Боли соседства без границы

«В год 1018 отправился Болеслав, князь лядский, со Святополком на Ярослава, с ляхами». Так начинается летописный рассказ об одном из первых «крепких» акцентов украинско-польского соседства — походе на Киев польского князя Болеслава Храброго (он поддержал зятя, русского князя Святополка, в борьбе за киевский престол с Ярославом Мудрым), состоявшемся 990 лет назад. Ровно через девять столетий, в ноябре 1918 года войной за Галичину началась очередная стадия формирования «огнем и мечом» украинско-польского соседства. Этой войне за национальные границы положили конец другие, и в 1945 г. в Ялте советско-польская граница была установлена почти по «линии Керзона». Но украинцы и поляки успели еще много себе навредить. В Польше помнят прежде всего о событиях 1943 года, которые умеренные польские историки называют «антипольской акцией УПА», а иные — «волынской резней». Отмечать их 65-ю годовщину будут 11 июля этого года.

Попытаюсь изложить свое видение украинско-польского соседст­ва, «добрососедством» ставшим лишь тогда, когда фундамент под него заложила в Ялте «Большая тройка», начертав нынешнюю межгосударственную границу. Между нациями и государствами должны быть юридически закрепленные границы. К сожалению, на протяжении последних веков украинско-польским отношениям присуща «безграничность», из которой проистекают и все беды первой половины ХХ века.

Так было не всегда, княжескую эпоху характеризовала нормальная модель отношений русинов с ляхами — через государственную границу. Хотя случались и инциденты (такие, как упомянутый поход 1018 года), в целом это были отношения мирные, даже родственные: ведь семейные союзы между князьями разной веры с обеих сторон границы — закономерность. Этот родственный аспект русско-польских отношений, хотя старшие князья иногда использовали его как повод, чтобы с пользой для себя вмешиваться в дела неопытных племянников с дру­гой стороны границы, значительно ослаблял напряжение политического характера, когда оно возникало.

Эта, можно сказать, идиллия длилась лишь до середины ХІV века, когда Польша, преодолев раздробленность на удельные княжества и имея более выгодное геополитическое расположение, получила преимущество над Русью. Воспользовав­шись этим преимуществом, она начала поглощать украинские земли: в первой половине ХVІІ века границы Короны Поль­ской про­ходили восточнее Новгорода-Северского, Батурина, Гадяча, Полтавы. На этих территориях селились польские землевладельцы, мещане, а кое-где — и крестьяне. «Польский элемент» был усилен местными магнатами и шляхтой, которая отрекалась от своего «руського» рода и греческой веры и становилась на сторону господствующей политической нации.

Ситуацию не изменила огромная жертва — казацкая кровь. Хотя республика Войска Запорожского, созданная победами Хмельнитчины, которой, несмотря на ограничение территории и суверенитета, удалось удержаться на политической карте Ев­ропы до середины ХVІІІ века, ста­ла краеугольным камнем современной украинской нации. Большая часть украинской территории, вплоть до берегов Днепра, в дальней­шем оставалась в границах Речи Посполитой, хотя принадлежность Галичины или Холмщи­ны к украинскому (по тогдашней терминологии — руському) этноисторическому пространству не отрицали. На гравюре 1770-х годов с панорамой Холма видим латинскую надпись «Civitas Chelmensis in Russia» (Город Холм в Руси). Но тогда это казалось эхом давнего прошлого, и никто не считал, что такой факт может когда-то стать угрозой польскому доминированию на этой территории.

История, если смотреть на нее с широкой перспективы, — процесс очень динамичный. Вскоре и Речь Посполитая пала под ударами более сильных соседей, а принадлежавшие ей украинские земли были разделены между Россией и Авст­рией. Столетие между Венс­ким конгрессом 1815 г. и началом Первой мировой войны, которое было периодом относительной политической стабильности в Восточной Ев­ропе, вместе с тем стало эпохой наций и национализма. Именно тогда произошло культурно-политическое возрождение «неполитических» наций, когда из «народных тел» вырастали «национальные головы».

