Поддержать
"С огромным воодушевлением, демонстрируя свою безграничную преданность генеральной линии партии, отпраздновали трудящиеся красной столицы пятнадцатилетие Октябрьской революции", - сообщала передовица харьковской газеты "Пролетар" в ноябре 1932 г.
К этой дате Харьков интенсивно застраивался. На столичной площади Розы Люксембург вырос конструктивистский ЦУМ. Появились новые здания Центрального комитета КП(б)У, Дворца железнодорожников, городской телефонной станции. Харьковские газеты победно рапортовали о завершении строительства ДнепроГЭСа имени Ленина. С конвейера Харьковского тракторного завода новый трактор сходил каждые шесть минут. Заголовки кричали: "Победный марш миллионов строителей социализма. Новыми достижениями, новыми индустриальными гигантами встретила Страна Советов великую годовщину".
"Настроение было хорошее! Вообще-то, должна вам сказать, что это было голодное время. Не буду говорить, что это были сытые времена! У нас даже песенка такая была: "Любовь приходит и проходит, а кушать хочется всегда…" Однако на демонстрацию мы ходили. На демонстрации - танцевали, на демонстрации пели"…
Моя собеседница Евгения Марковна Багалий сидит за столом своего известного родственника, историка Дмитрия Багалия. Прошло 75 лет, но в забитом книгами кабинете академика она легко и непринужденно воссоздавала картины ноябрьских событий далекого 1932 г. Тогда впервые праздничные мероприятия проходили на новой площади - площади Госпрома, с первым советским небоскребом: "На трибуне были Петровский, Постышев, Косиор, Затонский… Это те, кого я сама знала!"
Для Гени высокие чиновники были, прежде всего, родителями одноклассниц. Осенью 1932-го ей исполнилось 17 лет. В этом возрасте мало кто интересуется политикой. Однако тогдашние политзанятия она помнит до мельчайших подробностей. Евгения Марковна воссоздавала их содержание, словно читала с листа:
"Нам рассказывали, что проводят такие мероприятия, как хлебозаготовка… Что хлебозаготовки - это такие меры, которые необходимы. Потому что наше государство должно быть индустриально мощным. Надо строить заводы, фабрики. И для того чтобы их строить, нужны деньги. А поскольку наше государство было в капиталистическом враждебном окружении, то о никакой материальной помощи со стороны этих государств не могло быть и речи… И потому мы должны своими силами, внутри своего государства использовать все имеющиеся резервы, чтобы как можно скорее индустриализировать и вооружить нашу страну. Это был лейтмотив. Это было оправдание того, что творилось"…
С харьковским историком Игорем Шуйским мы сначала долго тряслись по дорогам Богодуховщины, беседуя о нескольких десятках восстаний, вспыхнувших в этих местах в ответ на попытки коллективизации. Потом бродили по окраинам Барановки. Игорь искал какие-то узнаваемые приметы, потому что со времени предыдущего путешествия в эти края на месте заброшенных хуторов появились дачи.
Дальше среди поседевших от инея полей и холодных больших оврагов виднелись островки терновых кустов и старых груш. Мы продирались сквозь переплетенные ветви. Кое-где между увядшей листвой пробивались пятна вечнозеленого барвинка.
"Вот видите - заросло! - говорит Шуйский. - Это признак кладбища. Здесь когда-то были дворы. Крестьянам не хватало сил вывозить тела, хоронили на территории подворья… Смотрите, вот они - кресты, могилы"…
Из барвинка торчали обветренные серые деревянные кресты. Перекладины кое-где попадали, и столбы наклонились языческими идолищами над неотпетыми могилами.
"Что удалось найти по Барановскому сельсовету - это книги записей ЗАГСа, где есть 72 записи о смерти. Но причины смерти ни у кого не указаны!" - Игорь уверен, что информация скрыта совершенно сознательно.
Правда, в некоторых случаях указать формальную причину смерти было мало.
* * *
"Вот я вам скажу, в моей семье родственники… У меня дядя был Самсон, у него - трое деток. Ну, это бедняк был… Ему довели норму хлеба. А у него было нечего сдавать… Так описали и забрали корову. Он взял да и повесился. А тетка пошла в хлев, смотрит - висит Самсон, и сошла с ума… Так что трагедий здесь было много…" - рассказывает Петр Тронько, проживавший за 25 километров от Барановки, в Забродах, около Богодухова.
