ЧЕЛОВЕК НА ФРОНТЕ

Из дневниковых записей 1944-1945 гг.

Олесь ГОНЧАР

Окончание. Начало в «ЗН» № 17 от 29 апреля с.г.

22 февраля

Иду по железнодорожной насыпи на огневую и вижу слева как на ладони весь наш плацдарм до Грона. Какой же он маленький у нас! И сколько врагов пытаются нас спихнуть с него. Прут со всех сторон. Сегодня ночью в 11.00 начали атаку на Барт. «Сестра» отбивала до утра, а потом начали драпать. Уже видим, бегут в Камендине. Останавливают их заградотряды. На переправе стоит под снарядами сам генерал с пистолетом в руке и заворачивает бегущих. Двоих, говорят, застрелил на месте.

В Барте днем положение, кажется, восстановили. Словак-полицай указал, что в разбомбленном доме, из которого осталась половина, есть ложная стена и за ней замуровано много кой-чего, в частности водки. Пошли мои хлопцы, вскрыли, достали литров 50, и теперь веселее.

23 февраля

В газете пишут, что на нас напирают две танковые дивизии и пехота немцев. Потерпев поражение в битве за Будапешт, потеряв этот барьер, прикрывавший ранее Вену, немцы теперь всеми силами стараются задержать нас на северном берегу Дуная, чтобы создать для себя выгодные позиции обороны Венского района. Вот почему такие сумасшедшие бои здесь у нас.

24 февраля

Великое бегство. В 4.00 началась артподготовка. Страшный суд. Бьет из самоходок, батарей, танков, девятиствольных минометов. Продолжалась артподготовка 5 часов. Участники Сталинграда и многих других тяжелых битв говорят, что не слышали ничего подобного. В 9.00 все наши бегут. Пехота через Камендин.

— Запрягай!

К хате нашей подошла самоходка, остановилась. Наши хлопцы считали, что наша, и едут мимо нее. Бьет вслед из МГ.

— Едь на переправу!

А мы с Мурзиным взяли гранат и двинулись дворами. За селом вниз бегут, бегут сотни людей. Навстречу бьют наши же по нас из пулеметов. Слева и справа бронетранспортеры. Переходим реку по тонкому льду. Грон! Невдалеке проломился лед, утонул подполковник. Уже перебежали реку и все- таки не верится. Все спрашивают:

— Далеко еще до переправы? А она уже позади.

Артиллеристы бились до последнего снаряда. 8 часов бились с такими силами врага. И все- таки наш плацдарм пал.

Вышел на гору, на нашу — Камендин горит, все гремит там внизу, переправу взорвали уже, идут и идут на всех направлениях — пехота, обозы, машины. Бьет вдогонку.

Дождь, оттепель, серо, плохая видимость. Тоска.

Брова убит, запевала наш Мукоед убит. Полки не собрались и до вечера.

Генерал наш с танками оставался на той стороне еще, а переправу уже взорвали. Подъехал на танке, подали ему лодку, переехал сюда, расстрелял двух саперных начальников.

24 февраля

Многие наши ребята за три дня до этой катастрофы видели предзнаменование. На небе встала красная полоса (задолго до заката). По ней побежали, как на экране, буквы, но так быстро, что прочитать ничего нельзя было. Потом поднялось пламя. Разгорелось бурно, языки, погасло, черный дым... Второе, третье. Потом пошли волны — много, на запад, потом меньше, обратно, и опять то же. Так несколько раз. Потом человеческая фигура и рукой указывает на запад.

После этого видения все, кто его видел, начали верить в Бога. Видели Смирнов, Онищенко, Бережной, командир роты и другие. Видение было на западной стороне неба.

Один наш боец поймал в плен земляка-власовца.

Интересный разговор:

— Дмитро, відпусти мене.

— Ні, не можу.

— Все одно убий, poзcтpiляй мене, але війна тільки починається.

Эта битва эпическая. Присутствие высшей силы в ней несомненно. Артиллеристы стояли в ней до последнего. Немцев за 50 м расстреливали с прямой наводки, только клочья летели с пьяных.

Бои за Гроном.

25 февраля

Враг несет тяжелые потери.

