Пятьдесят лет назад...

Пожалуй, со времен Клары Цеткин и Розы Люксембург и на протяжении всей советской эпохи не было такого оригинального празднования памятного праздника 8 марта, как акция, к которой прибег Никита Сергеевич Хрущев ровно полвека назад. Именно 8 марта 1963 г. он провел масштабную встречу не с героическим советскими женщинами, а с далеко не героической "творческой интеллигенцией" страны.

И в этом была насущная потребность. Дело в том, что некоторое послабление политического гнета, к которому была вынуждена прибегнуть партия после смерти Сталина, желая избежать усуглубления политического кризиса (так называемая хрущевская оттепель), привело к активизации общественно-политической и духовной жизни во всем Союзе. Она начала выходить за предусмотренные режимом рамки. Командно-административная система увидела в этом угрозу своей монопольной диктаторской власти ("расшатывание корабля", по проницательному выражению Хрущева) и прибегнула к профилактическому подавлению. Под натиском сталинистов Хрущев постепенно отказывался от своих реформаторских намерений, да и сами эти намерения были весьма ограниченными, к тому же на них уродливо накладывались субъективизм и самодурство самого Хрущева. Начались громкие проработки творческой интеллигенции, в которой деспотическая власть всегда усматривала и будет усматривать главного нарушителя покоя и своего главного врага.

Состоялись две на широкую ногу поставленные и громко распропагандированные "встречи" Никиты Сергеевича Хрущева с деятелями искусства и литературы: в 1962 и 1963 гг. На первой был дан сигнал к наступлению по всему фронту на так называемых формалистов и абстракционистов. На фальшивом официальном жаргоне так называли всех неслухов, каким-либо образом склонных к независимому творческому мышлению и эстетичным поискам. Ясное дело, вожди руководствовались не интересом к тонкостям художественных средств, а желанием, используя свою власть, перекрыть все ходы к независимому человеческому мнению, держать писателей и деятелей искусств в роли "автоматчиков партии" (знаменитая формула Хрущева).

Свозили литературно-художественный "актив" со всего Союза. От Украины на эту "встречу" были приглашены несколько старших литераторов и неожиданно, в придачу - наверное, для устрашения, для науки - несколько младших: Ивана Драча, Мыколу Винграновского и автора этих строк. Со всей украинской "делегацией" приехали поездом в столицу. Гостиница "Москва" около Красной площади на день или два была отдана в распоряжение "деятелей литературы и искусства". Из гостиницы нас автобусами привезли на Ленинские горы, к какому-то дому приемов или что-то в этом роде, неподалеку от нового величественного корпуса Московского университета. Долго ждали прихода вождей. Смекалистые московские литературно-художественные звезды обсели в малом зале блестящего редактора "Известий", хрущевского зятя Аджубея. Там велась живая беседа. О чем - неизвестно: мы, провинциалы, убивали время в коридорах. Удивительно, но в коридоре топтался туда-сюда и сам Евгений Евтушенко. Пренебрег Аджубеем? Разгадка наступила, когда открылась дверь со двора, и в коридор порывисто вошел... сам Никита Сергеевич, а за ним и вся армада вождей и вождят. И первым, кого увидел Никита Сергеевич и заинтересованно приветствовал, был самый известный поэт эпохи.

Нас пригласили в просторный светлый зал, в котором было то ли три, то ли четыре длиннущих ряда столов, заставленных едой и напитками. Есть и пить, конечно же, никто не спешил - настроение было весьма торжественное, но в то же время и довольно тревожное: все понимали, что речь будет идти о разогнанной в Манеже выставке московских художников и соответствующих для всех уроках.Никита Сергеевич предоставил слово для доклада Ильичеву, но его полностью можно было прочитать разве что в следующих выпусках газет, а здесь темпераментный Никита Сергеевич, не терпя казенной скуки, вскакивал после каждой фразы Ильичева со словами об "идеологических диверсантах", "формалистах", "абстракционистах" и "педерастах" в искусстве, и слова его достигали такой конкретной выразительности, что им мог бы позавидовать любой из нынешних поэтов-матерщинников (хотя Хрущев, не будучи поэтом, прямо публично не матерился, но достигал эффекта другими сильными словами и их интонацией).

Очень отчетливо помню, как нам было стыдно после тех позорных сцен, когда Хрущев поливал грязью талантливых людей, брызгал слюной, обзывая художников педерастами (очень любил это слово и все время выскакивал с ним, прерывая официального докладчика секретаря ЦК КПСС по идеологии Л.Ильичева, а почтенная седовласая интеллигенция сидела, уставившись в пол и пряча друг от друга глаза или угощаясь яствами накрытых столов). И лишь Илья Эренбург отважился, хотя и в косвенной форме, но довольно прозрачно возразить ошалелому вождю (только его, к удивлению, Хрущев не отваживался грубо обрывать), защищая Фалька и художников-"педерастов", среди которых был и Эрнст Неизвестный, которому через десяток с лишним лет суждено было стать автором знаменитого метафорического надгробия тому же Хрущеву (превратности судьбы!).

