Бремя толерантности: о статусе языка и демократических стандартах

Административно-языковой конфликт, на голом месте разгоревшийся в Украине после выборов, может не только существенно помешать современному становлению украинской политической нации, но и нанести вред тонусу общенародного постижения процессов демократизации, которые происходят в нашем обществе.

Истеричная регионализация русского языка в Украине должна рассматриваться хотя бы в трех основных аспектах: 1) метаморфозная перелицовка в нашем государстве наиболее авторитарных, посттоталитарных и реваншистских идеологических течений «западоненавистников» в последовательных защитников высоких демократических стандартов, а именно права человека независимо оперировать в публичной жизни языком собственного национального меньшинства; 2) право титульной нации на надлежащий «карантинный» период для восстановления собственного языкового пространства (практика постколониальной положительной дискриминации); 3) анализ шаткости и уязвимости любой консенсуальной общественной конструкции, базирующейся на принципах социального партнерства и требующей высокой степени самоосознания и глубинного уважения к плюралистическим «иначестям».

Язык, который до Страсбурга ведет

В силу целого вороха обстоятельств в Украине за пятнадцать лет самостоятельного плавания не возникло ни одной выразительной политической силы, которая бы отстаивала права русских украинцев на свободное использование собственного языка в публичном пространстве нашего государства. Со стороны представляется, по меньшей мере, парадоксальным, что в стране, где примерно половина граждан пользуется русским языком, за столько лет не были развиты идеологические постулаты защиты этого языка в контексте демократизации украинского общества.

Лозунги о защите русского языка используют в нашем государстве исключительно маргинальные политические силы, которые прямо или косвенно апеллируют к сердцам, а не к умам своих избирателей. Доктринальная палитра «борцов» за русский язык начинается не лево-либеральными призывами к свободному развитию языка, а эдакой мягкой ностальгией по советским временам, однако заканчивается неоконсервативными, имперскими постулатами о бывшем величии царской «матушки Расеи».

Довольно комично выглядят ссылки представителей коммунистическо-имперского идеологического альянса на высокие демократические стандарты развитой Европы — стандарты, которые в их «материковом» государстве испокон веков рассматривались/ются как экзистенциальная угроза собственному неовизантийскому публичному мировоззрению.

Зато ниша мощной либеральной русской идеи в Украине остается пустой, мало того, ее на сегодняшний день практически нет, а несколько русскоязычных советских узников совести, которые должны были бы аккумулировать вокруг себя сторонников соответствующего мировоззрения, выглядят, как генералы без армии, — поэтому и служат они в других идеологических войсках упомянутого постимперско-посткоммунистического политического альянса.

Причина отсутствия в Украине надлежащего либерально-демократического движения в защиту русского языка и «русскоязычности» проста до банальности: на протяжении существования независимого Украинского государства у общества не было ни одного повода для возникновения протестных настроений среди русскоязычной интеллигенции в Украине.

Вспомнив, какие политические диагнозы ставились нашему государству относительно вероятности взрыва языково-этнических конфликтов в начале его становления, следует признать, что мы не только предотвратили возникновение (пока неважно, в силу ли инертности, пассивности, миролюбия, трусливости или Божьей милости) в Украине югославского, нагорнокарабахского или приднестровского сценария, но и вообще смогли создать полнокровную украинскую политическую нацию, которая с радостью и без предубеждения принимала в свое лоно как собственно украинскую, так и русскую, крымскотатарскую, польскую или еврейскую этническую и культурную составляющую. Квинтэссенцией становления современной демократической украинской нации стал — де-факто русскоязычный — Майдан 2004—2005 годов.

Гротескность предоставления русскому языку в Украине статуса регионального заключается в том, что этот язык на самом деле уже теперь является неотъемлемой составной частью современного украинского политического дискурса. К тому же выбранный путь «к Москве через Брюссель и Страсбург» нелогичен. Апелляции к демократической составляющей русскоязычных украинских граждан напрасны, поскольку они не подвергаются никаким ощутимым притеснениям своих культурных прав.

Более того, Украина может служить образцом уважительного отношения к проблеме сохранения и развития языков национальных меньшинств, поскольку ни одно другое государство в мире не относится настолько толерантно к полноценному их функционированию в собственном публичном пространстве, как Украина.

Не менее комично выглядят ссылки на опыт Бельгии и Швейцарии, где существует два или более государственных языков. В этом смысле стоит, например, упомянуть недавнее решение американского парламента об исключительности английского языка во всех сферах публичной жизни.

