Брестский мир в интерпретациях, но без анализа

2007—2008 годы должны были стать бенефисом украинских историков. Еще бы. Впервые за годы независимости краеугольным камнем государственной политики власть задекларировала восстановление национальной памяти украинцев и заполнение белых пятен, которыми перенасыщена наша история. К тому же эти годы наилучшим образом корреспондируют с 1917—1918 и 1932—1933 годами: для выходцев из советской науки 90- и 75-летие — настоящий клондайк, который, однако, не только таит сокровища, но и требует инициативности, трудолюбия, в конце концов, основательных знаний. Жаль, но с этим у нас нелады.

В последнее время дискуссия на страницах «ЗН» о том, как реорганизовать Национальную академию наук, дополнилась соображениями ее руководителей относительно места в истории революций в целом и украинской в частности. В статье «Украина и Брестский мир» (№3 за 2008 год) член-корреспондент НАН Украины Валерий Солдатенко затронул щекотливый, контроверсионный и малоизвестный вопрос о Берестейской мирной конференции. Повод — книга российского историка Ирины Ми­хутиной «Украинский Брестский мир. Путь выхода России из Первой мировой войны и анатомия конфликта между Совнаркомом РСФСР и правительством Украинской Центральной Рады». На беду автора, ее труд попал в поле зрения экспертов в рамках акции «Книга года» и уже был отзыв на полосах Книжника-review, №6 — 2007. Статья В.Солдатенко не является ни рецензией, ни основательным анализом — академик использовал книгу И.Михутиной для того, чтобы высказать собственное мнение по поводу событий того времени.

Осталось вне внимания академика и московское издательство «Европа», которое дало книге жизнь. А выбрано оно потому, что отличается оголтелой пропагандой евразийства и крайне антиукраинской заангажированностью авторов, труды которых искусно камуфлируются под наукообразный анализ. То, что для В.Солдатенко — «пожалуй, не случайно», для аналитика — вполне прогнозируемо. Жаль, что украинский академик вспомнил об «ознаменовании 90-летия событий революционной эпохи» значительно позже, чем россиянка. Кстати, книга И.Михутиной не относится к откровенно пропагандистским и приближается к настоящему научному исследованию.

Хотя В.Солдатенко и подчеркивает, что «феномен Бреста, поведение украинской делегации, сущность принятых решений остаются чрезвычайно интересным материалом и для российских, и для украинских историков», тем не менее, не освещает концептуальных подходов историков-соседей и практичес­ки не дает объективного анализа условий работы украинской делегации и непредубежденной оценки достигнутых ею результатов. Но ведь И.Михутина не только позиционирует свой труд как «подлинную историю заключения Брестско­го мира», она безапелляционно определяет победителя (Германия), побеж­денного (Россия) и «джокера» (Ук­раинская Центральная Рада). Та­ким простым и элегантным способом отождествлены советы с большевизмом, а большевизм с Россией.

Волей судьбы и истории молодая Украинская Народная Респуб­лика оказалась на пересечении интересов соседей. Страны Антанты, Четверного союза, Российской и Оттоманской империй изнемогали от Первой мировой. Эта усталость привела их на исторические украинские территории — в город Берестя (наш академик вслед за И.Михутиной предпочитает новейшее название — Брест, и эта второстепенность симптоматична).

Именно историко-правовой анализ должен дать убедительный ответ прежде всего на два вопроса: кто именно и о чем должен был договариваться в Бересте и на каких основаниях. Со странами Четверно­го союза все более или менее понятно. А кто и почему должен был с ними вести переговоры — предмет исследования.

Для И.Михутиной проблем не существует. Она не сомневается в нелегитимности Центральной Ра­ды. Между тем Совет народных комиссаров, на то время представлявший весьма незначительную часть населения России, является для нее вполне легитимным. Вот так: большевистская смута — это хорошо, а законно избранная рада — нет. Об этом академик из Украины — ни слова. Аналогично размышляли тогда и большевики: признать независимость Польши еще можно, Украины — никогда.

Следующий вопрос — работа делегаций. В.Солдатенко признает, что без возможности для маневра, без профессиональных дипломатов (где же их найти в революционной Украине?) и опыта ведения переговоров с зубрами европейской дипломатии, без связи с правительством и практически без предварительных директив (М.Грушевский инструктировал делегацию при совсем других обстоятельствах в самой Украине) молодые украинские патриоты желали невозможного: «воспользоваться трудным положением, в которое попали правительства Германии и особенно Австро-Венгрии, для осуществления давних украинских территориальных притязаний: воссоединить с Великой Украиной ее западные территории».

