ЦЕЛИТЕЛЬ

Если бы существовало такое определение личности, как неизвестная знаменитость, то Рыжак Василий Андреевич соответствовал бы ему абсолютно. По профессии он агроном, минувшей осенью вышел на пенсию. Работал в местном колхозе около тридцати лет, приехав сюда по направлению после техникума, потом закончил институт. Занимался виноградарством, виноделием, защитой растений, преподавал в профтехучилище садоводство. Можно было бы сказать — вся жизнь, как на ладони. Но — не вся.

В первый студенческий год на кафедре по систематике растений студентам полагалось «опознать» не менее ста трав. Рыжак ошеломил профессора четырьмя сотнями растений. Ни до ни после него сельхозинститут подобного не встречал... Как вы догадываетесь, Василий Андреевич — травник, целитель. Понятие это для уха непривычно. Целители для нас где-то там, на Филиппинах, в дебрях юго-восточной Азии и черной Африки, в таинственном Тибете. А у нас так, знахарство, обросшее слухами и легендами. В лучшем случае — народная медицина.

Рассказал мне о Василие Андреевиче добрый приятель, которого семнадцать лет назад Рыжак спас от неминуемой, как решили доктора, гангрены. Со всеми последствиями — ампутация ног, инвалидная коляска и прочая. Приговор, между прочим, был вынесен в специальном центре по сосудистым заболеваниям миллионного города.

Случаев такого таинственного исцеления я знаю по рассказам очевидцев тьму, сюжет их с одной колодки — врачи разводят руками, больной едет к сельской бабке или деду, начинается лечение с шептаниями, заговорами, какими-то мистическими ритуалами, где и черным курицам рубят головы, и сжигают в печи одежду и закапывают в глухом углу состриженные волосы, словом, все то, что к медицине никакого касательства не имеет. Но больной странным образом выздоравливает.

— Рыжак? В Лиманском? — переспросил я приятеля. — Первый раз слышу...

— А о ком ты слышал? — сказал он въедливо. — Вот возьми и назови, кого из светил народной медицины ты знаешь? И нашего, и старого времени?

Теперь я переадресовываю эти вопросы вам, снижая планку: пусть не светил, а просто врачевателей — кого вы знаете? Ведь с незапамятных времен, задолго до возникновения медицины ученой, официальной в Украине были свои знахари (от — знание), запорожцы-характерники, колдуны-экстрасенсы. Что ни говори, а этот пласт национальной культуры не менее значим, чем, к примеру, гончарство или вышивание гладью. Увы, мне хватило пальцев на руках — на тысячелетнюю историю...

С тем я и отправился в Лиманское, которое судьба спрятала в тишине степей, на берегу Кучургана. Речушка эта на картах обозначена пунктиром, то есть летом, в зной, пересыхает и затягивается жесткой болотной травой. Но у самого села, как бы предчувствуя скорую встречу с Днестром, речка приосанивается, раздается и стоит широким плесом — лиманом. Теперь где-то по его середине проходит государственная граница — на том берегу уже Молдова.

Село оказалось неожиданно большим. По развалинам кирхи, по красным черепичным крышам не трудно было угадать, что родословная его — от немцев-колонистов. Через дорогу от руины чужой веры смотрело на мир облупленным фасадом здание непривычной, тяжелой для степи архитектуры — бывший монастырь, как потом оказалось. Я углядел на нем вывеску — больница, и сделал первую остановку. Кто же, рассудил я, как не ученые коллеги, расскажут мне, как найти народного врачевателя? А заодно можно расспросить и о сотрудничестве «двух ветвей» медицины.

С последним, как не трудно предположить, все оказалось просто — как железнодорожные рельсы, убегающие вдаль, сходятся у линии горизонта, так где-то за пределами лечебного учреждения встречаются далеко отстоящие друг от дружки направления врачевания.