Новое в немецкой тактике. Массированные атаки танками применяются теперь не только днем, но и ночью или на рассвете. Раньше этого не было.

Наш передний край заминирован. Орудия на прямой наводке. Бои на дороге, идущей к переправе. Наводчик Гаспарьян. Поле боя за Гроном усеяно тысячами трупов. Сотни разбитых и сожженных немецких танков и самоходок застыли на размытых весенней распутицей дорогах.

Шесть дней шли бои за Гроном. Нарастая, нарастая с каждым днем, хотя кажется, нарастать уже было некуда. Напоминало Сталинград где-то на северном берегу Дуная среди незнакомых городов и деревень.

Не все наши войска были выбиты из-за Грона!

27 февраля

Нас перебросили на север. Ехали всю ночь, заняли новые рубежи опять же понад Гроном. За спиной у нас отвесные скалы, впереди равнины, луга, леса, залитые водой. Там, в этом море, и занимают оборону наши солдаты. Идут дожди.

28 февраля

Наш участок заливают вешние воды. Еду целый километр на лошади на огневую по воде. Вода по грудь. Пехота ушла с траншей. В лесу по островкам жгут костры. Мы ночью вывозили на повозках боеприпасы и «самовары». Тянут пушки, но их не видно и стволов. Лед плывет, сбивает с ног лошадей. Море. А немец пытается наступать на лодках. Мы уже почти моряки. Стоит сменить форму.

1 марта

Живем в мельнице. Вода прибывает и прибывает. Скоро зальет и нас. Противник сидит сравнительно тихо, тут же за морем, постреливает методически. У меня вчера убило пару лошадей.

Прочитал повесть Горбатова «Непокоренные». Очень правдивая книга, хотя он и романтик. Много старых струн зазвучало ответом в моей душе.

6 марта

Еду с огневой поздно ночью. Ночь темная как грязь. Режешься в провода. Только ракетами противника и освещается дорога. Приехал, Борок поздравляет.

— С чем?

— Орден Славы.

Это за плацдарм. 4-я награда. Даст ли Бог дожить до того времени, когда я их получу? Эх, жизнь!

9 марта

Когда переходили Грон по тонкому льду — брались за руки человек по 20. Если один проваливался — остальные поддерживали его, чтобы не утонул.

Вчера женский праздник, вакханалии ППЖ, анекдоты.

Едут танкисты с белой лирической надписью на танке: «Жди, я вернусь».

Громыхают гусеницы, лязг железа, длинный хобот пушки вынюхивает врага. «Жди»!

10 марта

«Погиб он при обычных обстоятельствах в один из наших обычных будничных дней, когда рядом вдруг разрывается мина и решается твоя судьба. Мало в этом романтики, мало и героизма, но ведь сие от нас не зависит. Не каждому дано умереть красиво. Была и у него своя романтика, проявил и он не раз себя храбрым и отважным, но это было еще при его жизни. Вообще Вам можно гордиться своим другом... Любить его стоило.

Похоронен он в одном из красивых венгерских сел, на берегу речушки, которую и называть нет надобности, на наших географических, я уверен, ее нет, до того она маленькая.

Но чего она нам стоила, знают только Бог да мы, находившиеся здесь...»

13 марта

Ночь, дождь с ветром такой силы, что валит с коня. Еду болотами с огневой. Ничего не видно. Как в подземелье. Тяжело дышит вязнущий конь. Дорогу примечаю только по поблескиванию колей, наполненных водой.

Рассказ о сожженной Смоленщине. Ночью горит село, значит, немец отступит. Заходят наши бойцы. Сидят дети, греются около своей горящей хаты (зимой). Бойцы остановятся, выкопают им землянку, оставят корму (немец все забрал) и уходят дальше. Большое сердце у нашего солдата!

14 марта

Один сотрудник редакции рассказывает: прислали в армию девушек. Начальник какого-то отдела звонит: пришлите мне одну поварихой. Послали. Через два дня опять звонит — заберите обратно. Пришла в отдел кадров, рассказывает: начал приставать. Зовет на постель. Не пошла. «Я тебе приказываю!» Дала пощечину. «Я была два года в партизанском отряде на Черниговщине, спала всегда с ребятами, и никто не посмел оскорбить меня. Я еще девушка, я имею жениха и жду его. Кончится война, я буду иметь еще семью и детей. Я не хочу отдать свою честь лысому избалованному развратнику». Она, ясно, права. Есть и такие девушки.