Возможно историкам и не стоит давать оценки дипломатам, но рецензентам это по силам. Поэтому отметим, что уже сам факт участия в переговорах был победой юной украинской дипломатии. Для сравнения: с самого начала (28 декабря 1917 г.) глава московской делегации Л.Троцкий не возражает против участия украинцев в конференции. Но узнав об их тайных переговорах с немцами, он меняет подход и выдвигает новые требования: ввести в состав московской делегации украинцев; допустить к переговорам делегацию советского Харькова; не признавать представителей Центральной Рады, поскольку они уже никого не представляют (по большому счету так оно и было). В конце концов, при попустительстве дипломатов стран Четверного союза он добился выгодного для Москвы перерыва в переговорах.

Его попытки вбить клин в Четверной союз и договориться с отдельными странами оказались бесплодными: опытная турецкая дипломатия раскусила этот замысел. Революционные движения в Центральных державах, вопреки большевистским чаяниям, не повлияли на их внешнюю политику, но заставили дипломатов форсировать заключение соглашения с Центральной Радой.

В то же время Берлин и Вена проявили нерешительность. И здесь удивляет позиция В.Солдатенко, который либо представляет Германию и Австро-Венгрию как промоутеров украинской независимости (поскольку «они не соглашались заключать договор с образованием, имеющим очень размытый статус и неясную перспективу», а потому между «докладом делегации в Малой Раде и окончательным решением о необходимости IV Универсала была прямая логическая связь»), либо упрекает их в промедлении с признанием УНР, что «ставилось в прямую зависимость от согласия Украины на границу, существовавшую между Россией и Австро-Венгрией на начало мировой войны».

Действительно, на время начала переговоров ІV Универсал еще не был провозглашен, то есть де-юре независимой Украины не существовало. Без национально-государственнических убеждений, с верой в мировую социалистическую федерацию руководители украинской революции небезосновательно боялись военной мощи России, собственно большевицкого Совета народных комиссаров. Однако собственной армии не создали. Поэтому выбор в пользу государственной независимости делался не по зову совести и сердца, а под давлением войск московских оккупантов. Тем не менее даже И.Михутина, в отличие от В.Солдатенко, не осмелилась утверждать будто украинцы усматривали в Универсале щит от агрессии. Его замечание в скобках, что «исчерпывать проблему государственнического статуса Украины на основании действия лишь одного фактора не стоит — она была значительно более многоаспектной и сложной», является скорее запасным парашютом...

Кто же выиграл от договора? В подтверждение тезиса о реализации Германией в Бересте прежде всего сво­их экономических интересов В.Солдатенко ссылается и на А.Де­никина. Но рационально ли выс­тав­лять «украинской стороне требование подписать, а затем и выполнить условия, которые были заранее непропорциональными, проигрышными и в конечном итоге даже губительными для украинской экономики»? Какая польза от договора, дающего экономическую пользу только на бумаге и не спасающего от голода население стран, которые вроде бы выиграли от его подписания? С какой целью исследователь акцентирует внимание на тай­ных приложениях и депозитарии договора, который никогда и никем не был ратифицирован, то есть является юридически несостоятельным?

Понятно, что «венское и берлинское правительства все настойчивее требовали от своих дипломатов не возвращаться с конференции без хлеба», то есть получить его «на законных основаниях». Тем не менее и посланцы УНР проявили незаурядную стойкость: «хотя и сами были представителями страны, которая оказалась в весьма критическом положении, настаивали на своем», методически отклоняя эти домогательства.

Так резонно ли упрекать как «новоявленных партнеров» (Берлин и Вену) за то, что они «воспользовались ловко и сполна безвыходным положением руководства УНР», так и дипломатов УНР, которые якобы «не смогли своевременно уловить абсолютно очевидный антиукраинский подтекст подписанных в Бресте документов».

В Киев рвались войска советской Украины и советской России. Украинская делегация еще до полудня 26 января знала, что Центральная Рада ретировалась из Киева, но добилась 27 января подписания договора. Разве дипломаты виноваты, что Украина не имела армии, Киев не кому было защищать, на украинских территориях царили хаос, атаманщина, бесхозяйственность, политическая фракционность?..

Так уж повелось, что неудобные факты российские историки прячут за враньем и извращениями. И.Михутина доказывает неправомерность создания Украины с позиции международного права, конституционных актов международно-правового значения и не признает московской агрессии. Она не видит вмешательства Москвы в дела Украины, хотя «Совет народных комиссаров... готов всеми способами поддерживать Совет украинских рабочих, солдат и беднейших крестьян в их борьбе против буржуазной политики нынешних руководителей Центральной Рады». Да и Совнарком, заключая соглашение с Четверным союзом, согласился на вывод своих войск с украинской территории, напрасно надеясь, что их не отличат от украинских (харьковских отрядов — пятой колонны). Но вот генерал Строгов, удивляясь передвижению войск по территории Украины отнюдь не домой, как утверждали в Кремле, подчеркнул: «С фронта в тыл движутся эшелоны для борьбы с украинским правительством».