Действительно, вызывает удивление выборочность аргументации по поводу наиболее демократически развитых и этнически пестрых европейских сообществ, ведь с таким же успехом можно назвать сотни других государств, в которых пользуются несколькими языками, однако лишь один из них имеет статус государственного — собственно, такая практика и считается общепринятой.

Такая аналитическая однобокость напоминает по форме предложения многих исламских лидеров о целесообразности ввести эту идеологию в странах Центральной и Южной Африки, страдающих от СПИДа, — дескать, «где есть ислам, там нет СПИДа». Каждый владеющий элементарными знаниями по формальной логике с легкостью обнаружит софистичность таких хитрых мудрствований.

Положительная дискриминация

Этот термин довольно распространен и применяется в мире к ситуациям, когда определенное государство, национальная, расовая, религиозная или социальная группа подвергались сознательному, последовательному и продолжительному преследованию. Суть положительной дискриминации состоит в предоставлении соответствующей группе прав, значительно или относительно более привилегированных по сравнению с правами, которыми пользуется основная часть общества.

Примером положительной дискриминации в Украине могут служить квоты на зачисление в высшие учебные заведения сельской молодежи, льготное налогообложение предприятий, трудоустраивающих инвалидов, или же, например, предоставление беспроцентных ипотечных кредитов молодым семьям.

Основным объединяющим фактором является желание общества активно содействовать привлечению к полноценному функционированию той своей части, которая в силу определенных обстоятельств — в большинстве своем по вине доминирующей части общества — не может на равных конкурировать за место под солнцем.

Положительная дискриминация (или афирмативные меры) является частой практикой не только в социальном, но и в политическом контексте. Как правило, права на положительную дискриминацию получает та часть нации, которая в течение долгого времени была униженной. Например, индейское население США, Канады и стран Латинской Америки имеет значительные культурные права в своих государствах, также и афроамериканцы часто имеют значительные льготы при трудоустройстве и налогообложении. Подобным образом развитые демократические государства — причем не только Америки, но и Европы — искупают вред, причиненный ими в пору колониализма тому или иному народу или расе.

Довольно часто такие действия касаются и предоставления широкой культурной и языковой автономии. Собственно эти цели и являются определяющими для международного сообщества при принятии им ряда международно-правовых актов в культурологической и языковой областях, на которые так любят ссылаться новоиспеченные «демократические» борцы за русскоязычную идею.

Украинский язык веками подвергался дискриминации на территории автохтонного размещения его жителей. Любые требования соблюдать постсоветский статус-кво в вопросах языка в тех частях нашего государства, где полностью или частично был изменен языковой состав народа, выглядят настоящим шельмованием. Русскоязычность Харьковщины или Донбасса — это следствие полномасштабной политики экспансии, продолжавшейся в течение сотен лет. Все происходившее архивно задокументировано: политика проводилась централизованно, публично, административно-командными методами, на идеологическом уровне, с применением, в частности, и инструментов унижения (Эмский указ), политических репрессий (признание «врагами народа»), депортаций (Сибирь), физического уничтожения (например, «кулачества как класса») и актов с элементами геноцида (Голодомор).

Трудно не согласиться, что с таким «букетом» задокументированных доказательств, давно уже являющихся неоспоримыми фактами мировой истории, украинский язык имеет право на предоставление ему привилегированного статуса и применения по отношению к нему актов положительной дискриминации.

Все вышеуказанные аргументы были бы важны при условии отсутствия на политической карте мира государства с названием «Украина». В таком случае все эти основания были бы достаточными для полноценного развития украинской культуры в пределах какого-то другого государства (очевидно, СССР или России). Но сам факт существования Украины как независимого государства повышает статус украинского языка, делая его государственным.

Никаких исторических предпосылок, никаких политических обид, никаких политических счетов не должны предъявлять украинцы кому-либо для предоставления нам разрешения на полноценное функционирование и развитие украинского языка как государственного во всех сферах общественной жизни украинской политической (именно политической, а не только этнической) нации.

Как поляки не просили разрешения у мирового сообщества на возобновление «польскости» Вроцлава или Познани, а чехи — «чешскости» Праги и Брно, как Калининград, Грозный или Нальчик стали и остаются русскоязычными, так Донецк с Севастополем должны восстановить (или — как кому больше нравится — обрести) собственную украинскость — этот тезис не вызывает сомнений даже в наиболее либеральных (вплоть до волюнтаризма) интеллектуальных кругах современного мира.