Будущему академику и заместителю Шелеста и Щербицкого осенью 1932-го тоже было 17 лет.
"Как мы пережили голод?! - рассказывает дальше. - Знаете, сейчас трудно себе представить, как мы вообще выжили! Что спасало? Во-первых, мы получили по 8 кг муки в месяц на семью. Но что такое 8 кг?! Очень мало! Но в соседнем селе Кленовом спиртзавод был - так какие-то отходы добавляли. Пруд был - рыбу ловили, ворон, конину ели… Так и выживали… Было… Было…"
С академиком Тронько мы уселись на завалинке хаты, типичной для Слобожанщины, в Музее народной архитектуры в Пирогово. Петр Тимофеевич, заглядывая в приоткрытую дверь, сказал: "Такая же хата, как у нас была!" Спрашиваю, как он относился ко всему тому, что видел в пятнадцатую годовщину Октября?
"Какое чувство было?! Я же комсомольцем был, активистом! Вся пресса пела об уничтожении кулака как класса, о сплошной коллективизации… А с другой стороны - видишь, как люди умирают. Душу бередило: "Что это? Во имя чего делается?!" Я чувствовал, что это было истязание многих людей, какая-то большая несправедливость. Но сказать кому-то о своих мыслях не мог. Да и кому скажешь?! Выжить надо было! Вытянуть семью, чтобы семья не умерла".
"Пролетар" сообщал в эти дни: "К ОКТЯБРЬСКИМ ТОРЖЕСТВАМ бригады художников оформляют площади и центральные улицы столицы. Каждая площадь в диаграммах, плакатах и фото будет отражать достижения и СССР, и Украины за 15 лет. Площадь Госпрома будут оформлять на тему: "Достижения промышленности и сельского хозяйства…"
Газеты выходили с заголовками на первых полосах: "Ликвидировать позорную прореху в хлебозаготовке!", "Мобилизовать массы на борьбу с кулаком, с разбазариванием хлеба!" Писали, что в октябре годовой план хлебозаготовки выполнен только на 37%.
Осенью юбилейного 1932 г. план хлебозаготовки был сорван. Он изначально был нереальным. Обессиленные коллективизацией крестьянские хозяйства вырастили и собрали намного меньше, чем запланировали партия и правительство.
Сталин считал, что крестьяне зерно скрывают. Начались тотальные реквизиции буквально всего съедобного. У кого-то отобрали курицу, у кого-то - корову… Голодно стало уже в октябре, перед годовщиной революции. А после празднования начался настоящий мор.
Сначала над могилами ставили кресты. Потом перестали. Со временем в некоторых селах перестали даже хоронить - не было кому.
Но газеты об этом не писали ни слова…
* * *
Консул Королевства Италия Серджио Градениго уже вскоре отправлял из столичного Харькова в Рим страшные сообщения: "В Терстаняке, что за 60 км от Харькова, ВСЕ УМЕРЛИ ОТ ТИФА И ГОЛОДА. Врач, которого послали туда, зайдя в село, был ошарашен запахом трупов, гнивших в домах (он сам рассказывал мне об этом). В селе Мохнач под Чугуевом когда-то жили 1000 человек. Теперь там осталось 12 мужчин, несколько женщин и двое или трое детей".
Власть установила вокруг столицы и на железнодорожных станциях настоящие кордоны.
"Кроме милицейских кордонов тогда на железной дороге выставляли и санитарные кордоны. Обязанностью лиц на санпропускниках было задерживать крестьян и не пускать их в столицу. Поэтому большинство оставалось на платформах", - рассказывает Игорь Шуйский.
Вокруг Харькова была полоса жизни - пригородная зона, где жили работники промышленных предприятий и их семьи. Здесь не было тотального мора. Круг смерти начинался в 40–50 километрах от столицы.
Моя бабушка Ксения Любченко жила внутри того круга жизни. Зимой 1933-го ей было уже 12 лет, и она многое помнила. Только не хотела этого вспоминать.
Однажды к их двору прибился совершенно изможденный мальчик, который то ли лесом, то ли оврагами проскочил мимо кордона. Просил есть, но было нечего дать. В следующий раз бабушка увидела его уже мертвым. Он лежал в поле под кучей тряпья.
Не все умирали в пригородных полях и лесах. Даже такие внутренние кордоны не могли сдержать наплыва крестьян в столицу.