Опять ходят анекдоты, будто бы Гитлер где-то нахвалялся: Берлин сдам, а 2-й и 3-й Украинский в Дунае все равно искупаю. Тяжелые бои у озера Балатон. Наверное, и без нас там не обойдутся.

Сегодня первый день по-настоящему весенний: солнечный, теплый, сохнет земля. В нашем разбитом селе спокойно, не обстреливают, у разведчиков пиликает гармошка и вывеска над дверью: «Добро пожаловать». Мирно, тихо, и особенно много воспоминаний о Родине.

15 марта

Говорят, к нам на помощь пришел в полном составе Ленингр. фронт. На танках у них еще написано «Смерть белофиннам!» Там ведь их работа закончена.

Смотрел сегодня кинокартину «Александр Невский». Страшно по-современному звучит она. До войны кадры, где немцы бросают в огонь русских детей, казались неправдоподобными. Теперь в этой войне «культурные» наследники псов-рыцарей делали то же самое и хуже.

Пришло мне звание старшего сержанта.

В марте 2-й Укр. фронт ведет бои преимущественно только в Карпатах.

Мы стоим на Гроне.

Балатонская битва. Сотни сожженных танков на полях.

* * *

В Словацком Крушногорье — весна. Но на вершинах гор, где стоят наши орудия, еще лежат глубокие снега. Артиллеристы пристреляли каждую горную тропку, все пути отхода противника. Немецкие танки не уйдут за Грон. 15 марта войска освободили чехословацкий город Зволен.

* * *

Запылали в горах Словакии немецкие танки, отходящие к Грону. Пехотинцы завязали уже бои на берегу. Днем и ночью двигаются к реке понтонные подразделения. Понтоны на машинах вверх дном, тоже издали напоминают «катюши», покрытые брезентами... Плацдарм называют «пятачком» или «подковой».

17 марта

За окном красивый мартовский дождь. Теплый. Кажется, земля так вдруг и зазеленеет после него...

На фронте затишье. Сижу в комнате, просматриваю старые венгерские журналы. Красивые, головокружительные женщины. Напоминают мне всю прожитую жизнь, отзвеневшую юность. Знойные бешеные ночи. Горячий шепот полячек. Или: «Іди до мене. Зовсім, зовсім! — Іду». И мне кажется, что это не все. Чувствую силу и власть Провидения. Везде оно присутствует в моей жизни, не верится, что может все кончиться так. Не может. Чувствую в глубине моего ума и сердца мощное клокотание. Не может оно умереть, не оформившись во что-то великое. А тогда не страшно было бы и умереть.

18 марта

В Поставцах. Ясный солнечный день. В редакции радио. Слушал Киев. Песенка в замечательном переводе — «Темна ніч».

«...І холодна страшна далечінь

Пролягає між нами...»

Диалог:

— Где «кичи лейтенант»?

— Говорят, в МСБ (медсанбате). ТТ поймал.

19 марта

Вспоминаем: тогда мы стояли в барском доме; это было около асфальта; это под теми скирдами, это там в роще, это на молочной ферме... А стал бы искать теперь эти места — никогда бы не нашел.

20 марта

Весна, весна. Бугорки подсыхают.

Через горы Словакии перешли, выбили немцев за Грон. Словацкие девушки: в черных платках, сапогах, широких пестрых юбках.

...Группа в тылу захватила высоту. Получена радиограмма из полка:

«Вашими успехами довольны. Высоту удерживать всеми средствами. Другого приказа не будет». Задача: оттянуть на себя силы. Обстреливать горное шоссе.

Шли дни за днями. Иссякли электробатареи. Воды нет (на высоте), а внизу немцы. Воду только видно внизу. Пошел дождь, постелили плащ-палатки и собрали 10 литров воды. В первую очередь раненым. Пищи нет. Из корней варили суп. Нашли в горах съедобные корни.

Чем меньше нас становилось, тем увеличивалась способность к сопротивлению. Один теперь сражался за десятерых. Окопы выдолбили в камне.