Сельская больница, как оказалось, три года не может выкарабкаться из ремонта, работает только поликлиника, в которой держался монастырский, холодный дух. «В школе всю зиму не топили, о каком тепле речь?» — вздохнула медсестра.

С Рыжаком, оказалось, лично знаком и поддерживает отношения один человек — стоматолог. Иван Федорович и рассказал, как найти целителя.

Возможно, стоматолог немало подивился бы моей бестолковости, увидев, что я поехал совсем не так, как он советовал. Но была тому причина. В нашем длинном разговоре с Иваном Федоровичем о состоянии здравоохранения, о вечных злыднях в больничном стационаре, о лекарственном дефиците, об унижении больного неспособностью государственной системы здравоохранения помочь его страданиям, в разговоре этом касались мы и целительства — больше вообще, но как бы памятуя о Василие Андреевиче, и была в этой части некая недосказанность. Недосказанность, как селяне относятся к Рыжаку. Потому и поехал я петлять по улицам, останавливаясь возле каждого встречного расспросить, что за дед, как помогает, сколько берет, помогает ли?

Портрет Рыжака складывался любопытен, далек от академической сухости, серьезности и аскезы. Слышали, знали о нем все; кто обращался с какой-либо бедой, не жалели превосходных степеней: «Что там он берет? Чем человек может, тем и отблагодарит, скажешь спасибо — и за спасибо поможет...» Ну, а по слухам, конечно, и деньжищи лопатой гребет, и дочерей в медицинский попристраивал, и лечит черт знает чем. Говорят, даже жабами, другой нечистью. А люди едут, много людей, потому что — куда деваться?

Какие там результаты, никто не знает: одним помогает, другим не очень. Так и не Бог же, чтобы всем помочь... И уж само собой — чудак, может, оно и полезно босиком по снегу ходить, но как-то несолидно, и зимой в лимане купается, и все с прибаутками. А то, бывает, говорит с человеком на улице, а потом — у тебя болит то-то, приходи, капли дам. А у того действительно болит, да еще и в таком месте, что к докторам идти — через себя переступать...

«Дед Рыжак» ока- зался моложавым, черноволосым, сухопарым и заряженным на действие. Энергия в нем бурлила, как магма, выплескиваясь словами и делами. Казалось, что в телесной оболочке ей тесно и скучно, а знание, сокрытое для обычного человека, постоянно ищет выхода и применения. И что мне особенно понравилось, так это отсутствие чопорности, этакой загадочности — мы-де посвященные, Божьей милостью отмеченные.

В комнате обычной сельской хаты, обросшей по нужде пристройками, стоял посредине стол, заваленный книгами, бумагами, пузырьками и склянками. Одна стена была занята забитым под завязку книжным шкафом, остальные от пола до потолка — стеллажами с ячейками для трехлитровых банок. Несколько сот таких банок с каллиграфическими надписями по-латыни, с датой изготовления снадобья были у Рыжака лекарствами первой очереди.

Потом, когда мы разговоримся, я задам вопрос об аптечном арсенале и буду сражен — около пяти тысяч препаратов хранится в хате. Есть травы, минералы, биопрепараты — все в настоях, это характерная особенность Василия Андреевича, засушенных трав он не признает. Как и скептически относится к растениям, собранным чужими руками, и уж тем более — на продажу.

Примерно столько же рецептов знала и бабушка Василия Андреевича, с которой, если быть последовательным, и нужно было начинать рассказ. Ее не стало после войны, и особая история, как старуху однажды увезли то ли в Троицкое, то ли в Любашевку, и больше ее никто в Карпинках, прокаленном степными ветрами селе, не видал. Еще какое-то время в Карпинки добирались на лошадях, на волах и просто пешком за спасением люди, не верили, что бабки больше нет. Интересовались — может, детям секреты передала? Те отмахивались и открещивались: Бог миловал...