Нарушение равновесия

Последнее десятилетие в Украине прошло под знаком абсолютного консенсуса двух определяющих лингвистических групп — украинской и русской. Данный период национального становления можно было с уверенностью назвать временем приспособления к новым геополитическим реалиям.

Сближение украинской и русской языковых составляющих украинской нации произошло на фоне негласного соглашения между носителями обоих языков: украинскому языку обеспечивается статус государственного с планомерным переходом на него основных сфер публичной жизни данного государства, зато русский язык в Украине остается неотъемлемой составляющей политической нации. Де-факто он может полноценно функционировать на всей территории государства.

Такая ситуация не устраивала лишь крайне правых представителей украинского (националистического) и русского (имперского) идеологических лагерей. Зато преобладающая часть общества с легкостью приняла такую модель, ведь она не была навязана государственными идеологами, а органично заняла свое место в хаотическом языковом пространстве постсоветской Украины.

Украинский язык начали уважать не только в Киеве, но и в Донецке и Крыму. Хотя на нем и не общались между собой в частной жизни, но он имманентно присутствовал в общественном сознании всех граждан Украины, поскольку каждому понятен его статус основного выразителя государственной (а не только национально-этнической) идентичности.

Язык — как и национальная атрибутика — принят на всей территории нашего государства. Ярким свидетельством тому стали крупные спортивные мероприятия, когда многотысячные стадионы в Донецке или Днепропетровске были усеяны тысячами государственных флагов, которые держали русскоязычные спортивные болельщики.

У русскоязычных украинцев появлялось все больше «украинскости». И наоборот, идея этнической однородности украинской нации и взгляд на русскоязычных украинцев как на потенциальную угрозу суверенитету и «пятую колонну» неумолимо сходили на нет на другом языково-культурном фланге нашего государства.

Украинское общество на ментальном уровне было готово создать монолитность в многоголосье, подтвердив свою демократическую, европейскую сущность. Если возможно представить действительно безболезненное и партнерское сосуществование двух языков с таким непростым историческим грузом коннотаций, ситуация в Украине в начале ХХІ века была именно такой.

Зато, как и каждая общественная реальность, возникающая не по воле жесткого правителя, а органично формирующаяся самими гражданами, языковая ситуация в Украине была и остается крайне уязвимой и хрупкой. Нерукотворный языковой консенсус, возникший в нашем государстве, может с легкостью быть разрушен буквально несколькими целенаправленными ударами идеологических сапог — как и любая тонкая материя, любая сложная конструкция.

Именно таким грязным сапогом, который грубо топчет белоснежную скатерть украинско-русского языкового пространства в нашем государстве, и является решение некоторых местных советов об эскалации языкового противостояния в обществе. Как будто кому-то в Луганске или Симферополе кто-то мешает разговаривать на русском языке, будто в государстве господствует языковая политика, нарушающая права национальных меньшинств, будто количество русскоязычной продукции не превышает в десяток с лишним раз украиноязычную — конечно же, нет. Политика противостояния является выгодным поприщем для популизма, именно поэтому и вспыхивают на русскоязычных табличках для голосования «за» — «87», «против» — «0»...

Такие события в языковом пространстве Украины до боли напоминают ситуацию с горящими автомобилями во Франции, с культурным вызовом другим автохтонным европейским народам со стороны национальных меньшинств, «пригретых» ими в расчете на взаимность и уважение к демократической толерантности.

Как обнаглевшие подростки на парижских окраинах крушат частную собственность — а тем самым принципы государственной политики целой нации, когда-то гостеприимно пригласившей их стать частью Франции, так и сепаратистские решения отдельных рьяных борцов за русскоязычную идею являются вызовом, который еще надлежит концептуально осмыслить целой Европе.

Демократия и уважение к меньшинствам — филигранный механизм. Он не может выстоять под давлением стихии разъяренных пришельцев, волею судьбы ставших «своими». Чтобы предотвратить конфликт автохтонных французов, немцев, голландцев, украинцев со своими натурализованными меньшинствами, Европе придется коренным образом переосмыслить пределы собственной открытости. В этом плане радует одно: идеи сепаратизма, нигилизма и деструктивного нахальства господствуют только среди общественного маргинеса, а слышны они больше всего потому, что заявляют о себе радикальным и недопустимым в цивилизованном обществе образом.