Ему исполнилось бы сто…

Пересказывать биографию человека - не сказать о нем ничего. Потому что биографические данные - это всего-навсего «сухая бухгалтерия», статистика, которая служит преимущественно чиновникам. Поэтому пойду другим путем. Подам свои впечатления об этом человеке - эпизоды из его жизни, коснувшиеся и меня.

Впервые «нос к носу» я встретился с Федором Юрьевичем Макивчуком осенью 1961 года. Пятикурсником факультета журналистики Львовского университета приехал в «Перець» на практику. Меня никто не посылал и никто не приглашал, потому что «Перець» практикантов не брал. Договорился с деканом, что «за свои деньги поеду искать судьбу».

«Перець» тогда размещался в цокольном помещении отеля «Театральный», напротив Оперы.

Еще задолго до начала рабочего дня я появился в просторном холле. Там стояли несколько стульев и два канцелярских стола. За одним сидел круглолицый уже немолодой человек. Перед ним стояла четвертинка «Московской» и лежали два больших зеленых огурца. Обычно в такой ранний час в редакцию из поездов приходили жалобщики. Поэтому человек спросил у меня:

- На кого жалуетесь?

Я объяснил, что и к чему, на что он заметил:

- Ну, практиковаться в «Перці» - почетно… И есть у кого…

Предложил мне немного выпить. Я отказался, и он засомневался, выйдет ли что-либо из меня. Но позволил ждать «ответственных». Потому что он «всего-навсего» дежурит и на общественных началах принимает жалобщиков. То есть координирует - кому куда. А фамилия его Самохин…

Где-то около девяти в дверях появился бодрый худой мужчина. Самохин сказал:

- Это - ответственный
секретарь Олесь Ефремович Громов. А это, - кивнул на меня, - практикант. Приехал из Львова…

- Мы на практику никого не принимаем, - перечеркнул мои надежды Громов. - Нам и денег на это не выделяют…

Я что-то бормотал о «своих деньгах», о том, что мне хотя бы немного подышать бы перчанской атмосферой. На что Громов сказал:

- Ну, хорошо. Придет редактор - пусть решает. Но уверяю вас, дело это безнадежное…

Дождались Макивчука. Сижу перед ним, как заяц перед львом. «Лев» зажег папиросу. Затянувшись, улыбнулся:

- Так почему же вам так вдруг захотелось у нас практиковаться?

«Заяц» старался в каждое слово вставить как можно больше содержания:

- Не вдруг. Я пять лет своими силами пишу сатиру. Потому что на факультете такого курса не было. Регулярно печатаю фельетоны в «Вільній Україні», других газетах…

Макивчук остановил меня:

- Хорошо, хорошо… Потому что сейчас договоримся до того, что вам сразу и премию надо будет давать…

- Ну что, - говорит Громову, - попробуем… Вишни из него не сделаем, так, может, хотя бы пить научим… Посади его в комнату к Жолдаку. Практикой пусть руководит Билкун… И сними за счет редакции для него отель… Потому что, не дай Бог, влипнет к какой-то… Пропадет талант…

В 1965 году я снова в кабинете Макивчука. Теперь уже как искатель работы.

Знал о нем уже многое. И легенд, и правды. И о том, как «ніс у ЦК ср…ку», и о придибенциях на охоте или рыбалке. Знал о его крутом характере.

Поэтому, скажу честно, на удачу не очень надеялся. Хотя знал, что он помнит меня по практике, хорошего мнения о моем сатирическом калейдоскопе, рукопись которого читали в редакции.

Стряхнул пепел с папиросы:

- Так вы хотите у нас работать?

- Это было бы для меня большой честью…

- «Тиць-пердиць - контрактація телиць…» Здесь чести мало. Здесь требуется умение…

Я опустил уши. Хандрец, думаю. Куда ты, бедолага, поперся?

