Украинка, мать Украинки

«В детей мне хотелось перелить свою душу и мысли, — с уверенностью могу сказать, что мне это удалось. Не знаю, стали бы Леся и Михаил украинскими литераторами, если бы не я? — может, и стали бы, но скорее (sic!) нет...

Собственно, я «отважилась», и всегда окружала детей такими обстоятельствами, чтобы украинский язык был для них самым близким, — чтобы они сызмала познавали его как можно глубже».

Из письма Олены Пчилки — матери Леси Украинки
и младшей сестры Михаила Драгоманова.

Однако процесс «украинизации» в семье Олены Пчилки — Ольги Петровны Косач (в девичестве — Драгомановой) проходил непросто. Хотя бы из-за того, что муж и отец их шестерых детей и дома, и на службе говорил на русском языке, правда, литературном, а не на местечковом суржике. Но украинский язык, украинская идея были ему не чужды.

Петр Антонович Косач, будучи студентом юридического факультета Петербургского университета (со временем исключенный за участие в «студенческих беспорядках»), принимал участие в похоронах Т.Шевченко, активно сотрудничал со «Старой громадой». Кстати, он первый подметил у Леси литературный талант и, кажется, во многом был ближе к дочери, нежели мать. Да и внешностью, и характером — мягким, кротким и добрым беспредельно — Леся очень походила на отца. Сестра Леси Ольга Косач-Кривинюк вспоминала: «Оба были чрезвычайно сдержанны, терпеливы и выносливы, с исключительной силой воли. Оба были исключительно принципиальные люди… Оба обладали замечательной памятью… Оба… были одинаково деликатны в отношениях с людьми… Претерпевая боль, сожаление, горе, старались не сокрушаться или не мучить других этими своими переживаниями и таили их в себе с какой-то нечеловеческой силой».

Ольга Петровна дополняла мужчину, за которого вышла замуж девятнадцатилетней, своим твердым, властным характером, распорядительностью — тем, что мы называем теперь «организаторские способности». (На практике часто выходило так, что не она дополняла мужа, а муж — ее. То есть она была, как издавна ведется в украинских семьях, главой семейства.) Закончила Киевский образцовый пансион благородных девиц г-жи Нельговской, блестяще владела французским и немецким языками, хорошо знала зарубежную и русскую литературу, музицировала.

Гордилась своим казацко-гетманским родом Драгоманов (первоначальное значение слова «драгоман» — переводчик, чиновник для дипломатических дел). «В нашей драгомановской семье, — вспоминала Олена Пчилка, — сохранилась память о том, что пращур нашего рода был пришелец из Греции, по национальному происхождению таки грек; служил он драгоманом при гетманском правительстве, во времена гетмана Богдана Хмельницкого, в Чигирине». Дядя Яков, отцов брат, за участие в «недозволенном обществе» («Соединенных славян») и в движении декабристов был заключен в Петропавловской крепости, сослан в Сибирь, откуда уже не возвратился. Декабристы теперь, как известно, менее популярны, чем канонизированный Николай ІІ (Кровавый) с семейством...

Огромное, можно сказать — определяющее влияние оказал на Олену Пчилку ее старший брат Михаил Драгоманов, человек блестящего образования, публицист, историк, писатель и ученый, будитель украинской общественно-политической мысли. Он возглавлял левое крыло киевской «Громады», проповедовал идеи федерализма и так называемого громадовского социализма этического характера, в эмиграции основал украинскую типографию в Женеве. «Если бы не он, вся жизнь моя минула бы совсем по-другому, сошла на иную дорогу», — признавалась Олена Пчилка.