Хитро выступил Евгений Евтушенко. Не вступая в полемику с Хрущевым, он вместе с тем, якобы поддерживая его политику десталинизации (о которой тот уже и не очень хотел вспоминать), долго громил Мао Цзэдуна. Кто хотел, мог найти в этом подрывную идею демократизации. Хрущеву же, возможно, приятно было слышать, что его поддерживают в такой щекотливой и рискованной (геополитически) теме как противостояние с великим Мао... Другие ораторы преимущественно благодарили Хрущева за мудрые мысли.

После такого, так сказать, напряженного рабочего дня армада служителей разных муз ужинала в просторном зале ресторана гостиницы "Москва", специально для них хорошо обставленном. Мы втроем - Винграновский, Драч и я - устроились за одним столом. К нам подсел Леонид Николаевич Новиченко, интересовался нашими впечатлениями. А впечатления были очень скверные (прежде всего из-за агрессивного поведения Хрущева, да и грубого образа вождя), и мы этого не скрывали. Леонид Николаевич сам был встревожен, но на правах старшего товарища и опекуна старался нас успокоить: дескать, высказывается он не очень изящно, ведь он же из трудового народа, - но какова житейская мудрость и т.п. Подошел Максим Тадеевич Рыльский, улыбнулся и говорит иронически: "Ну что, отделались легким испугом?". Эта шутка нас удивила, поскольку мы тогда никакого "испуга" не ощущали, а переживали стыд за все, что видели и слышали... Вспоминаю об этом лишь для того, чтобы читатель из младшего поколения представил, в какой атмосфере жили и делали свои первые шаги, чему противостояли те, кого позже назвали "шестидесятниками".

Вернувшись домой, в новогоднем номере "Літературної України" имели удовольствие прочитать редакционную статью: "В 1963-й год литераторы и художники вступают вдохновленными недавней встречей с руководителями партии и правительства. Писатели Советской Украины безгранично признательны Центральному Комитету и лично Никите Сергеевичу Хрущеву за неослабевающее внимание к вопросам литературы, заботу о ее дальнейших успехах. Мысли, высказанные товарищем Никитой Сергеевичем Хрущевым во время посещения Выставки московских художников и на встрече с деятелями литературы и искусства, и речь секретаря ЦК КПСС товарища Л.Ф. Ильичева, провозглашенную на этой встрече, писатели восприняли как ясный идейный для своего дальнейшего творчества".

Для осуществления хрущевских указаний, провозглашенных на выставке в московском Манеже, в идеологических и литературных комендатурах всех республик и областей бросились искать собственных "формалистов" и "абстракционистов". В Украине первыми назвали Лину Костенко, Ивана Драча, Мыколу Винграновского, позже этот список еще больше увеличился (пока не дошло до политических обвинений и арестов, но это уже другая тема). Началась настоящая вакханалия верноподданичества, моральной неразборчивости и эстетического невежества, чтобы не сказать - человеческой глупости. Но, в отличие от кампаний сталинских времен, звучали голоса завуалированной, а то и прямой предосторожности, призывы к умеренности. В частности Максим Рыльский в статье "Серьезное дело - искусство" ("Літературна Україна" от 29 января 1963 г.) недвусмысленно советовал: "Было бы очень досадно, если бы у нас стали делать из московской встречи и откликов на нее в печати быстрые, "скоропалительные", "организационные" выводы..." І даже неудержимый апологет Хрущева Андрей Малышко в статье под характерным для этого рода выступлений заголовком - "Ближе к человеческим сердцам" ("Літературна Україна" от 8 января 1963 г.), - привычно клеймя "абстракционистов", вместе с тем фактически пытался вывести из-под удара Мыколу Винграновского, Ивана Драча, Евгена Гуцало.

Ситуация ухудшилась после второй "встречи" Хрущева с деятелями литературы и искусства, состоявшейся 8 марта 1963 г. и давшей новый толчок охоте на ведьм. В этот раз речь шла уже не столько о "формалистах", "абстракционистах" и "педерастах", сколько о тех, кто (цитирую) "судит о действительности только по запахам отхожих мест, изображает людей в нарочито уродливом виде, рисует свои картины черными красками".

Партия чутко уловила общественную тенденцию к критической оценке всем надоевшего казенного одописания. Здесь, по мнению вождей, таилась опасность, надо было поддержать послушных исполнителей "соцзаказов". А потому - "надо дать отпор любителям наклеивать ярлык "лакировщика" тем писателям и деятелям искусства, которые пишут о положительном в нашей жизни". Тех же, кто, дескать, выискивал "черное", Хрущев предложил называть дегтемазами, и этот термин на некоторое время заполонил печать. Отдельно Хрущев нападал на Виктора Некрасова за его очерки из заграничных поездок и якобы неуважение к рабочему классу. И теперь в один ряд с московскими крамольниками (Эренбургом, Евтушенко, Вознесенским, Ахмадулиной - это только из писателей) в Украине поставили Виктора Некрасова, Лину Костенко, Мыколу Винграновского, Ивана Драча, Виталия Коротича, Евгена Летюка (чуть позже в черный список надолго попал Василь Симоненко; настала очередь, уже по более тяжелому счету, и Ивана Светличного, Евгена Сверстюка и многих других).

