ВОЗВРАЩЕНИЕ КОНСТИТУЦИОННОГО СУДА

Верхняя палата российского парламента наконец-то, спустя почти полтора года после октябрьских событий 1993-го, покончивших с российским Конституционным судом «старого образца», избрала нового, недостававшего судью в казавшийся уже историческим орган. Через несколько дней Конституционный суд возобновит свою работу.

Это событие заставляет вернуться к страницам недавней российской политической истории, когда Конституционный суд начал действовать в обстановке всеобщих демократических восторгов. Появление суда, как бы заменившего аморфный Комитет конституционного надзора СССР, воспринималось как очередная победа демократии. В ажиотаже никто и не подумал, что суду волей-неволей придется выступать в роли ревностного защитника старой, весьма несовершенной Конституции России. И если закон не будет отвечать сложившейся политической реальности, виновным окажется не законодательство, а сам суд. Если вернуться еще на несколько лет назад, в начало горбачевской «перестройки», то мы легко отыщем там телекадры трансляции съезда народных депутатов СССР: литовская делегация покидает зал заседаний, стремясь не допустить создания союзного Комитета конституционного надзора. Литовские депутаты отчетливо понимали, что будь даже комитет сформирован из порядочнейших людей, он — в случае наделения судебными полномочиями — обязательно будет препятствовать независимости Балтийских стран, обозначенных в Конституции СССР как, так сказать, субъекты союзной федерации.

С российским Конституционным судом получилось именно так: судьи вынуждены были непременно руководствоваться старым, но обновляемым законодательством, что оставляло многочисленные лазейки как властным структурам, так и самим судьям — для проявления человеческих и личных пристрастий. Общественность облегченно вздохнула, когда суд отменил указ Ельцина об объединении министерств безопасности и внутренних дел в одно «суперминистерство» для Виктора Баранникова. Но та же общественность недоумевала, когда суд фактически подтвердил незаконность запрета тем же Ельциным КПСС и начинала вспоминать о коммунистическом прошлом судей. Мало кто задавался вопросом: что бы стал делать Конституционный суд ФРГ, если бы ему предложили признать законность запрещения НСДАП по гитлеровской конституции.

Дальнейшая — после «дела КПСС» — деятельность Конституционного суда была переполнена противоречиями, вообще характеризовавшими ситуацию во властных структурах. Съезд народных депутатов отказывался принимать новую Конституцию, но президент Ельцин встал на путь прямого нарушения пусть старой, но действующей. Можно сколько угодно критиковать тот Основной закон, дававший депутатскому корпусу возможность в одночасье превратить президента страны в «английскую королеву», однако и это дозволялось не кем-нибудь, не Конституционным судом, а Конституцией. Поэтому нелепо было, как в предоктябрьские дни, делить судей на сторонников и противников Бориса Ельцина. Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин вполне логично оказался среди противников Ельцина: во-первых, президент нарушал тогдашнюю Конституцию, а во-вторых, в сложившейся ситуации Зорькин вырастал не просто до посредника, а до регента при слабеющей власти: возрадовавшиеся примату права российские эмигранты даже удостоили его премии согласия. Потом был октябрь 1993-го, лихорадочные попытки Валерия Зорькина сохранить себя и попытки судей сохранить суд, отчаянная ругань дозвонившегося до Зорькина «исполняющего обязанности президента» Александра Руцкого... Какая глава открывалась в российской истории, мы понимаем только сейчас...

Крах величия законодательной власти, превращение ее в аморфную взволнованную структуру при власти исполнительной означал и крах судебной власти. Конституционный суд сохранили и в новой Конституции, но его судей лишили чуть ли не главного признака относительной независимости от других властных структур — пожизненности, позаимствованной у Конституционного суда США. Это также один из российских политических анекдотов: были «бессмертными», стали назначенцами... Кроме того, теперь судьи не могут рассматривать дела по собственной инициативе: для этого им необходимо получить соответствующие предложения от исполнительных или законодательных структур. Что это означает на практике, ясно уже сегодня. От начинающего работать суда общество ждет прежде всего правовой оценки действий федеральных властей в Чеченской республике. Однако запрос на эту тему, способную стать для нового состава судей «лакмусовой бумажкой», в суд так и не поступил. Правительство явно не стремится узнать у судей, право ли оно. Для Федерального собрания обратиться в суд — расписаться в собственной беспомощности... Так что вряд ли Конституционному суду удастся порадовать наблюдателей новой сенсацией на правовую тему.

Вообще, боюсь, что россиян поджидает новое жестокое разочарование. Конституционный суд избирали слишком долго. Вряд ли это планировалось заранее: недаром разработчики новой Конституции предоставили право выдвигать в суд президенту России, а утверждать — депутатам верхней палаты российского парламента, Совету Федерации, априори (сформирован из региональных лидеров) более податливому, чем ершистая Государственная дума. Однако сенаторы оказались людьми жесткими: они до сих пор не утвердили генерального прокурора Российской Федерации, хотя со времени отставки Алексея Казанника прошло уже достаточно много времени и президент Ельцин несколько раз предлагал вернуться к кандидатуре и.о. генерального Алексея Ильюшенко. Они же постоянно отвергали кандидатуры всех судей, кого можно было бы заподозрить в излишней любви к исполнительной власти. Отвергали даже тогда, когда президент пошел на прямое нарушение закона и два раза вносил на рассмотрение Совета Федераций одну и ту же кандидатуру — помощника главы своей администрации. За время долгого и достаточно мучительного формирования Конституционного суда в обществе, несколько удивленном президентским всевластием, постоянно слышался некий оттенок вздоха: вот будет Конституционный суд, он нас рассудит... Но что может рассудить суд? Ведь теперь ему придется стать защитником уже новой Конституции, базирующейся на «царских» президентских полномочиях. И именно защищать эти полномочия придется новому, пускай и не расположенному к Ельцину составу суда.

Проблемы, подобные чеченской, тоже вряд ли найдут у судей сочувствие. Кризис российского федерализма очевиден и на Чечне, и он вряд ли закончится. Президентское окружение, до октябрьской трагедии рядившееся в овечью шкуру «друзей регионов», приободренное танками и запахом крови на московских улицах, добилось исключения Федеративного договора из проекта новой Конституции. Еще старый, зорькинский, Конституционный суд чуть было не стал бревном на дороге российско-татарстанского диалога, когда, базируясь исключительно на федеральных конституционных нормах, отменил все татарстанские суверенизационные законы. Кстати, если немецким коллегам российских юристов все-таки важно, как относятся земли к федеральному законодательству, то Москве на это, как известно, наплевать: исключенность Чечни из процессов голосований, референдумов и одобрений последних лет не помешала российской армии сравнять с землей маленькую горную страну. Вряд ли юристы будут гуманнее военных, тем более, что их деятельность выражается в вердиктах, а не в бомбежках.