Стриптиз как пропаганда. Сила идей против силы фикций

Поделиться
Мы не можем быть идеалистами, мы слишком прагматичны для этого. А потому будем говорить об идеях в циничных терминах пропаганды, то есть того, что подлежит массированному распространению...

Мы не можем быть идеалистами, мы слишком прагматичны для этого. А потому будем говорить об идеях в циничных терминах пропаганды, то есть того, что подлежит массированному распространению. Почему-то считают, что эпоха пропаганды закончилась вместе с минувшим столетием тоталитарных режимов. К сожалению, такое убеждение является следствием другой пропаганды. Когда побеждает новая идеология, она объявляет предыдущую умершей, не слишком заботясь о точном значении слов. Ведь идеи, какие бы они ни были идеологическими (то бишь историческими и общественными), не умирают. Как говорил один ироник, перефразируя Ницше, «Бог умер, но дело его живет». Мы же, современные постлюди, знаем, что все вокруг является пропагандой, манипуляцией, «матрицей»...

Что же тогда нам пропагандируют, если говорят, что пропаганды больше нет, а мы своим высоким умом приходим к осознанию того, что она есть? Возможно, этот вопрос выдает в нас преждевременных параноиков? Однако даже если, по утверждению некоторых, идеи больше не обладают прежней силой (например, сила влияния священного учения (христианство), терапевтическое лечение знанием (просветительство), «всесилие» идеи из-за ее «истинности» (ленинизм) и тому подобное), то все равно в наше время существует мощное, как никогда раньше в истории, перепроизводство идей. Информационный мир, плюрализм мнений, коммуникативная дискурсивность, медиа-индустрия, «фабрика грез»... Разве не этим забивают наши бедные головы? Так что, все эти машины вымыслов-фикций («предприятия с ограниченной ответственностью за истину»), несмотря на их привилегированное отношение к развлекательности и конформизму, не создают идей?

Может быть, они порождают так много информации, поскольку не хотят иметь дело с идеями и смыслами, хоть как-то причастными к окружающему миру, реальности, поступку? Нам отвечают: возможно, мы не знаем, как нужно действовать, но мы точно знаем, как действовать не следует. Вот здесь-то и становится понятно: идеи больше никого не интересуют настолько, насколько они имеют отношение к реальности. Не потому они одновременно нас отпугивают и привлекают, что будто бы все сразу становится «на свои места» и так жить «проще и неинтересно», а скорее, потому, что сильные и великие идеи могут существенно изменять окружающий мир.

Мы не знаем, что такое реальность, но иметь дело с ней не хотим. Поскольку имели. И обожглись. Не понравилась реальность, давай виртуальность! Проблема остается только в одном: если отменить реальность, то фикция, противопоставленная другой фикции как своей противоположности, рискует вообще потерять онтологический статус фикции. И превратиться в монструозный заменитель реальности, из которой нет иного выхода, кроме перехода на другой уровень (как в компьютерной игре).

Не будем жевать бесконечную жвачку по поводу виртуальности и симуляции. Но попутно напомним, что неолиберальный способ производства действует именно по принципу беспрестанного накопления. То есть, если зарабатываем больше, то это всего лишь и означает, что должны зарабатывать еще больше. И так до бесконечности. Или, вернее, виртуальности. А если остановишься, скажем, начнешь жить на «ренту» или с головой погрузишься в иную (реальную?) сферу деятельности (политику, искусство или семью), то набегут твои конкуренты, молодые и голодные волки-капиталисты, и разорвут тебя на куски. Такова жизнь — джунгли капитализма... Но как не так же действует сфера коммуникаций? Пока ты в сети, ты «живой» и «мобильный», главное — оставаться в контакте. Но лишь только ты отключился (или тебя отключили), тебя не существует. Communicatio ergo sum. Ты или in, или out. Остальное — от лукавого.