Не было конца и края заседанием, собраниям, активам, "митингам", резолюциям - кампания проработки перерастала в безумную "психическую атаку". На расширенном заседании президиума правления СПУ 15 марта 1963 г. один из ее руководителей, ныне покойный, от лица "могущественного многонационального коллектива советских писателей" грозно предостерегал "старых и молодых одиночек, которые чересчур уж зарвались": "Опомнитесь, пока не поздно. Не позорьте себя окончательно: советский народ терпеливый, но всему есть предел" (отчет о заседании опубликован в "Літературній Україні" от 19 марта 1963 г.). Это уже была прямая угроза. В номере от 5 апреля "Літературна Україна" сообщила о встрече ряда ведущих украинских писателей с рабочими завода "Арсенал". Рабочие, сообщала газета, "горячо поддержали установки партии, направленные на дальнейшее развитие литературы и искусства, остро осуждали идейно ошибочные позиции и отступления от метода социалистического реализма в произведениях В.Некрасова, И.Эренбурга, Е.Евтушенко, А.Вознесенского. Справедливые упреки были высказаны, в частности, в адрес И.Драча, М.Винграновского, допускавших в своем творчестве идейно нечеткие, путаные утверждения и формалистические выкрутасы".

Аналогичные обвинения были поддержаны и на официальном уровне - в докладе тогдашнего первого секретаря ЦК КПУ Н.Подгорного на совещании актива творческой интеллигенции и идеологических работников Украины 8 апреля и в выступлениях на нем. А потом - в многочисленных газетных публикациях и, конечно же, "письмах трудящихся", которыми пестрели колонки газет. Особенно трогательной была единодушная жесткая забота о чистоте и прозрачности украинского поэтического слова - в развитие тезиса тов. Н.Подгорного: "Формалистические выкрутасы со словом непременно приводят к искривлению и затуманенности идейно-художественного содержания произведений. А о том, что дело обстоит именно так, свидетельствуют некоторые произведения молодых поэтов М.Винграновского, И.Драча, Л.Костенко" ("Літературна Україна", 9 апреля 1963 г.).

Однако, как ни усложнилась ситуация для молодых поэтов, в частности для И.Драча, М.Винграновского, Л.Костенко, они уже успели завоевать авторитет, благодаря которому их уже трудно было просто "вычеркнуть" из литературы. Власть не повторила эту ошибку по отношению к младшим, и последующую волну талантливых поэтов просто уже не пускали в печать - В.Голобородько, В.Кордун, В.Илля, М.Воробьев, Г.Кириченко десятилетиями не могли напечатать свои книги, а Григорий Тименко двадцатидвухлетним юношей бесследно исчез из жизни при невыясненных (и никем не выяснявшихся) обстоятельствах...

Для усиления кампании в Украину приехал сам Александр Евдокимович Корнейчук, который в последние годы, будучи председателем Всемирного совета мира, жил либо в Москве, либо в каком-то международном социалистическом пространстве. Он провел здесь открытое партийное собрание киевских писателей (сюда были приглашены и беспартийные), которые должны были завершить разгром возмутителей спокойствия. Однако праздника не получилось. Об этом можно было догадаться даже из тенденциозного сообщения "Літературної України" в номере от 29 апреля 1963 г. под заголовком "Беречь честь и славу советской литературы". Рутинный выхолощенный отчет, но в нем было несколько загадочных моментов. "Не удовлетворило собрание выступление В.Некрасова..." "Сделал попытку смягчить критику... В.Коротич". "Не удовлетворило участников собрания и даже вызвало негодование путаное, местами абсурдное и бестактное выступление И.Дзюбы". Читатель, привыкший к мошенническому жаргону нашей тогдашней печати, догадывался, что желательного единодушия на собрании не было, и что не обошлось без "эксцессов", то есть проявления несогласия с начальством. Мое же выступление возмутило начальство не только тем, что я пытался опровергнуть обвинение в адрес Виктора Некрасова, русских и украинских поэтов, а тем, что я неучтиво высказался о выступлении Хрущева на "исторической встрече".

…Миновало полвека. На теперешний взгляд может показаться, что проделки Хрущева были вовсе бессмысленными. К сожалению, это не так, дело было куда серьезнее. При всей своей импульсивности Хрущев был неизменно безошибочен в определении направления идеологических ударов, и общегосударственная облава на "формалистов", "абстракционистов", "дегтемазов" не была его глупой прихотью: хотя и сумбурная по форме, она была вполне логичной по сути - прекращала попытки уклониться от политического надзора, спрятаться в "заумные" способы выражения или в интеллектуальные тонкости; подтверждала непоколебимое в тоталитарном обществе право государственного руководства контролировать не только общественную мысль, но и характер, и формы всех искусств.

Это государственное мышление пережило и самого Хрущева, хотя постепенно теряло свою сумасшедшую энергию.