Первые группы изможденных крестьян появились в Харькове уже вскоре после годовщины Октября. И ежедневно прорывавшиеся в столицу через окружение крестьяне умирали на улицах города. Сначала - десятками…
* * *
История шита черными нитками. В сумерках прошлого их иногда не рассмотреть. Но они столь прочны, что, даже прикоснувшись, сложно их разорвать - только задрожат тихо, как потревоженная струна. Весь мир оплетен этой темной паутиной.
Одну такую тянувшуюся из Харькова струну я зацепил в Лондоне. В подвалах аристократического дома на Принцесс Гейт, 20, натолкнувшись на неожиданную находку. Из папки с надписью "Голод на Украине" я вытянул несколько листов. На одном из них и на открытке поменьше можно было разобрать подпись Александра Винербергера.
Я коротко знал его историю. Австриец Винербергер после Первой мировой оказался в советском государстве, долгое время работал инженером-химиком, и несколько последних лет - в Харькове. Именно он и сделал самую полную фотосъемку Голодомора.
Украинскому бюро - архив именно этой неправительственной организации я просматривал в старинном доме на окраине Гайд-Парка - нужны были аутентичные свидетельства из советской Украины. Тогда украинские организации по всему земному шару пытались докричаться до сильных мира сего. Найденная папка содержала много свидетельств тех усилий.
"Пане Президенте! Український нарід на Радянщині вимирає з голоду!" - это обращался к президенту Соединенных Штатов председатель Общественного комитета спасения Украины в Чехословацкой республике Ольгерд Бочковский.
"Україна в пазурах смерті. Її населення вижирає голод" - первой под этим воззванием украинских епископов стоит подпись митрополита Андрея Шептицкого.
Обращение к Красному Кресту и Лиге наций, петиции и письма-обращения к британским и европейским газетам - все усилия были тщетны.
Пулитцеровский лауреат Уолтер Дюранти продолжал на страницах "Нью-Йорк Таймс" оправдывать Сталина и отрицать массовые смерти от голода в СССР. США только что установили дипломатические отношения со Страной Советов, которую менее чем через год примут в Лигу наций. Мир проспал смерть миллионов украинцев.
"НЕ ДЛЯ ПЕЧАТИ, ДОВЕРИТЕЛЬНО: На запрос представителей одного из гуманитарных учреждений в Лондоне о положении в Украине - советское правительство ответило, что В УКРАИНЕ НЕТ НИКАКОГО ГОЛОДА", - жаловались представители лондонского Украинского бюро львовскому отделению Украинского общественного комитета спасения Украины. Правда, это уже было осенью 1934 г.
Разумеется, большинство усилий украинского зарубежья имели место постфактум - по сути, речь шла скорее о восстановлении справедливости, чем о спасении поднепровских украинцев. Но даже для этого не хватало аутентичных свидетельств.
Когда стало известно, что у Винербергера в Зальцбурге есть целая серия фотографий периода голода в Украине, их у него купили для публикации.
* * *
Картины харьковских ужасов, зафиксированные фотокамерой инженера Винербергера, - ныне наиболее часто воспроизводимые иллюстрации Великого Голода.
Голодные толпы у магазинов Торгсина на Холодной горе и Благбазе, мертвые тела на улицах в центре города и на его окраинах, изможденные дети и умирающие старики под заборами - некоторые из харьковских перекрестков и сегодня можно легко узнать, так мало они изменились с тех пор.
В июне 1933 г. начальник харьковского ОГПУ Зиновий Кацнельсон докладывал председателю ГПУ Всеволоду Балицкому о ситуации с голодом: "Резко увеличилось количество трупов умерших от голода крестьян, которых находят и подбирают на улицах Харькова. Если за февраль было подобрано таких трупов 431, за март - 689, апрель - 477, то май дает 992 трупа, и первые три дня июня дают 196 трупов".
Полуживых на улицах столицы ведомство Кацнельсона насчитало около 10 тысяч. Это только взрослые, задержанные непосредственно в городе. Детей и тех, кого задерживали на вокзалах, кажется, даже не пытались учитывать.
Центральная улица Харькова - Сумская - не стала исключением: она видела и очереди голодных за хлебом, и умерших на тротуарах, и людоедов.