Смотрит, словно прожигает:

- Это если бы вы приехали пару недель назад… Мы взяли человека… Возвращайтесь во Львов, пишите нам. А там, может, что-то наклюнется…

Я пошел ва-банк:

- Видите, Федор Юрьевич, «может» - глубокое и широкое… Понимаю, что вы меня не «покупаете», но котом в мешке не хотел бы быть ни для вас, ни для себя… Если бы вы мне дали какое-то задание… Чтобы я себя хотя бы проверил, надо ли мне в этом жанре работать?

Ему это понравилось. До сих пор те, кто претендовал на работу в «Перці», боялись Макивчуковых заданий. Как минимум три-четыре первых материала он «резал».

Мои три первых фельетона подписал, после чего я был оформлен как «постоянный внештатный» при редакторе. Зарплаты не получал, но жил за счет редакции в отеле, получал суточные. А когда освободилась должность секретаря-машинистки, я предложил «машинистку» отбросить и оформить меня «секретарем». Думал, Макивчук не захочет. Но его беспокоило другое:

- Это как вы будете жить на 60 рублей? Ни отель оплачивать, ни суточные выдавать мы штатному в Киеве не сможем…

- Ничего, Федор Юрьевич, зато я уже буду в штате. Душа спокойна…

- Когда в желудке бурчит, то и душа не спит…

Через некоторое время и желудок успокоился. В ЦК выбили еще одну ставку фельетониста. Правда, потом Макивчук, когда был чем-то недоволен, упрекал: «Завлек меня теми первыми фельетонами, а теперь сачкует…»

Я не «сачковал». Часто в номер шло по два фельетона. Один - под своим именем, второй - под псевдонимом. Но иногда писал не так, как шеф направлял…

Стою перед его столом, словно обруганная невестка. В третий раз возвращает фельетон, каждый раз другие претензии. Я молча слушаю и, очевидно, не очень любезно на него смотрю.

- Чего вы на меня вытаращились?!

- А чего вы на меня оскалились?! - не выдержал. Развернулся, хлопнул дверью так, что окно закрылось.

Сел за рабочий стол. Но какая работа? Думаю: очевидно, все. Надо готовиться к «эвакуации»…

Где-то через полчаса - гудит в коридоре (он, когда ходил, любил мугикать).

Открывает двери, кладет перед моим носом подписанный фельетон, а мальчикам, с которыми сидим в одной комнате, говорит:

- Хороший фельетон написал Дударь. Но если бы написал так, как я говорил, был бы еще лучше…

А после работы, за «круглым столом», направляя ко мне поднятую рюмку, замечает:

- Это только Дударь может себе позволить в моем кабинете дверьми хлопать так, что окна выпадают…

Он был, если можно так сказать, разнополюсный. Когда тебе трудно - поможет. Но если ты купил новый кожух - берегись. Мы научились своими «материальными достатками» шефа не раздражать. Но такой атрибут благосостояния, как авто, пусть даже самое маленькое, не утаишь. Он почему-то считал, что все, чем ты живешь, и даже дышишь, - за счет перчанского бренда.

Мой «ушастый» «запорожец» он оскорбительно называл «жоповозец». Я же, в честь шефа, величал его «кадиллак-Фердинанд».

Как-то заходит:

- Вызывают в ЦК, а тот архаровец с «Волгой» где-то слоняется. Заведите свой «жоповозец» и подбросьте меня…

Едем. Я газую, он орет:

- Осторожно! Куда гоните?!

- В ЦК. Вам же надо быстро…

- Так меня туда живого вызывают, а не мертвого…

Повернули на Орджоникидзе (теперь - Банковая).

- Возле Союза писателей остановите, пройдусь…

Я понял, что он не хочет, чтобы в ЦК увидели, что приехал на «запорожце», да еще и красном. Нажал на газ и притормозил перед самым входом в ЦК.

- Извините, - говорю, - перепутал педали…

Он, кряхтя, выгружается, а я:

- Федор Юрьевич, вас ждать или приехать за вами?