За спиной остался слишком реальный ХХ век. Наша эпоха Интернета и масс-медиа отметила слишком реальную победу над нацизмом в 1945 году. Отныне это событие, как и многие другие, виртуализируется и делается ставкой в бесконечных идеологических играх современности. Во-первых, в сплошной ночи смехотворной (и от этого еще более жуткой) критики тоталитаризма все кошки становятся серыми: реальные преступления превращаются в аллегорическую борьбу Добра и Зла, всемирный военный конфликт — в выяснение отношений между двумя диктаторами, страна Советов — в дачу Сталина, которую он переоборудовал под звероферму. Во-вторых, комфортабельное отождествление «красной» и «коричневой чумы» является не просто пропагандистским трюком «бездельников от мышления», но и откровенной мистификацией, выгодной для определенных политических сил. Несмотря на все преступления сталинского государственного капитализма, не нужно забывать, что коммунистическая система была первой попыткой освобожденного от рабства пролетариата построить собственное государство. Вот только бюрократическое государство и свободный пролетариат — вещи несовместимые. И развал советской «империи» во второй половине ХХ столетия это красноречиво подтвердил. К счастью, отныне пролетариату, лишенному фантазий о пришествии «великой империи», придется бороться за свои права и свободы уже в новых исторически-классовых условиях. После информационной революции авангардным классом, непрестанно пролетаризирующимся, является средний класс: люди умственного труда и сферы hi-tech, принципиально зависящие от производства гегемонических идей и механизмов эмансипации. Но вся эта давнишняя и несколько демонизированная «просветительская» борьба на самом деле несовместима с нацистским тоталитаризмом, который связан, скорее, с проектом государственного и культурного возвышения одной нации над другими.

В ХХ веке, как утверждает Ален Бадью, людей интересовали не фикции, не какие-то утопии (как нас сегодня дружно хотят убедить), а совсем наоборот: страсть к реальности, стремление свои мечты и желания воплотить в жизнь. Человека характеризовало искреннее стремление к реализации, восхищение новыми возможностями и открытость сильным аффектам. Главный императив: свободно жить! Или удивительный лозунг конца 60-х: будьте реалистами — требуйте невозможного! И люди пробовали, дерзали, действовали. Как отмечает Ален Бадью в недавнем интервью по поводу появления своей книги «Столетие»: «ХХ век как столетие великой бойни, геноцидов, кровавых всемирных войн, неудачных проектов, подытоженное в идее, которую я считаю ошибочной, якобы ХХ век был столетием преступных утопий, столетием воображаемого, настолько избыточного по отношению к принципу реальности, что не могло не разродиться разрушением. Я не говорю, что такого не было, однако субъективность деятелей этого века, с которыми я жил, которых встречал, непосредственно косвенно знал (в литературе, политических текстах, в социальной борьбе, также в семье), когда люди участвовали в движении Сопротивления и Освобождения, это со всей очевидностью была забота о дне сегодняшнем». Философ добавляет, что уже после — как сова Минервы, вылетающая накануне ночи, — люди консолидируют действительность в образе будущего, и это — «общее правило». Так же и влюбленный, по ему одному известным причинам, восклицает: «Я буду любить вечно!» Однако не это признание характеризует интенсивность любовной встречи...

Принципом реальности руководствовались и художники. Два культовых художника столетия Пикассо и Дали на примере своей карьеры засвидетельствовали доминирующую художественную тенденцию — волю к утверждению. Это означало не оставаться гордо в фантазийной тени, не занимать комфортную и мазохистскую позицию маргинала, а переносить свою ситуативную маргинальность в самый центр художественного канона, тем самым подрывая и изменяя его. Больше всего истеблишмент раздражает то, что бунтари не хотят занимать отведенное для них обществом место неудачников и «панков».

Главной верой эпохи после «смерти Бога» была вера в общество. Следовательно, в определенный образ человека. Человека-деятеля, обретающего свободу в труде (да-да, именно через царство необходимости...). То есть это существо, являющееся, скорее, материалом для лепки, перековки, переобучения. Неудивительно, что главными культурными героями истории становятся Пролетарий (свобода политизированного труда), Интеллектуал (свобода эстетизированного мышления) и Женщина (свобода сексуализированного пола). Причем женщина была символом, надеждой, оракулом нового общества, ведь в ней могли соединиться воедино две предыдущие фигуры. Доминирующей эмансипативной идеологией века стал феминизм.