Жили ожиданием: скоро ли наши будут наступать... Это в Словакии.

(«Сув. натиск», 22.03)

Вершины гор покрыты снегом. Пушки наши там. А внизу земля давно почернела, бегут вешние воды.

21 марта

Прочитал роман английского писателя Роберта Гринвуда «Отряд выходит». Очень умная книга о войне.

Вчера вечером сижу в блиндаже комроты. Часовой крикнул — серия красных ракет слева. Поднялась горячая стрельба. Взял трубку. Перекликание дежурных с незнакомыми позывными, краткие доклады, распоряжения. Бой трещит. В это время в нашем селе, заглушая бой, заиграло радио. И мощная прекрасная музыка все заглушила, все покрыла. Казалось, ее величавые гармоничные звуки спокойными волнами разливаются по всей земле. И бой постепенно утихает, звуки выстрелов мрут, и вот земля уже только слушает. Слушают часовые. Слушают деревья, разбуженные весенним духом. Слушает тусклая луна, выглядывая из-за облаков. Тихо, светло, тепло и музыка над фронтом. Немцы прекратили вылазку, казалось, что именно эта музыка остановила их своим великим спокойствием.

На рассвете из-за реки доносятся пьяные песни власовцев. Слышно, вплетаются и женские голоса. Последние, прощальные их песни.

22 марта

Вчера получил письмо от Люси. Она все такая же идеалистка, как и была. Она все еще считает, что я мог измениться только внешне. И это не удивляет, потому что «жизнь нисколько не церемонилась, ставя людей в такие положения, в каких они не предполагали никогда побывать, составляя такие комбинации человеческих взаимоотношений, в которых люди подчас сами себя не узнавали».

Философствуешь, моя дорогая. Научилась философствовать за годы война. Но правильно твое замечание, что «жизнь не только орудовала нами, она нас заодно и учила». Правда, ничего не скажешь. Но, кажется, мало хорошего в этой учебе.

Сегодня у нас был дивизионный сбор. Еще не кончился, как нам огласили: быстрей по подразделениям! Думал, наступление — лечу галопом. Оказывается, марш. Кажется, в Чехословакию. Опять в горы!..

23 марта

Едем всю ночь на север у линии фронта. Ночь лунная, справа у нас горы, слева луга и белеющие под месяцем разлившиеся озера. Над Гроном стремительно вздымаются и вянут ракеты.

Проезжаем пустые, разбитые, когда-то красивые села. Остановились утром. Пехота наша далеко позади, во втором эшелоне. Мы в группе корпусной артиллерии — в первом. Будем участвовать в артподготовке. Где-то тут намечается форсирование проклятого Грона. Всю ночь саперы возят лес, лодки, понтоны. Радостное чувство, что нас послали на такое великое дело. Мы приданы будем чужому полку. Нам поручается пробить брешь, в которую пойдут новые силы, и, даст Бог, пойдем в наступление, которого все уже так жаждут.

Весна, тепло и на месте сидеть не хочется.

Сила идет великая. Пыль клубится вслед машинам, серая солдатская пыль как вестница солнца и лета, как верный признак, что зима кончилась. Чувствуется всеобщее оживление, приподнятость, бодрость, как всегда перед хорошим боем, т.е. таким, что дает надежду на успех.

24 марта

Пыль, пыль. Ночью столпотворение на дорогах. Машины и казаки верхом, и велосипедисты, и тачанки, и повозки. Луна еле пробивается сквозь облака пыли. Слышишь ее на зубах, дышишь ею. Но приятно. Ведь это не горькая пыль 41-го года, когда мы, сжав зубы, шагали на восток. Это пыль победы.

25 марта

С Богом! Сообщили, что можно. Пехота переправилась еще утром на лодках, отбила плацдарм. Саперы кончают настилать понтонный мост. Пушки, машины, повозки с боеприпасами уже [неразборчивое слово] ожидают. Горячо работают саперы. Брошена последняя доска. На полном скаку влетают на мост пушки, гудит радостно мост под копытами лошадей. Впереди мчится капитан на лошади, молодой, запыленный.

— Братцы, — весело кричит он, — впереди вино и бабы, с Богом, за мной!