- Да езжайте вы к Фенькиной матери!.. Ездок!.. Еще не выучил, где какая педаль, а уже берется шефа возить…

«Перець» был журналом авторитетным и действенным. «Перця» часто боялись даже те, кто уже ничего не боялся. Тираж более трех миллионов сатирического издания, не пропагандированный и не планированный, способствовал хорошей славе «Перця». Но эту славу заслуживал прежде всего его главный редактор. Он подбирал кадры, он формировал каждый номер журнала, он читал и подписывал каждый материал, отбирал каждый рисунок, текстовку к нему. Корректировал верстку.

Верстку вычитывал каждый творческий работник, ставил свою подпись.

При моей пятнадцатилетней «отсидке» в «Перці» это правило нарушили только раз. Когда печатали пасквиль на Ивана Дзюбу. Такое себе совдеповское вранье - «Про містера Стецька та літературне жабеня». Я не знаю, кому из перчанских коллег доверили его вычитывать, но в день, когда должна была появиться верстка, мне сказали: «Можешь идти домой… Верстки не будет…»

Материал вышел под псевдонимом. Но то, что Макивчук до этого работал «за закрытыми дверьми», его творческая манера подсказывали, что это был его плод. Еще больше утвердился в этой мысли, когда за рюмкой некоторые коллеги восхваляли - дескать, материал написан очень квалифицированно. Я тогда ляпнул: «И какая это квалификация? Например, фраза, где «викликає його Лин», поучает, ругает… Получается, что лягушонок, который живет в чистой воде, - негативный герой, а линь, который в болоте, - положительный…»

- Да заткнитесь вы! - гаркнул на меня Макивчук. - Еще один жабознавец нашелся…

В журналистских кругах о Макивчуке ходили легенды как о чрезвычайно смелом человеке. Дескать, песочит, невзирая на чины и ранги. Это, конечно, легенды. В действительности же он был типичным советско-партийным чиновником - с «выхилясом» перед высшими и «свистоплясом» перед низшими. Привилегии, которые дала ему природа, - чувство юмора, меры и хороший журналистский нюх…

Он и сам хорошо понимал, что, возможно, его как сатирика, юмориста не очень и боятся или уважают. Но кому хочется, чтобы над ним публично смеялись? Поэтому партийные чиновники и с «Перцем», и с его редактором время от времени заигрывали. Тем более когда уверяли, что партии нужны щедрины и гоголи. Это создавало вокруг персоны редактора «защитную оболочку», прибавляло самоуверенности…

Как-то вызывает меня:

- Звонил Шелест. В заповеднике на Бирючем острове браконьерничали Мацкевич и Ежевский. Убили 17 оленей… Выписывайте командировку. И помните - это «свободные поиски». Никто никакого задания не давал. И в редакции никому ни слова… Поддерживайте связь…

Кто такие Мацкевич и Ежевский мы знали. Первый - министр сельского хозяйства СССР, второй - глава Всесоюзного объединения «Сельхозтехника». Оба - члены ЦК КПСС… А вот где этот Бирючий остров?.. Была реплика Шелеста, что после охоты
«…слонялись по Запорожью в тирольских шляпах»…

Самолет доставил меня в Запорожье вечером. Январь, метель, автобусы не ходят. Позвонил по телефону знакомому из обкома партии. Он сказал, что Бирючий остров - фактически полуостров на территории Херсонщины, но въезд на него из Запорожской области. В Якимовском районе. Это заповедник, в котором дачи всех членов политбюро ЦК КПСС, в том числе и Хрущова.

Объект режимный. На косе, которая ведет к острову, - три полосы ограждения. Одна от другой через несколько километров. Усиленная вооруженная охрана… Пропуска выдает только Москва…

Звоню по телефону Макивчуку. Говорю, что и к чему.

- Раз «хозяин» сказал, надо пробиваться…

Мои «пробивание», проверка и побег описаны в книге «Роздуми легковажного».