Свидетельство Веры В., проживавшей в 1933 г. по адресу: Сумская, 79:
"Больше всего меня поразил случай, связанный с приездом супругов В., которые были знакомыми моих родителей и жили на станции Гуты Богодуховского района. Приехали они к нам осунувшиеся, подавленные, полусумасшедшие и без детей, которых у них было трое. После супа, которым им угостила мама, гостям стало плохо. Когда пришли в себя, родители их спросили: "А где же ваши дети?" - "Съели" - "Как съели?" - не поверили мы своим ушам. - "Поочередно: сначала съели маленьких, потом - старшую. Она сама нам сказала: "Ели всех, ешьте и меня". Резали на кусочки, варили и ели. А какими вкусными были их пальчики". Это ужасающее признание поразило меня на всю жизнь, особенно о пальчиках".
* * *
Листая харьковские свидетельства Великого Голода, я вдруг снова словно зацепил какую-то струну. Это свидетельство касалось фактически моего двора, его окраин - Харьковского парка Артема, бывшего Кирилло-Мефодиевского кладбища.
Свидетельство Алексея В.: "Как-то со старшими детьми мы пошли на Кирилло-Мефодиевское кладбище, чтобы нарвать вишен. И ни одной ягодки не нашли, все оборвали. Мы поймали там несколько ящериц, посадили их в банки из-под консервов, накрыли стеклышками и так несли домой. Проходя мимо улицы, где теперь универмаг "Харьков" и дрожжевой завод, увидели нескольких мужчин, опухших и небритых, которые стояли на коленях. Один из них спросил: "Детки, что вы несете?" - "Ящериц", - объяснили мы. - "Дайте их мне! Я их съем!" Мы испугались и убежали".
Улица, о которой упоминал свидетель, - та самая, что вела мимо дрожжевого завода к Парку Артема и в те времена называлась проспектом Сталина. А когда уже я маленьким в том парке ловил ящериц и лазил по старым деревьям - эта улица называлась Московским проспектом. Бывало, через парк прокладывали какие-то городские коммуникации, и дети из всех окраин с любопытством и испугом одновременно прибегали смотреть, как из траншей рабочие доставали человеческие останки из захоронений бывшего кладбища.
А в 2004 г., во время каких-то очередных работ, из-под лопат землекопов посыпались кости совершенно нетипичного захоронения.
Когда его начали исследовать специалисты, выяснилось, что человеческие останки лежали в земле без гробов, хаотично. Некоторые тела упали в общую могилу вниз головой. Среди скелетов взрослых нашли и детские.
Тогда, в начале 1930-х, это была далекая восточная окраина столицы. Дальше лежали поля, текла река Немышля. Где-то за горизонтом был только что построенный Харьковский тракторный завод и кварталы Нового Харькова. Но ничего этого из парка Артема не было видно. Сюда, на территорию бывшего кладбища, вывозили тех, кого собирали днем и ночью на улицах Харькова.
"Судя по тому, что среди останков нашли советские копейки чеканки не позднее 1932 г., дата смерти людей из этого захоронения приходится приблизительно на ноябрь 32-го, - утверждает Игорь Шуйский. - Их бросали на грузовики и вывозили. Не было никакой надобности везти куда-то далеко - вывезли на уже закрытое кладбище, сбросили в яму на краю от проспекта Сталина и засыпали землей…"
В этой яме на заброшенном кладбище похоронена цветущая страна. Новейшая ее история - это история учительницы, забиравшей хлеб у своих учеников, история родителей, убивших и съевших своих детей, история соседей, которые грабили своих односельчан. За весну и лето 1933-го цветущая страна превратилась в кладбище. Грань между кругом жизни и кругом смерти стерлась.
В конце мая 1933 г. королевский консул Серджио Градениго будет докладывать в Рим: "Один высокий чин местного правительства и член партии, имени которого я не смог установить, сошел с ума после инспекционного посещения сел. На него пришлось надеть смирительную рубашку. Он был в исступлении и постоянно выкрикивал: "Это не коммунизм, это - убийство!"
Харьковская пресса писала о голоде еще в октябре 1932 г.: "Колонны голодного похода двигаются со всех сторон Северо-Американских Соединенных Штатов", "Отряды голодного похода в Лондоне. Кровавые стычки между безработными и полицией". О ситуации в украинских селах не сообщалось ничего ни праздничной осенью 1932 г., ни весной 1933-го, когда мир снова грустно зазеленел.
На первых полосах привычно печатали речи Сталина: "Путь в колхоз - единственный правильный путь!", "Наша ближайшая задача - сделать колхозников зажиточными".