И.Михутина отрицательно относится к политикам Центральной Рады, обвиняет их в отвлеченно-демократической риторике, ни одним словом не осуждая расстрел детей под Крутами, зверства Муравьева, истязания мирного населения и т. п. Паническое бегство Муравьева при первом же слухе о приближении войск Центральной Рады объясняет мифическими организационными трудностями. И об этом в статье В.Солдатенко ни строчки. Если «в апреле советская власть на всей территории Украины была уничтожена и восстановлена власть Центральной Рады», то, возможно, договор таки принес пользу Украине, и наши исследователи, в отличие от российских, должны делать акцент на этом? Нелишне объяснить и на каких правовых основаниях СНК, не распространяя юрисдикцию на территории Украины и не будучи правонаследником дома Романовых, вел переговоры относительно Украины.

Если Берестейский договор является «актом геополитического масштаба» и дипломатия дала «патриотически-демократическим силам еще один шанс продолжить, уже при решающей поддержке внешнеполитического фактора, процесс создания украинского государства, национального возрождения», то об этом нужно писать не вскользь.

Исследователь Украинской революции Роман Коваль подчеркивал: «Мы столетиями проигрывали, а побежденные — «всегда бандиты»... Наливайковцев, мазепинцев, петлюровцев, бандеровцев веками изображали историки наций-победительниц как бандитов». Вот и Михутина называет гетмана П.Скоропадского «германопослушным подголоском немецких генералов».

Украинский академик должен был бы дать оценку российской коллеге или напомнить слова предшественника — тоже академика, лидера УНР М.Грушевского, сказанные им 19 марта 1918 года во время перезахоронения на Аскольдовой могиле тел юных героев Крут: «Солодко і гарно вмерти за вітчизну. Се затямили вони — і не опустили тої рідкої нагоди, яку давала їм нинішня велична хвиля відбудування нашої держави…» И простой казак Степан Щербак 17 ноября 1921 года у с. Малые Миньки Овруцкого уезда в последний момент как своей, так и жизни всего войска УНР провозгласил: «Я, козак 6-ї Стрілецької січової дивізії, від себе й козаків, яких знаю, кажу вам: ми знаємо, що нас чекає, але ми не боїмося смерті й до вас служити не підемо. Бийте! Ми на смерть готові!»

И напоследок — о сроках.
В.Солдатенко привычно называет немецкие войска «оккупационной администрацией», хотя общеизвестно, что последние практически не вмешивались в дела украинского правительства и прибыли в Украину на его же зов. Центральная Рада была не в состоянии ни помочь нем­цам вывезти хлеб, ни способствовать этому, поскольку не имела возможности обеспечить и себя саму. Поэтому утверждение, что «германско-австро-немецкая военная власть, откровенно пренебрегая действующей украинской властью, поставила себе целью изменить ее, что привело к государственному перевороту 29 апреля 1918 г., ликвидации УНР и приходу к власти гетмана П.Скоропадского», является предположением академика.

Симптоматично, что так же называл немцев и другой академик — В.Литвин («Роль революций в исторической судьбе Украины», «ЗН» № 46 — 2007): «Военное поражение в борьбе с большевиками и разгон Центральной Рады приглашенными в Украину германско-австро-немецкими оккупантами стали горькой расплатой за недальновидный курс... Оставив Украину, оккупанты выбили основную опору гетманского режима и открыли дорогу к вос­становлению УНР». Московские большевики для украинских академиков оккупантами не являются. «Крепнущей советской власти удалось разбить иностранных интервентов, поляков, белогвардейские армии и подавить повстанческо-атаманское движение», — утверждает В.Литвин. И это не вывод историка, это — позиция и приговор ему как политику. Впро­чем, как обнаружили А.Толочко, Н.Яковенко (см. «Потрапили в істо­рію»: http://krytyka.kiev.ua/articles/s.10_7-8_2006.html, В.Литвин дает «свое представление о том, с чего слагается профессия историка, как иссле­дуют прошлое и как пишут историю... Фактически г-н Литвин работает как средневековый автор, чьей задачей было идентифицировать несколько авторитетных образцов и сплести из их текстов собственный. Литвин — коллега не Грушев­ского, а Нестора-летописца».

Поскольку А.Толочко и Н.Яковенко утверждают, что под именем В.Литвина кроется «коллективный продукт группы авторов, которая почему-то решила дать своему творческому объединению название «Владимир Литвин», то, пожалуй, такое различие между «оккупантами» и «освободителями» является общим представлением украинских историков. Возможно, именно поэтому и не наблюдалось бенефиса?

Надеемся, вывод В.Солдатенко, что «достигнутый на конференции успех — заключение мирного договора — придало такую зловещую роль внешнеполитическому фактору, что именно он стал решающим в гибели того же государства», будет пересмотрен на основах, за которые ратует и В.Литвин, — «объек­тивного, всестороннего, основанного на достоверных фактах анализа и взвешенных обобщений».