Знаменитая фраза Меньшикова. Грон — тяжелая река, которую нам уже пришлось форсировать «туда и обратно» — снова за нами. Теперь, кажется, навсегда.

Бомбят ночью. Барский дом. Большущий бункер. Лег, завернувшись в шинель. Расстегнул перед сном гимнастерку... Без этого трудно уснуть. А расстегнусь — как будто и разуюсь, и разденусь, и сплю не на мятой соломе, а в постели. Весь домашний уют собрался теперь в вороте гимнастерки.

Операции в горах Вэртэшхедьшэг. Выход наших частей за эти горы и удар на Эстергом и Тата.

После потери Зволена гитлеровцы любой ценой решили задержать наши войска на Гроне. Эти горы прикрывали подступы к Грону.

26 марта

Горы, достигающие порой высоты 1000 метров. Завалы на дорогах, подготовлен подрыв скал. Бои за Банска Бистрицу.

Грон течет здесь с севера на юг. Наступают стрелковые части с юга на север, вдоль Грона.

Оперсводка 26.III.

Наступление в полосе Карпат. Противник, опираясь на построенные в горах укрепления, пытался удержать плацдарм на левом берегу Грона, к северу от г. Зволен. Центр сопротивления здесь город Банска Бистрица — важный узел дорог, расположенный по обеим сторонам реки Грон. Наши части атаковали город и с востока, и с плацдарма на правом берегу Грона (с юга). Плацдарм на правом недавно захвачен.

Бойцы идут (наступая) через горы Вэртэшхедьшэг. Леса, бездорожье, по горным склонам, прорубая лес, тающие снега. Завалы, бетонированные надолбы, минные поля, редкие населенные пункты...

* * *

«Илы» бомбят тремя заходами под прикрытием истребителей.

За Дунаем и Гроном, где недавно шли бои, преисполненные трагического величия, сейчас все стремительнее удары наших войск. Преодолены труднодоступные горы, форсированы водные рубежи.

Весна 1945 года! По оттаявшим дорогам мы идем на Германию с юга.

Переходим, переступаем реки, как границы.

Ипель—Грон—Нитра—Морава...

* * *

По дороге, подымая пыль (весна ранняя), пронеслась колонна наших самоходных пушек. Они взяли боевой курс.

...Минометы установлены на ровном месте, с ходу. Прикрываясь дымовой завесой, ведут огонь по траншеям противника.

27-го форсировали Грон...

Река быстрая и глубокая, хотя неширокая. В этом месте западный немецкий берег высокий (выгодно противнику), левый зато лесистый. Всю ночь готовятся форсировать. Шесть часов, начало артподготовки. Из прибрежных кустов сталкивают в воду лодки. Команды в темноте:

— Десант, в лодку!

Самое трудное — дать связь через реку. Быстрое течение трижды рвет нитку кабеля.

Ворвались в траншеи. Слышен лязг штыков, удары приклада о что-то твердое, глухие разрывы гранат, короткие выстрелы в упор...

28 марта

Войска 2-го Украинского, продолжая наступление по южному берегу Дуная, овладели городами Двер и Комарно.

Во взятии городов Эстергома, Несмей, Тата участвуют краснофлотцы Дунайской военной флотилии. Бронекатера, прорвавшись сквозь огонь и дымовую завесу, на полном ходу устремились к городу.

Наступление за Гроном продолжается.

На правый берег переправлялись лодками.

Слава Героям наступления!

29 марта

С боями прошли за двое суток от Грона до Нитры и с ходу форсировали ее. Но впереди уже Малый Дунай. Каждые сутки приходится форсировать. Красивые венгерские села Чуз. В светлом чистом доме — канапы, шкафы с книгами, пианино. «Русь Иван» лежит уже на белых перинах в своих запыленных сапогах. Словачка качает головой. В сарае другие заводят легковую автомашину. Хотят проехаться до первого моста. Лошадей конфискуют, яйка и куры тоже. Ночью молодые мадьярки не могут найти себе места. Из домов бегут в бункера, из бункеров с визгом выскакивают — там тоже нет покоя. Удивляет их, с каким рвением Иваны заботятся о распространении русской расы. И смех и горе. Но чем угомонишь нашего солдата? Город Новые Замки.