А еще в газетах было много рекламы: "Всесоюзное объединение "Торгсин" осуществляет продажу всем из своих магазинов различных продовольственных и промышленных товаров экспортного качества в неограниченном количестве за иностранную валюту, золотую монету старой чеканки и за лом бытового золота".
"Госцирк. Большие цирковые спектакли! По новой программе!"
"4-й ипподром Контреста СССР. Рысистые испытания"
"Большой ресторан. Сегодня и каждый день с 10.30 до 2.30 ночи - ДЖАЗ. Эстрадные выступления лучших артистов".
* * *
Евгения Марковна захотела немножко пройтись. Мы шли мимо бывшего цирка Муссури, где во времена ее гимназической юности осенью 1932 г. давали в основном оперетту и проводили партийные съезды. Мы заговорили о тогдашних молодежных развлечениях, и она вспоминала, что оперетты не запрещали, но спектакли "не были рекомендованы комсомольцам"…
Вдруг она остановилась и живо обернулась ко мне: "А знаете, мы очень дружили с Григорием Ивановичем Петровским. Я училась в одном классе с его дочкой, часто была у них дома. У Григория Ивановича была огромная библиотека, он был заядлый книголюб, а вот дети его читать не любили. Он их за это все время ругал. А я, наоборот, - ужасно любила читать и часто одалживала книги у него.
Когда я вышла за Юрия Владимировича, мы приехали в Москву. Это уже был 1940 год. Я позвонила Григорию Ивановичу, он очень обрадовался и пригласил домой пообедать.
После обеда завел меня в свой кабинет. Ему хотелось чем-то поделиться: "Генечка, представляешь - меня Иосиф полгода не хотел видеть! (Евгения Марковна на миг замолкла - то ли чтобы точнее припомнить интонацию беседы, то ли чтобы удобнее опереться на мою руку) …меня Иосиф полгода не хотел видеть! И вот на днях мы встретились. Он мне говорит: на допросах эти все - Косиор и компания - сказали, что ты был не с ними, но что они тебе доверяли. Григорий, ты же понимаешь, если они тебе доверяли - я тебе доверять не могу!"
Перед этим Петровского сняли со всех должностей в Украине, но не уничтожили физически, как большинство украинского руководства. Бывший "всеукраинский староста" работал скромным заместителем директора Музея Революции.
Кроме Петровского, всех, кого Евгения Марковна видела на трибуне 7 ноября 1932 г., расстреляли: Затонского - в июле 1938-го, Косиора и Постышева - в 1939-м.
От прикосновенья руки Евгении Марковны мне стало жутко: я вдруг осознал, что от меня до Сталина - всего три рукопожатия. Так же, как и до остальных его приспешников. Так же, как и до тысяч и миллионов людей, ставших их жертвами, - от меня до них не десятилетия, а всего 2–3–4 рукопожатия. Я держал в руках тот самый лист бумаги, что и непосредственный свидетель Голодомора Винербергер. Ступал след в след за тем, кто весной 1933-го ходил по Сумской и парку Артема.
В это мгновение я почувствовал, что мир вокруг меня наполняется знакомым гулом тысяч и миллионов струн прошлого, которые тянутся от меня к Сталину, Балицкому и Затонскому, к палачам и жертвам, к детоубийцам и святым праведникам. В это мгновение я осознал: все мы связаны темными путами памяти. История крепко сшита черными нитями.
Александр Зинченко
Сопротивление геноциду
В период коллективизации украинцы не переставали бороться. В 1930 г. в Украине произошло более 4 тыс. массовых протестных выступлений, в которых приняли участие, по оценкам исследователей, около 1,2 млн человек. Восстания были стихийными и разрозненными, их быстро подавили хорошо вооруженные и обученные войска, но масштаб сопротивления заставил приостановить коллективизацию.
Хлебозаготовительная кампания в 1931 г. и голод, охвативший Украину весной 1932-го, обострил антикоммунистические настроения в украинском обществе. За первые семь месяцев 1932 г. органы ГПУ (Главного политического управления) зафиксировали в советской Украине более 900 массовых протестных выступлений, которые составили свыше 56% всех антиправительственных выступлений в СССР за это время.
Жертвы
По данным Института демографии и социальных исследований НАН Украины, вследствие Голодомора 1932–1933 гг. в Украине погибло 3 млн 941 тыс. человек.Косвенные потери (дефицит рождений) вследствие Голодомора в Украине в 1932–1934 гг. достигают 1 млн 122 тыс. человек.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google