Хроники Семена Пидгайного

"Протягом багатьох років довелося мені зазнати безліч репресій, пригнічення та зневаги, а втім, ніякі більшовицькі тортури не зламали моєї волі, моєї сили та моєї любові до моєї розіп'ятої більшовиками Батьківщини", - так начал автобиографию 11 ноября 1941 года историк и писатель Семен Пидгайный, вернувшись после долгого заключения в Харьков.

Краткое жизнеописание было первой попыткой объективно осветить свое прошлое.

Мытарства Пидгайного по тюрьмам поражают. Выдернув его по бессмысленному обвинению из рабочего кабинета и передав под бдительный надзор конвоиров, ГПУ перемещало опального историка из одной тюрьмы в другую: ростовскую, таганрогскую, харьковскую пересылочную, московскую "Бутырку" и ленинградские "Кресты", до тех пор, пока, в конце концов, не упекло его на край света, в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) - место заключения многих известных украинцев, репрессированных в начале 1930-х гг. и с особой жестокостью уничтоженных в лесном урочище Сандармох на материке накануне 20-летия установления советской власти.

Литературные портреты Пидгайного, написанные с заключенных, являются одним из бесценных и немногочисленных источников-летописей соловецкого концлагеря. Их героями были академики Матвей Яворский, Степан Рудницкий, Михаил Слабченко, профессора Федор Пущенко, Александр Яната, литераторы Мыкола Зеров, Павел Филипович, Мыкола Кулиш, Евген Плужник, Алексей Слисаренко и многие другие художники, ученые, государственные деятели, с которыми автора свела судьба. Написанные на основе собственного, мучительного, как незалеченная рана опыта, воспоминания были изданы в эмиграции под выразительным названием "Українська інтелігенція на Соловках". Книга стала информационным прорывом и привлекла внимание к автору.

Семен Пидгайный

Казалось бы, о его драматической судьбе уже все давно известно из публикаций и биографического произведения "Недостріляні". В то же время важные подробности "мирной" жизни Семена Пидгайного до ареста и ссылки, существенно дополняющие жизнеописание, всплывают из недавно найденных архивных документов. Осенью 1941 г. Пидгайный писал:

"Народився (17 апреля, - И.Ш., О.Р.) 1907 року в станиці Ново-Мінській Кубанської області. З походження - козак. Батько козак, розстріляний більшовиками за участь в антирадянських повстаннях. Все господарство сплюндроване і розграбоване більшовиками. Всі родичі або розстріляні, або зіслані в Сибір чи Карелію.

Закінчив 1925 року середню школу. З 1925 по 1929 закінчив Київський інститут Народної освіти (Університет), історичний факультет. Вчився, маючи підроблені документи, що було виявлено при закінченні; був виключений зі складу студентів, але дякуючи протекції академіка Багалія, був наркомом Скрипником поновлений в правах".

Кадр кинохроники

Социальное происхождение или контрреволюционное прошлое родственников было в 1920-е годы значительным препятствием для получения высшего образования. Поэтому распространилась практика подделки документов. Воспользовался этим в поисках своего места в советском социуме и Пидгайный. Как свидетельствует переписка, чтобы восстановиться в университете, он должен был скрывать свое происхождение, а во время обучения должен был постоянно доказывать преданность государству - быть активным в общественной жизни и не поддерживать связи с непролетарской семьей: "… всі свої роки навчання я завше йшов поруч з кращими товаришами, завше був витриманий і послідовний в своїй ідеології і не робив від правильної лінії збочення. З 1925 року я відірваний від дому і живу цілком самостійно, користувався стипендією, працював на посаді і з цього жив, ніяким способом я, власне, не користувався з батькового господарства. Я далекий був і є з будь-якою солідаризацією з антирадянською стихією і завжди вів боротьбу з нею, в яких би вона виявах не відбувалась. Я ніколи не відмовлявся від громадської роботи і на ній завжди був. Я був і до вишу, і в виші кращим товаришем у всіх відношеннях і тому тільки вступив до ЛКСМУ. Мені ніхто не може закинути жодного політичного зробленого мною ляпсусу протягом чотирьохрічного перебування в ІНО".