1 апреля

Форсировали Вагу. На галопе идет Казачий корпус. Вышел на шоссе, идет шагом. Бесконечная колонна. Едешь верхом и видишь: впереди далеко-далеко заколыхались красные донышка. Все ближе и ближе, как летом в степи в тишине перед грозой, слышишь: далеко зашумела хлебами буря и все ближе и ближе колышутся волны. Все ближе колышутся красные донышка. Вот и к тебе, трогаешь коня, включаешься в эти бесконечные волны и пошли, пошли. Звенит шоссе. Кругом равнина, и по всех дорогах в солнечной пыли видишь: бесконечно идут и идут обозы, войска. Большая станция Галанта. Спешились казаки, пошли цепью на нее. Заняли первые улицы, и в них уже хлынули бесконечным потоком артиллерия и обозы. В соседних кварталах еще автоматная стрельба, бой, а обозы идут и идут, влетают галопом и мчатся дальше, проскакивают переулки, пригибаются села, свистят пули, и не ищут, кто откуда стреляет, и как будто и дела им нет до этого — стремительно идут дальше через станцию. Воистину населенные пункты берутся штурмом обозов, психическим натиском бесконечного движения армии. Ну и нахальные стали обозники!

В городе открыты винные склады. Казаки вскакивают верхом в склады, берут в ведра, фляжки какие-то, тазы, бочки разбиваются, лошади бродят уже в ликерах по колени. Дух дурманящий.

Ночью крик баб, беготня растерянных мужиков.

Днем едем. Впереди белеют города, в которых я еще не был. Далеко синеют горы. Вступили сегодня на территорию собственно Чехословакии (и после 1938 г.). Село Немецки Гроб.

Культурные фермы, хорошо одетые словаки.

До Братиславы 45 км.

При въезде в каждое село — надолбы из толстых бревен, баррикады против танков. Не помогли. Не прячутся женщины, как в Венгрии, высыпали на улицу — нарядные, далеко пестрят яркие славянские цвета. Сознание своей славянской принадлежности значительно выше, чем у нас. «Братко! Всі ми єдна крв — чех, русин, хорват», — говорит одна словачка. — Забрали в хате ваши все, не обижаюсь, пусть берут все — это наши, мы вас ждем шесть лет». Почти в каждой семье — партизан, нет дома, погиб или взят немцами, может быть, сожжен в Майданеке.

Крошечная республика Тиссо. Город Пезинок, северн. Братиславы. Льется вино, по асфальту раскатывают наши солдаты в трофейной легковушке. В доме патефон. В другом — русские разухабистые песни. Вишни цветут. Впервые отдых, и только теперь заметил, что уже поля зеленые, трава — казак лошадь напасет. Вперемешку с нашими пьяные словаки. Обнимаются, плачут, изливают друг другу чувства. Слышу, пожилой рабочий говорит:

— Немец связал меня, а я ему говорю: вяжи! Вот придут на вас москали, они за все заплатят...

...Вступаем в горы, через Братиславу еще нет дороги. Перевалили через хребет, выйдем западнее Братиславы. Там, кажется, опять равнины.

3 апреля

Село под самыми Малыми Карпатами. Хозяйка — молодая красивая Юлия, муж где-то в Братиславе. Мать, больная сердцем старуха. Железнодорожник, которого я напоил ликером, он тешил всех нас своими рассуждениями о политике и о собственной мудрости. Еще одна молодайка, у которой мужа убило во время бомбежки нефтехранилища Братиславы, где он работал. Все уходят спать в «пивницу», громадный каменный подвал.

Дождь, ветер. Остановил Юлию на крыльце. Плачет и рвется от меня, и опять прижимается. Ушла «долэ» (вниз).

— И я пойду.

— Не треба!

— Прийдем горе (приду наверх).

Точно пришла и только что ушла. За всю войну она, пожалуй, первая женщина, к которой у меня возникло не поверхностное, а глубокое, настоящее чувство. Когда она плакала, мне тоже хотелось плакать. Договорились: если кончится война и я буду жив, а к ней не вернется муж, я заеду к ней и мы поженимся.

Ох-х, как много этих «если»! Хорошая, добрая Юлия!