Итак, когда после развала империй (в первую очередь Российской и Австро-Венгерской) начала вырисовываться новая политическая карта Центрально-Восточной Европы, стало понятно, что «украинский вопрос» — это уже не элемент местного, «русинского» или «малороссийского» — этнографического колорита на «Востоке Польши» или «Юге России». Было видно, что Украина и Польша, которые поднимались из пепла, находятся в ситуации сиамских близнецов. Ведь даже польские национальные деятели того времени, и слова не сказавшие о восстановлении Польши в границах Речи Посполитой 1772 года, считали, что в ее границах должна быть вся Галичина, Холмщина, Берестей­щина и Западная Волынь — территории, после Берестейского мира в феврале 1918 года признанные за Украинской Народной Республи­кой. Поляки, имея военное преимущество, заняли названные территории, а в апреле 1920 года добились от Симона Петлюры, которому к горлу был приставлен российский штык, признания восточной границы Польши по линии Збруча.

«В 1919 году, — писал в своей монографии о польско-украинской войне в Галичине польский историк Мацей Козловский (1990), — Польша выиграла свою первую со времен венского похода Собеского (1683 год) войну. Война эта, в частности ее первая часть, оборона Львова, вошла в национальную легенду и мифологию. Смею однако сказать, что мало какая проигранная война стоила Польше так дорого, как эта быстрая, относительно дешевая и яркая победа. Прямым следствием выигранной войны было откапывание все еще не засыпанной пропасти между нациями-соседями, образование незалеченной раны в виде постоянного кипения в Галичине, появление в межвоенной Польше кошмара, которым является последнее оружие побежденных — терроризм... А если и сегодня мы с ужасом вспоминаем то, что происходило в Галичине и на Волыни во время Второй мировой войны, мы должны помнить, что были это в большой степени последствия победного польского похода на Збруч в 1919 году».

Совместная борьба украинцев и поляков с большевистской Россией, которая стала последствием Варшавского договора (в апреле 1920 года), вносит в этот образ немного светлых тонов, ведь заверши­лась она Рижским трактатом, закрепившим за Польшей «Восточные кресы», а ее украинским союзникам оставившим миску каши в лагерях интернированных.

Прозвучавшие во время работы над Варшавским договором слова, что без свободной Украины не может быть свободной Польши, стали пророческими. Но когда состоялась отсроченная на два десятилетия экзекуция польской независимости, показалось, что клич «За нашу и вашу свободу», с которым в ХІХ веке выступали польские демократы, совсем забыт. Ра­зумеется, о своей свободе поляки не забыли, но, намечая границы, в которых польская свобода должна быть реализована, в том, что касалось их более слабых тогда соседей, склонялись, скорее, к максиме древнеримских завоевателей — «Vae victis! — Горе побежденным!» Такой принцип применили варшавские и провинциальные политики и чиновники и в более позднем, уже мирном «государственном строительстве на кресах».

Человеческой натуре присуще стремление к справедливости.
В общечеловеческом же измерении одним из способов его реализации является право наций на самоопределение, — именно этот принцип в 1918 году открыл возрожденной Польше путь к ее международному признанию. Однако творцы Польского государства, воспользовавшись случаем и присоединив западную часть исторически украинского этнического пространства, не только консеквентно отрицали право местных украинцев пользоваться этим принципом, но и отказывали им в правах, соблюдать которые требовали подписанные Польшей международные акты.
В этой ситуации было бы странно, если бы польские правительства, как национально-демократические, так и «санационные», смогли убедить украинцев, что бело-красные цвета над Львовом, Тернополем или Луцком — это не флаг захватчика.

В таких условиях украинско-польский конфликт, начавшийся в 1918 году ноябрьским восстанием в Галичине, стал своеобразной «тридцатилетней войной» за восстановление национальной границы. В межвоенном 20-летии эта война тлеяла в подполье и время от времени вспыхивала актами насилия, чтобы разгореться снова в 40-е годы. Тогда казалось, что повторится сценарий 1918—1919 годов: обе воюющие стороны — нацистская Германия и советская Россия — изнурит война, и они ослабеют, что откроет путь к восстановлению самостоятельности и Польши, и Украины. Эта украинско-польская партизанская «война в войне» в 1943—1944 годах охватила Волынь, Восточную Галичину и Холмщину. К сожалению, до сих пор польские и украинские историки не пришли к согласию относительно непосредственных причин начала кровавой борьбы и количества ее жертв.