Однако этого было недостаточно. В условиях, когда все учреждения были нашпигованы платными и добровольными "информаторами", трудно скрывать отдельные страницы биографии. Как и другие учебные заведения, Киевский ИНО наводнили шпионы, которые, по мткому выражению Мыколы Зерова, "розплодились у безлічі екземплярів":

"Його стріваю я -
і мало не щодня! -

В студентській постаті
на темних коритарах

В повазі лекторській
і в круглих окулярах,

Де тиша темних книг,
де збори й метушня..."

Юношу "вычистили" весной 1929-го, когда он учился на четвертом курсе. Компромат, поступивший на него, был, как по тем временам, страшный. Новоминский сельсовет характеризовал его родителей как кулаков. Разоблачение в своем обращении в НКО подтвердил и ректор Семен Семко: "Из института был исключен студент IV курса (последнего) исторического отдела Пидгайный, член ЛКСМУ. Вступил он как сын неимущего крестьянина, все время хорошо учился. Институт ориентировал его на научную работу. Оказалось, что отец его в 1922 году был расстрелян как заложник на Кубани (отец и он казаки). В заложники отец студента попал потому, что брат его был в банде. Хозяйство отца раньше и семьи сейчас относится к средним. В правлении было письмо о том, что отец был расстрелян как контрреволюционер. Студент Пидгайный доказывает, что брат его после банды служил в Красной армии и вступил в партию. Прошу указаний относительно этого дела".

Исключение из института еще не означало окончательного лишения права на получение образования. Собирая нужные документы, доказывая свою лояльность советской власти, отсутствие связей с непролетарской семьей, обивая пороги государственных заведений, Центральной (или своего института) комиссии в студенческих делах, вычищенным лицам по нескольку раз приходилось проходить все круги ада в реальной жизни. Некоторым удавалось добиться восстановления в правах. Аналогичный путь после устроенного ему "чистилища" должен был пройти и Семен Пидгайный.

В своих ходатайствах юноша оправдывался: "Батько мій не був активним контрреволюціонером, а був розстріляний як заручник. Хоч я цього ствердити і не можу, бо сільрада ще такого не надіслала. Те, що я написав у анкеті "середняк" замість "бідняк", пояснюю своєю несвідомістю (коли я вступав до КІНО мені було 17 років). Те, що не сказав свою провину на пленумі колективу ЛКСМУ, пояснюю тяжким психічним станом моїм у той час; вже на другий день вранці я це визнав. Але основне й головне те, що я ні з батьком, ні з братом не маю нічого спільного, з батьком з дня розстрілу (7 років), з братом з 1923 року, коли він поїхав з Ново-Мінської. Коли був Червоний терор, мені було 14 років… Зважаючи, що я нічого спільного не маю з політично-ідеологічним світоглядом мого батька, а, навпаки, завше був, хоч скромним дуже, поборником за пролетарську державу і культуру, вважаю, що не буде великої шкоди Радвладі, коли мені буде дозволено закінчити ІНО".

В жизни Пидгайного судьбоносную роль играли и поддержка ректора, и ходатайство Секции научных работников УССР, и академика Д.Багалия как председателя Центрального бюро секции. Он неоднократно поддерживал просьбу о восстановлении в правах студентов, которые хорошо учились и были способны к научной работе.

Кроме этого, согласно постановлению коллегии НКО и директиве наркома образования Н.Скрыпника, студентов последних курсов исключали только в тех случаях, когда их лично разоблачали как контрреволюционеров. Но восстановиться в вузе студент мог только доказав, что полностью порвал со своей семьей…

Все эти обстоятельства и спасли карьеру Семена Александровича. Центральная комиссия по студенческим делам в составе Управления профобразования 8 июля 1929 года постановила: "В связи с тем, что Пидгайный фактически окончил институт и правление дало ему положительную характеристику, предлагать восстановить в правах студента".