С Херсонского аэропорта снова позвонил по телефону Макивчуку. Это был как раз мой день рождения. Он мог стать последним…

Вечером прибыл в редакцию. Меня ждали за накрытым столом. Макивчук ходил кандибобером. Все всё уже знали.

В ближайшем номере «Перця» вышел фельетон «Браконьєрство на високому рівні». За подписью моей и Билкуна. Для большей солидности. А через неделю я писал в ЦК объяснение, как летал на «свободные поиски». И, «не советуясь ни с кем», проник на территорию «режимного объекта» и т.д. и т.п. Страховал себя член политбюро ЦК КПСС и первый секретарь ЦК Украины Шелест, страховал себя Макивчук. Застраховал себя и я. Написал заявление «по собственному желанию». Но Макивчук порвал его со словами:

- Не спешите, может, перемелется…

Следующее задание Шелеста и Макивчука я не выполнил. Хоть объект был вовсе не режимный. И мне никто не препятствовал. Кроме собственной совести.

Вызвал Макивчук:

- Звонил Шелест, говорил: «Пошли парня на Черниговскую научно-исследовательскую станцию сельского хозяйства. Пусть раздраконит директора. Мы его будем снимать…»

Станция - не доезжая до Чернигова. «Парень» на следующее утро, еще задолго до начала рабочего дня, обсервировал ее территорию. Первой на работу пришла уборщица. Спросил у нее, когда будет директор, потому что, дескать, хочу устроиться на работу.

- С директором беда, - говорит она. - Лежит в больнице, инфаркт… А перед тем паралич разбил жену, потому что в горах погиб сын… Был альпинистом…

Я вернулся в редакцию. Говорю Макивчуку: «Фельетона не будет…» Обрисовываю ситуацию - нельзя добивать человека…

- Вы что?! Опупели?! - гаркнул Макивчук. - Не понимаете, чье это задание? Возвращайтесь в Чернигов и…

Разговор прервала «вертушка». Как раз позвонил по телефону Шелест. Макивчук схватил телефонную трубку:

- Да, Петр Ефимович, да… А он тут около меня… Даю… - протянул мне телефонную трубку.

- Вы еще не поехали? - спрашивает Шелест.

Я скороговоркой объяснил, что уже приехал, и считаю, что фельетон писать нельзя. Объяснил почему…

- Правильный вывод вы сделали, - сказал Шелест. - Дайте трубочку редактору…

Макивчук слушает, и его испуганное лицо светлеет:

- Да, да, Петр Ефимович. И я ему говорю, что молодец… Человека добивать нельзя… Мы же не варвары…

То, что в «Перці» время от времени выпивали, - вранье. В «Перці» выпивали постоянно. Для этого в сейфе ответственного секретаря всегда лежал финансовый резерв. «Перець» часто получал премии от Комитета охраны природы. Их выписывали на того или другого сотрудника, а сохраняли как редакционную заначку. Кроме того, была «холостяцкая складчина». Существовало правило: пьешь или не пьешь, а деньги даешь. Но в гастроном бегал тот, кто пришел на работу в «Перець» последним.

Но в коллективе, кроме нормальных людей, были и «доброжелатели». Одни «стучали» шефу на меня, другие - в ЦК - на меня, шефа и весь коллектив. Кто-то из «доброжелателей» написал в ЦК, что в «Перці» постоянно пьют, а Дударя посылают в гастроном.

Вызвали Макивчука. Он говорит:

- А что я Билкуна пошлю? Так он без ноги.

Остроумие Макивчука даже его противников часто обезоруживало. А в коллективе было возбудителем хорошего настроения.

Как-то на вечернем застолье спрашивает у меня:

- А это правда, что вас женщины любят?