Летом 1944 года указанные территории были заняты советскими войсками, а в Холме (позже в Люблине) начал действовать просоветский Польский комитет национального освобождения. Еще в июле он подписал договор о новой польско-советской границе, проведенной ориентировочно по «линии Керзона», а в сентябре 1944 года — договор об обмене населением, вследствие чего до 1946 года в УССР выселено свыше полумиллиона украинцев из так называемого Закерзонья, то есть с Холмщи­ны, Южного Подляшья, Лемковщи­ны и Надсянья, преимущественно против их воли. Одновременно большинство поляков «из-за Буга» переселили в Польшу, в большей степени «добровольно», ведь мало кто хотел оставаться в «советском раю» (всего около двух миллионов, в том числе из Украины — свыше 800 тысяч). Последним акцентом драмы была акция «Висла», проведенная летом 1947 года: на аннексированные у Германии северные и западные территории насильно было выселено 150 тысяч украинцев, все еще остававшихся на «Закерзонье» (исключением было Северное Подляшье, украиноязычное население которого советская и польская власть причислила к белорусам).

Как бы критически мы ни оценивали способы, которыми в 1944—1946 годах была проведена операция (с помощью не скальпеля, а топора) раздела Польши и Украины, следует признать, что положительным результатом было перенесение темы «польско-украинский территориальный конфликт» в раздел «прошлое». И в этом прошлом украинцы были более слабой стороной, что последовательно использовали поляки (русские тоже). Период до 1989 года, на протяжении которого Польша, хотя и не исчезла с политической карты мира, но все же была лишена в полной мере независимости, стал для польской элиты временем выхода из «круга моральной и политической слепоты» (по мнению одного из польских публицистов-эмигрантов), в котором она находилась в видении своих отношений с украинцами.

Это выздоровление и прозрение произошло благодаря усилиям интеллектуалов, среди которых особо харизматическими фигурами были главный редактор эмиграционного журнала «Культура» Ежи Гедройц, а в Польше — уроженец Львова Яцек Куронь. Так была подготовлена реальная почва для вывода польской «восточной политики» из тупика, в который она начала идти при последних Пястах, чтобы полностью там увязнуть во времена Ягеллонов. Именно Польша стала первой страной, признавшей независимость Украины: 2 декабря 1991 года, сразу после референдума. А уже 4 января 1992 года оба государства официально установили дипломатические отношения. Верстовыми столбами этой новой польско-украинской дороги были «Договор о добрососедстве, дружественных отношениях и сотрудничестве» в мае 1992 года, а также ряд других документов, завершением которых стало Общее заявление президентов Республики Польши и Украины «К согласию и единению», подписанное в Киеве в мае 1997-го. 2002—2007 годы отмечены рядом мероприятий в память жертв акции «Висла» (Красичин, 18—19 апреля 2002 года; Варшава, 28 апреля 2007 года), жертв украинского и польского подполья в 1943—1945 годах (Павловка на Волыни, 11 июля 2003 года; Павлокома на Подкарпатье, 13 мая 2006 года) и участников украинско-польской войны 1918—1919 годов на Галичи­не — открытие Мемориала воинам Украинской галицкой армии и восстановленного Польского военного кладбища во Львове (24 июня 2005 года).

Кровь, пролитая в XVII—XVIII веках, уже не становится возбудителем всенародных эмоций. Но участники и свидетели, по сути — жертвы, событий первой половины ХХ века еще живы, а их память и воображение еще и сегодня порождают высказывания и поведение, далекие от декларированного стремления помириться (ведь «это они во всем виноваты!»). Поэтому и сейчас перед нами всеми (конечно, прежде всего — перед историками и политиками) стоит задача научиться о плохих делах минувших поколений говорить искренне и без обид для их внуков.

Соседство, чтобы быть добрым, должно опираться на партнерство, а не на призрачное «братство», которое в целом вырождается в попытку одной из сторон занять позицию «старшего брата», а иногда даже вписывается в схему истории Каина и Авеля. Поскольку же сегодня ни Польша, ни Украина не пытаются претендовать на какую-то особую геополитическую роль, полагаю, в их общее будущее можно смотреть с оптимизмом, который не смогут перечеркнуть болезненные воспоминания из прошлого.