Украинскую национальную идею, которая в наше время, согласно провокативной философеме, «не срабатывает», Олена Петровна восприняла безоговорочно, раз и навсегда. Она ставила национальные интересы выше всех прочих, главной целью своей жизни объявила «поиск правды вместе с народом». Национальные и социальные мотивы — ведущие в ее прозаических, поэтических и драматических произведениях, сегодня почти забытых. Ее повести «Товаришки», «Артишоки», рассказы «За правдою», «Світло добра і любови», «Рятуйте!», «Півтора оселедця», «Пожди, бабо, нових правів» и другие откровенно тенденциозны, их сюжеты часто заимствованы из народных «придибенцій». Последний из названных рассказов очень уж перекликается с нашим временем. Баба Марина желает выправить «бомагу» на право наследства на дом и двор. Однако барьеры плутов-бюрократов непреодолимы. «Где тебе того права взять?! — заявляет бабе старшина. — Говорят же тебе толком, что старые права кончились, а новые еще не вышли... Вот как выйдут, тогда и будешь подавать на расправу!» — «А когда же они выйдут, те права?» — «А кто их знает!.. сие уже не нам ведать. Люди помудрее будут над этим голову ломать ... когда и что ... Дожидайся!»

Как известно, Олена Пчилка критически относилась к крестьянскому этнографизму Марко Вовчок, И.Нечуя-Левицкого, других писателей. Она проводит решительную ревизию социальной палитры своих произведений, вводя в круг литературных героев представителей тогдашней интеллигенции. «Вы первая и до сих пор единственная выводите в украинском языке правдивую, живую конверзацию образованных людей, — писал И.Франко в одном из писем. — До сих пор мы ее нигде не видели: ни у Нечуя, ни у Мирного, ни у Конисского. Все они могут очень хорошо передать крестьянский говор, но речь образованного общества — никогда...» Эти слова, правда, были определенным задатком автору — широкую эпическую картину из жизни «образованного общества» Олене Пчилке так и не удалось создать. Во всем, что она написала, звучит решительный протест против национального и политического гнета, денационализации и русификации. Однако она была далека от «вульгарного национализма». Когда какой-то Оправхата в книжечке «Сельские массовки и революционное крестьянство» принялся глумиться над участниками революционного движения, Олена Пчилка дала ему достойный ответ: «Чего ради ругать это движение в такой форме? Недостаточно того, что движение это облито кровью и слезами, недостаточно того, что терзают его враги, — нужно еще и смеяться над ним... Нет, нескладное это произведение, и не подкупает нас даже националистически-украинская струна, звучащая тенденциозно в книжечке».

«Украинства» и «украинофильства» не прощали Олене Пчилке ни царское правительство (семья писательницы находилась под негласным полицейским надзором), ни карающий меч диктатуры пролетариата — в 1920 г. за антибольшевистские выступления ее арестовали в Гадяче, но вскоре выпустили: слишком одиозной и авторитетной была фигура известной писательницы и общественной деятельницы, матери Леси Украинки.

Она любила и знала украинское слово, украинское народное творчество. На благословенной Волыни записала множество песен, обрядов, народных обычаев, опубликовала исследовательский труд «Украинский орнамент». Как настоящий мастер, она слово лелеяла и творила. Дала жизнь определению, без которого невозможно представить современный словарь — «мистецтво». С ее легкой руки в украинском языке прижились «переможець», «променистий», «палкий»…

Обогатила украинскую литературу переводами и перепевами из Овидия, Гете, Андерсена, Гюго, Пушкина, Гоголя, Мицкевича.

Олена Пчилка — один из родоначальников украинской детской литературы. Ее перу принадлежат многочисленные стихотворения, сказки, рассказы, целый ряд пьес, увидевших свет рампы на сцене организованного ею детского аматорского театра.

Без ее литературных воспоминаний о Н.Лысенко, М.Драгоманове, М.Старицком, М.Кропивницком, без ее блестящей «Автобиографии» история нашей культуры была бы значительно беднее.

Не всем известно, что Олена Пчилка — одна из первых украинских женщин-издателей. Вместе с Н.Кобринской основала во Львове альманах женщин-писательниц «Перший вінок», была редактором-издателем журнала «Рідний край» с приложением «Молода Україна». Кстати, именно «Рідний край» благословил первые пробы пера Павла Тычины и Максима Рыльского. Много сил и энергии отдавала публикации произведений своих коллег-писателей, а широко известные «Співомовки» С.Руданского издала на собственные средства.