- Не знаю, Федор Юрьевич. Но когда раз поцелую, то еще хочет…

- Вот, похвастался, - говорит Макивчук. - Вон Лавруша, - кивнул на Лаврина Гроху, - как «поцелует», так она две недели не хочет…

Макивчук очень не любил, когда кто-то из сотрудников печатался в других изданиях. В журнале «Соціалістична культура» у меня была рубрика «Галерея чудотворців». Он об этом знал, но ничего не говорил. И кому-то из моих «доброжелателей» это не давало покоя. И он еще до прихода шефа на работу подсовывал журнал с очередной моей публикацией ему под двери.

Вызывает. Журнал - перед ним:

- Когда вы все это пишете?

- Ночью, Федор Юрьевич. Днем я работаю только на «Перець»...

- Ночью спать надо… А вообще, советую, если уже такое «недержание таланта» - ставьте псевдоним. Так вам будет спокойнее и мне. Потому что зависть ваших «друзей - необъятная»…

Был в редакции человек с каким-то особым «интересом» ко мне. Часто «шутил» - и все одинаково: «О, уже идет проверять «схрони»… Это потому, что я из Галичины, где были «криївки» повстанцев.

Я все пропускал мимо ушей. А на каком-то общередакционном застолье, когда он снова выдал этот «шутку», я не удержался:

- Уважаемый (имярек)! Еще раз это услышу, наклепаю морду…

Все ахнули. Человек был намного старше. И на ответственной должности. На следующий день вызывает меня заместитель редактора Николай Билкун. Сидит у него и вчерашний «шутник».

- Надо извиниться! - говорит категорически Билкун.

- Не буду! Пусть извиняется тот, кто не к месту шутит…

Заходит Макивчук:

- Что, не хочет извиняться?.. Да извинитесь перед этим говном! Потому что завтра побежит в ЦК, снова наделает вони…

- Хорошо, - говорю «шутнику». - Извините меня…

Тот бросается меня обнимать, целовать, а Макивчук комментирует:

- О-о, поцелуй Иуды… Да не слюнявьте уж его, пусть бежит, потому что гастроном закроют.

- Федор Юрьевич, - спрашиваю, - что брать - «Плиску» или «Будафок»?

- Да берите «Будафок». Там хоть бутылка больше…

Когда мы уже эту бутылку «делили», Макивчук сказал:

- В следующий раз, когда захочешь кому-то сказать, что он говно, молча поставь перед ним бутылку коньяка и иди…

Как-то летом говорит:

- Поезжайте в Бердянск. Сделайте «З олівцем…» и в Доме охотника договоритесь об охоте. Я приеду на машине…

Приехал с женой и внучечкой. Подстрелили несколько уток. Жена нафаршировала их гречкой, запекла. Выпили по рюмочке. Говорю:

- Пойду искупаюсь.

- Только же далеко не залезайте, потому что я плохо плаваю.

Барахтаюсь среди волн. Вижу, он вышел из домика, ходит по берегу сюда-туда, сюда-туда, а потом кричит:

- Да вылазьте уже! Не выматывайте мои нервы… Я совсем не умею плавать…

Было понятно, что ему не так дорога моя жизнь, как собственный покой. И я покорно вышел на берег. Хоть, по правде говоря, и о жизни беспокоился. Узнав, что у меня накануне немного пошаливало сердце, сразу после приезда позвонил по телефону профессору Михневу, и я недели две отлеживался в институте
им. Стражеско…

Это - лишь несколько эпизодов из жизни Федора Юрьевича Макивчука. Не сомневаюсь, что каждый, кто в той или иной степени с ним контактировал, рассказал бы не меньше. При написании этих заметок, не использовал того, что знаю об этом колоритном человеке из рассказов других. Не пересказывал наши неприятные разговоры. За пятнадцать лет работы было всякое. Я не был любимчиком Макивчука. Но он знал, что никогда не подведу и никогда не поступлю подло.

В этом году ему исполнилось бы сто. Сорок из них он редактировал «Перець». Возможно, где-то там, в других мирах, его неспокойная душа продолжает смеяться, смешить и перчить. А мы - те, кто работал под его руководством, признательны судьбе за то, что какую-то часть своей жизни перцевали рядом с ним.