ФЕВРАЛЬ. ШМИДТ

В своей новой книге бывший федеральный канцлер Германии Гельмут Шмидт говорит о «российском культурном круге», к которому причисляет Россию, Беларусь и Украину. И предлагает народам этого культурного круга сначала выяснить отношения между собой. А уже потом думать о своей интеграции в Европу, присоединении к Европейскому союзу.

Многие наши политики, дипломаты, просто те, кто всегда считал Украину неотъемлемой частью Европы, вне всяких сомнений, такой вывод могут расценить как личное оскорбление. Однако Гельмут Шмидт, один из немногих в наше время политиков-интеллектуалов, и не думал никого обижать. Мы могли бы обидеться, если бы такой вывод прозвучал в 1991 году. Но у нас было целых 10 лет, чтобы доказать, к какому «культурному кругу» — в широком понимании этого слова — мы относимся. Европейскому или российскому. И что мы доказали?

Наша элита до сих пор намного комфортнее чувствует себя в обществе российских коллег, нежели западных политиков. Наша политическая культура — если вообще можно говорить о чем-то подобном — вторична именно по отношению к российской, а не европейской. Наши экономические реформы не дотянули даже до российского уровня, не говоря уж о европейском. Наша журналистика идет по пути бульварной российской, а не бульварной европейской — я уж не говорю о качественной, серьезной прессе. Она у нас представлена изданиями, которые можно пересчитать по пальцам одной руки, следовательно, как явление она отсутствует. Во всех принципиальных политических вопросах мы почти всегда стояли на стороне России, а не Запада, конечно, мы давали понять Западу, что если бы он нас лучше поддерживал, мы ему за это воздали бы сторицей... Что только усугубило подозрения относительно нашей принадлежности к российскому культурному кругу — ведь русские всегда вели переговоры именно на этом языке — и в прямом, и в переносном смысле. В конце концов, наше население остается невероятно похожим на российское по своему менталитету, своей системе ценностей. Пусть это не российское, а советское, миру этого не объяснить.

Прошло 10 лет, и Европа сделала свой вывод, столь трудный для нас и столь очевидный для наших восточных соседей. Прагматики просто начали смотреть в другую сторону. Романтики от политики — такие, как ее ветеран Шмидт, — начали искать корни в истории — и нашли. Первое русское государство Киевская Русь, миссия русской церкви, своеобразность политического строя... Все это объясняли таким образом тысячи раз — и всегда были правы. У меня и мысли не было полемизировать с Гельмутом Шмидтом, я только спрашиваю: а могло ли быть иначе?

И осознаю: конечно, да. Если бы у нас состоялись настоящие экономические реформы, если бы к власти в Украине пришел не второй непуганый эшелон старой номенклатуры, а действительно новые люди с европейским мышлением, если бы мы сейчас жили хотя бы на польском или венгерском уровне, а двигались вперед с балтийской настойчивостью, если бы наша элита осознавала, что должна вытянуть народ из родной трясины не за его волосы, а за свои собственные... — что тогда писал бы Гельмут Шмидт?

Что мы являемся неотъемлемой частью Европы. Что первое украинское государство Киевская Русь своим строем напоминает ему Священную Римскую империю. Что казацкая вольница была одной из первых военных демократий Европы. Что часть нынешних украинских земель была прежде в составе империи Габсбургов, что сказалось и на их нынешнем культурном и политическом развитии. Не забывайте и о влиянии на эти земли Ватикана, и о героическом национально-освободительном движении украинцев во время Первой и Второй мировых войн: в Германии, как нигде в Европе, всегда осознавали важность этого движения для будущего Европейского континента... Ведь Шмидт говорит, что три балтийских государства относятся к европейской культуре. И даже не пытается доказать этот вывод, очевидно, для всех на старом континенте понятный.

У балтийских народов было 20 лет после Первой мировой войны, чтобы доказать свою принадлежность к Европе. И десять лет после восстановления независимости после краха Советского Союза. Оба раза они свой экзамен сдавали — не на высший балл, нет, но все-таки сдавали. У нас после Первой мировой войны было всего два-три года, да и те прошли в войнах. Поэтому, когда мы уверяли, что если бы не большевистское нашествие, мы уже были бы европейской страной, нам верили авансом. Можно сказать, что мы тоже сдали тот, первый, экзамен заочно. Поэтому, когда Украина снова появилась на карте, европейцы стали ждать, что мы оправдаем наши собственные надежды. И когда выяснилось, что на сдачу экзамена мы не тянем, отняли его предшествующую, заочную сдачу. Репутация Украины порабощенной в мире была лучше, чем Украины независимой. Потому что на будущее той Украины надеялись, в него верили. А эта Украина — просто мы — должна была просто жить не прошлым, а будущим, и меняться на глазах. Не вышло. Тогда наши соседи начали менять свои представления о нас, чтобы все было логично. Старый немецкий политик просто истолковал факты, предложенные ему жизнью. Были бы другие факты — было бы другое толкование.

Конечно, только у наших восточных соседей ничего относительно нас не изменилось. Они догадывались, в каком мы культурном круге, и то, что мы ни на что другое не способны, говорили нам в глаза. Не суть важно, что на их политическом языке это называется единство, все должны быть вместе, как славян можно разделить границей, «вы такие же, как и мы», — мы всегда их хорошо понимали. И возражать им тоже можно только с фактами в руках — а с какими? Уж коль скоро не получилось у нас стать европейской страной, станем провинцией российского круга...

Конечно, если найдем в себе силы все изменить, соседи сразу же забудут свои нынешние оценки. На Западе начнут вспоминать о древних традициях украинской демократии, на Востоке — удивляться, что украинцы мало отдыхают, слишком много работают, «нет сердечности, одни деньги», не такие, как мы, хоть и славяне... Вот только найдем ли в себе силы?