4 апреля

Сегодня видел первый европейский цветок.

— Як то се вола (як зветься)?

— Небовый ключ.

Синий, нежный, с тонким запахом.

Повторилась еще раз краткая весна моей жизни. Яркая, горячая, незабываемая. Может, это перед большим горем — этот «небовый ключ», эта светлая чистая комната с разукрашенными в виноград стенами, этот виноградник, который мы ходили «кукать» (смотреть), этот дождь и солнце через пять минут, слепой дождь — слепит глаза, и цветущие яблони, когда у нас там еще, наверное, снег. И синие горы впереди, и край, породивший бессмертные вальсы Штрауса. Звучат тут они во всем — в дрожании синих гор, в белом цветении яблонь, высыхающих после дождя на солнце, в певучей славянской речи и женской грации, и сказочных ласках…

«Не хочу никуда я спешить,

Буду медленно, медленно жить»…

5 апреля

Эти два дня были для меня днями такого счастья, что мне аж совестно перед другими бедняками за свое богатство. На время я было вышел из войны в прелестный солнечный мир.

Сейчас снова война, идем в Малых Карпатах. С первых вершин, оглянувшись, вижу: склоны сплошь в виноградниках, а дальше белые села на равнине без конца. Нежная первая зелень садов и утопающая в них Гринава с костелом и церквой евангелистов. И над всем этим солнечная дымка, синее небо и все нежно куда-то плывет, плывет. Опять думаю: тут в этом благодатном краю между волнистых гор и зеленых полонин рождались вальсы Штрауса.

Прощай, Юлиана, майское видение!

6 апреля

Перевалили через Малые Карпаты, с ходу форсировали Мораву. За ней — Австрия. Побывали в Австрии, хоть брели три километра в воде по пояс, болота. Заняли село — оттеснили, потому что нет переправы и артиллерия вся позади за рекой. Заняли оборону по дамбе, сегодня прогнал танками и отсюда — в лес. Мои прибежали к самой реке. Я считал, что снялись, и стал переправлять. Выяснил, что драпают — погнал в шею всех обратно.

А думы все — там, там… Целиком в плену буколистических настроений, вижу Юлию, ее белую грудь, слышу ее нежный голос, пью, рыдая, слезы с ее глаз… Ах, почему, зачем все это? Жить, жить с Ней. Зной тридцатилетней женщины… Понять его мог Бальзак. Я его не понимал, сейчас понял. И он меня очаровал навеки.

Бреду по пояс в болоте, в ночи, в лесу — а думаю о ней.

Іноземка

Іноземка! Слово це дике

Не по нутру мені.

Дам тобі ймення — інше, велике,

Мною відшукане в чорній війні.

Будеш із ним ти прийнята всюди

Як рівня і як сестра.

Над Тисою і над Прутом

Й на берегах Дніпра.

Хто нас і чим разгородить?

Ким заборонена ти?

Суд? Окрім суду природи,

Я всі зневажаю суди.

Кордони? Які нам кордони?

Їх я не бачу ніде!

Все це лише забобони

Для одурманення нас, людей.

Зметено мною старе павутиння,

Я чистоти забажав.

Для сонячного проміння

Кордонів немає, немає держав.

В тяжкій, у смертельній праці

Півпланети я пішки пройшов.

Немає ні рас, ні націй,

Нема ні держав, ні мов.

Є усміх, є очі, є зваба,

Краса є людського тепла.

І над Дунаєм трави

Такі, як у нас на Дніпрі…

9 апреля

Итак, еду сейчас в Австрию — больше, наверно, сюда не вернусь. Прощай, славянская земля, где я был так обласкан. Не увижу, наверно, больше ни Юлию, ни ее зеленую веселую Гринаву.

Единственная женщина после П., к которой влекла меня ее неотразимая женственность и искренность, и огненность ласк.

Прощай и ты, серебряная Морава, где нас бомбили по ночам, где мы глушили рыбу, плавая на лодках, где все еще жил надеждой вернуться туда, за Малые Карпаты, взглянуть на нее последний раз и опять поскакать на фронт — хоть на гибель.

Прощай все. Да поможет мне Бог в новом неизвестном краю, как помогал раньше.