Интересно, что в постмодерную эпоху, когда господствует идеология неолиберализма и неоконсерватизма, фигура пролетария из сферы пропаганды исчезает полностью, оставив место для беспринципного и продажного менеджера; фигура женщины трактуется в священной перспективе матери или профанной роли стриптизерши, а интеллектуал вообще утратил как определенный пол, так и политический голос или неповторимую «харизму», превратившись в медузоподобного «эксперта» (дал экспертизу—получил деньги—ушел), не делающего никаких политических выводов из своего существования. Еще любопытнее, что женщина опять же идеально совмещает в себе фигуры менеджера и эксперта в единой хищнической фигуре суперсущества — консервативной защитницы семейного очага и публичной, многофункциональной и обольстительной номады. Слабость, нежность и эффектность превращаются в силу и стратегию. Доминирующей идеологией современного неолиберализма (как в сфере гуманитарных знаний, так и в экономике) является, вероятно, стриптиз... Одновременно практика и эстетика: театрализованное мигание дозированной и оплаченной за каждый сантиметр «правды» в голубых огоньках телеэкрана, непреодолимая обольстительная сила демократических фикций.

Стриптиз — это одновременно и танец (радостное и свободное творчество), и рабство (контролируемое «свыше» отчуждение рабочей силы за деньги). Его сила — в сверхэстетизации фрагментов (все показано частично и в подвижном контрасте открытого фрагмента с его скрытым визави), фигурации желания (успешная стриптизерша пробуждает желание в других тем, что в танце имитирует желание к самой себе) и всегда отсроченным обещанием реализации желания, которое бесконечно оттягивается, ведь настоящий секрет и прелесть обольщения — в самом жесте оттягивания. Разве не так же действует идеология «светлого будущего» в нашем обществе? Имеем в виду фантазматические картинки нашего желания вступления в «Европу». На самом деле, хотим того или нет, мы уже давно в Европе (делайте геосистемные выводы: экономически, культурно, политически), но «идеологически» этот «настоящий» момент Вступления оттягивается со всеми характерными жестами обольщения и фантазии. Разве не по логике стриптиза существует теперь и «средний класс»: сервильный перед «сильными мира сего», он гордо и независимо дефилирует на исторической сцене Общества Спектакля, увлекая, маня, приоткрывая для избранных и масс частичные правды и возбуждающие истины?

Идеи и образы, с рекламной надоедливостью беспрерывно повторяемые пропагандой, девальвируются и становятся «второй природой», материальным аргументом навязчивого невроза. Известную формулу Маршалла Мак-Люэна о том, что «средство передачи информации является самой информацией» (medium is the message), можно уточнить так: medium is the massage (средство передачи информации — это массаж). Истина стриптиза — это тоже ритмичное и телесное массажирование присутствием образов и фикций.

Либерализация нашего общества идет рука об руку с тотальной бюрократизацией. Границы между ними, как и границы между силой идей и фикций, по нашему мнению, может несколько прояснить один исторический эпизод. В Китае XVIII ст., когда высокопоставленный чиновник во время приема подносил императору письменный доклад, этикет требовал, чтобы он писал некоторые иероглифы на первой или второй странице с ошибкой. Это давало возможность императору проявить внимание и свой авторитет, исправляя ошибки, особенно не углубляясь в сам текст до конца. Чем-то структура данного ритуала напоминает механизм стриптиза, игры сокрытого и обнаженного. Систематически воссоздаваемые и «натурализованные» ошибки подданного становятся гарантом компетентности и превосходства государя. Можно сказать, что ошибки слуги удивительным образом оправдывают существование господина. Его власть заставляет массы ошибаться (в сущности, зная об этом), а «императора» — бранить бедолаг и выполнять спасительную для страны работу над ошибками. Сила фикции создает «гений и совесть» власть имущего, тогда как только сила идей показывает массам, что они могут быть самостоятельными вершителями своей судьбы.

Поделиться
Заметили ошибку?

Пожалуйста, выделите ее мышкой и нажмите Ctrl+Enter или Отправить ошибку

Добавить комментарий
Всего комментариев: 0
Текст содержит недопустимые символы
Осталось символов: 2000
Пожалуйста выберите один или несколько пунктов (до 3 шт.) которые по Вашему мнению определяет этот комментарий.
Пожалуйста выберите один или больше пунктов
Нецензурная лексика, ругань Флуд Нарушение действующего законодательства Украины Оскорбление участников дискуссии Реклама Разжигание розни Признаки троллинга и провокации Другая причина Отмена Отправить жалобу ОК
Оставайтесь в курсе последних событий!
Подписывайтесь на наш канал в Telegram
Следить в Телеграмме