шляху чеснот, яким ви йшли,

Не звернемо ми ні на йоту.

Найбільше щастя — буть ослом,

Каплійського коліна,

А найпочесніший диплом —

Це метрика ослина.

Мій батько був німецьким ослом,

І цим я по праву горджуся,

Ослинно-німецьким молоком

Мене згодувала матуся.

Я єсть осел і тому ціню

Над всяке інше багатство

Я рідну ослину старовину

І взагалі осляцтво.

І я осел, і ви осли,

Осла й королем призначим!

Борімся за те, щоб осли були

Владиками в царстві ослячім.

Ми всі осли. І — я! І — я!

Кінві не скорити нас зроду!

Ми королем оберем каплія

Ослиного чесного роду».

Так закінчив патріот. І вмент

Осли заплескали в підлогу.

Національний елемент

Торжествував перемогу.

Осли увінчали дубовим вінком

Трибуна ослиного стану,

А він блаженно виляв хвостом,

Мов дякував за шану.

Перевод Мыколы Лукаша