Фото из январского номера газеты

Отстранение от любимого дела больно задело Пидгайного. Даже встретив после длительного перерыва бывшего ректора в концлагере, он не обошел стороной пережитых событий: "Ми зустрілись, як давні добрі знайомі. Одразу ж сказав, що він, власне, не дивується, чому я на Соловках: бо мені, мовляв, сюди давно слалась дорога, ще за його ректорування, коли мене звільнили з університету; але чого він тут, разом зі мною, - над цим він думає. Тоді я йому відповів, що він так само "по закону" на Соловках, бо: а) він українець, б) колишній член партії українських есерів, що перейшов потім до КП(б)У, в) що він не хотів мене виганяти з університету і зробив це під тиском спецвідділу, г) що мені відомо кілька подібних справ по університету і, нарешті, д) бувши головою Укрголовметодкому, а пізніше Укрцентрархіву, завжди провадив українську лінію. Не думаю, що мої аргументи справили на нього враження, бо лишився Семко смутний і розгублений, а закінчуючи розмову, сказав: "Якщо все те, про що ви говорите, є істина, то тим гірше для фактів, а я думаю, що це, мабуть, не так".

А Пидгайный тем временем переехал в Харьков и до ареста 17 января 1933 г. работал научным сотрудником Исторического музея Слободской Украины.

Обвинение Пидгайного в членстве в мифическом "Союзе Кубани и Украины" были связаны с преследованием за контрреволюционное прошлое. Репрессированный запомнил слова известного чекиста Евдокимова: дескать, контрреволюцию он впитал с молоком матери. Подробностей этого уголовного дела и сейчас не знаем. Но известно, что репрессиям подверглась интеллигенция из рядов немалого украинского "национального меньшинства" на Северном Кавказе. Это прежде всего преподаватели Кубанского института народного образования имени Н.Скрыпника профессор-языковед Иван Шаля, доцент Петр Гребиннык, историк Сергей Грушевский. Вместе с тем тысячи семей станичников-украинцев были принудительно выдворены в северные районы СССР.

В книге "Недостріляні" следователь "згадував всіх і вся, вимагав, стукаючи по столу, щоб я запам'ятав, що на Кубані ніяких українців нема, що Кубань поспіль руська, що там були лише куркулі-саботажники, петлюрівці, бандити і що я один з тих, що туманив порядних людей і що ця, як він казав, "зараза" йде з Харкова і Києва". Уголовное дело только воплощало политические решения, изложенные в постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 14 декабря 1932 года "О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной области" относительно сворачивания украинизации, искоренения контрреволюционных элементов путем арестов, заключения на продолжительный срок, применения высшей меры наказания к наиболее злостным врагам.

Только 6 февраля 1941 г. Семен Пидгайныий вернулся на Слобожанщину, но как репрессированному ему отказали в праве проживать в областном центре и прикрепили к районному городу Изюм. Там работал бухгалтером в артели "Культпраця", пока с приближением фронта, 1 ноября, его не отправили рыть окопы, откуда он бежал и направился в Харьков, куда добрался за три дня, но, как выяснилось, не навсегда. Выехал в Германию, потом в Канаду, где основал "Союз украинцев - жертв российского коммунистического террора". До 1955 г. возглавлял Всемирную федерацию политзаключенных. По его инициативе издан The Black Deeds of the Kremlin: A White Book (Белую книгу о черных действиях Кремля) - англоязычный двухтомник задокументированных свидетельств о тюрьмах, ссылке, раскулачивании и голодоморах. Как известно, в эмиграции всядальнейшая жизнь Пидгайного коренным образом не изменилась, а была тесно связана с прошлым.

Умер Семен Пидгайный 14 ноября 1965 года в Торонто.