Свое слово Олена Пчилка сказала и в драматургии — ее перу принадлежит водевиль «Сужена — не огужена!», комедия «Світова річ», написанная по просьбе М.Старицкого. Пьеса не раз очаровывала зрителей образами, созданными на сцене М.Кропивницким, П.Саксаганским, М.Заньковецкой. При желании и доброй воле современных театралов могло бы существовать и современное прочтение этого произведения.

Ее поэтическое наследие не было особо резонансным. Стихи, написанные в общественных, бытовых и семейных хлопотах, ежедневных и постоянных, напоминают легкокрылых пташек, творящих свою непритязательную мелодию «просто так». Искренность, душевность — высшая и, возможно, единственная их ценность. Особенно трогательны строки колыбельной:

Спи, моя доненько,

спи, моя доленько!

Я колишу на руках;

А як заснеш,

моя ясная зоренько, —

Сяду в тебе в головах.

Ласка ж та пильная,

чула, прихильная,

Буде твій сон стерегти;

Мати глядить тебе,

квітко прихильная, —

Щиро впевняйся їй ти…

Возможно, эти строки звучали и над колыбелью маленькой Ларисы-Леси...

Итак, подходим к теме особенно волнующей, щемящей, даже в чем-то таинственной.

В украинской да и, кажется, мировой литературе, не было писательницы, которая творила бы высокое и вместе с тем была бы счастливой в супружеской жизни и материнстве. Сафо, Жорж Санд, Марселина Деборд-Вальмор, Марко Вовчок, Ольга Кобылянская, Марина Цветаева, Анна Ахматова... Личная жизнь была для них, как правило, с отрицательным знаком.

Олена Пчилка явила себя настоящей украинкой и в вековечных и святых для нас ипостасях — дочери, сестры, жены, матери. Ольга Петровна Косач-Драгоманова чтила свой род — отца и мать, боготворила брата — Михаила Драгоманова, была верной подругой мужа, родила и выходила-воспитала шестерых детей — двоих сыновей и четырех дочерей, ставших достойными и уважаемыми людьми.

В семье дворян все было мужицкое, древнее. Мать, опасаясь, что «школа тотчас же разрушит мое стремление воспитать детей в украинском языке», организовала домашнее обучение, «возила детей «на дачу», чтобы они не отвыкали от языка», рассказывала им о мавках и перелесниках, читала, в собственном переводе, произведения Н.Гоголя как писателя глубоко украинского по своей сущности. Регулярно, при первой же возможности, выезжали всей семьей на природу, в театры, на выставки, проводили шевченковские вечера, любительские спектакли. Детей в семье Косачей не только не били, но и не наказывали. Было только слово. Нашелся бы какой-нибудь доброволец, да и составил учебник семейной педагогики Косачей!

Но материнский венец Ольги Петровны был и поистине терновым. Листаешь страницы фундаментальной «Летописи жизни и творчества Леси Украинки», составленной Мирославом Морозом, и удивляешься: где брала силы Ольга Петровна, чтобы каждый раз освобождать Лесю из цепкого плена ее тяжких недугов, поддерживать слабый огонек жизни, превратившейся в сплошную операцию. Возила Лесю по врачам — то в Вену, то в Одессу, то в Варшаву, то в Крым, то к местным светилам и знахарям.

В письмах к сыну Михаилу (тоже талантливому литератору, избравшему себе псевдоним Обачный) Ольга Петровна писала:

«Леся терпит, т. е. молчит, и думает, что я не вижу ее мучений всякого рода...»

«Она плачет украдкой от меня, а я от нее».

И уже совсем отчаянно: «Эта заживо умершая Леся приводит меня к такому тягостному, холодному отчаянию, что все мысли от меня улетают...

Да, я настоящая Ниобея. Которое дитя дорастает — гибнет. Ниобее только было полегче, ибо и дети ее окоченели насмерть, и она сама окоченела, ничего не чувствуя. А с нами иначе!»

Леся Украинка умерла на руках у матери 1 августа 1913 года в присутствии Климентия Квитки. Он плакал. Слезы матери высушило горе. К тому времени уже не стало мужа и сына Михаила...

Господь забрал ее к себе 4 октября 1930 года. Нынешнего 29 июля исполнилось 155 лет со дня ее рождения.