В преемники бабушка готовила малого Василия. Учила вроде вещам обычным. У каждой травы, говорила, есть свой час и свой день для каждого человека. У каждой травы своя молитва. Учила, что перед сбором трав нужно сотворить очищение и омовение. Учила по коже, по дыханию, по глазам, по походке и поведению распознавать хвори. Учила, что для одной и той же болезни мужчине и женщине подбирать нужно разные травы. Передавала рецепты семейные, от далеких предков заимствованные — от чего лечит настой на жабе-ропухе, от чего на лисьих легких, от чего на петушиных гребнях.

Бабушка была целительницей в четвертом колене. От нее остались закапанные воском старинные лечебники, рукописные рецепты и заговоры, молитвы, советы. Возможно, не только от нее, но и от предков. Но теперь это уже не узнать. Заброшенный на чердак архив частично перегрызли мыши, частично заплесневел от сырости и пропал. Спроса не было долго — Василий после школы закончил мореходку, ходил в загранку, пока не понял, что его — это земля, а не водные просторы.

В домашней жизни травами, конечно, пользовались, но нужен был некий толчок, чтобы траволечение стало целью, а не хобби. Судьба это устроила так. Василий Андреевич ехал на Хмельниччину гулять свадьбу. Колхозный инженер по технике безопасности Петро Бестужев попросил его привести сосудорасширяющий препарат — у него отнимались ноги, и он мрачно шутил по поводу костылей и коляски. По возвращению Василий Андреевич в обычной своей манере предложил —хочешь, вылечу без таблеток? То ли шутит, то ли — всерьез. Бестужев согласился. И Рыжак пять месяцев, с весны до осени самолично возил ему свежие травы, сам запаривал и сам их прикладывал, и был вознагражден — Бестужев пошел без палочки. Было это 28 лет назад...

Вот вам вопрос и загадка: как о таланте врачевания сельского агронома узнали Бог весть как далеко от Лиманского. Когда-то он подсчитал, что в доме у него побывали ходоки из двухсот городов бывшего СССР. Села — не в счет. Это теперь ясновидящие, экстрасенсы, психотерапевты и астрологи предлагают услуги через газеты. А тогда (Господи — вчера еще!) больше всего Рыжак избегал как раз рекламы, известности. Больше всего боялся обвинения в нетрудовых доходах. Его «шарлатанские наклонности» разоблачала в селе некая Соня Волкова. Заглядывали к нему и милицейские, и прокурорские. Но поскольку и они — люди, поскольку и у них есть хвори, то надзор совмещали с лечением, ну а когда и высокое областное начальство оказалось в числе клиентов — оставили в покое.

Само собой, что вести учет больных, записывать наблюдения в таких условиях было невозможно, против него же они и обернулись бы. А жаль. Такая статистика и в первозданном, сыром виде — наука.

В тот день, когда я гостил у Василия Андреевича, посетителей было немного. Человек 15 — 20. В выходные дом с расписанными рябиновыми гроздьями воротами находят несколько десятков больных. И по моей арифметике (с которой согласились и домашние) за год принимает целитель от 4 до 5 тысяч человек. Я прошу вас задержать внимание на этой цифре — один человек принимает и обеспечивает лекарствами 4 — 5 тысяч больных, не беря у государства ни единой копейки средств.

Скажите, как бы должно было поступать государство с Рыжаком и ему подобными гомеопатами-самородками?

Потом, когда я вернусь домой и буду рассказывать о Рыжаке друзьям и коллегам, один из них спросит — а как же доказать, что Василий Андреевич не знахарь-шарлатан, а целитель по большому счету? Я ему про тысячи больных, обивающих порог сельской хаты больше двух десятилетий, про пять тысяч снадобий и бабкино наследие, а он кивает головой, интересно, мол, но — где доказательства? Вот в больнице все понятно. Есть история болезни, есть заключение: поступил в таком состоянии, выписан в таком. Особенно, как я почувствовал, коллегу задели из моего рассказа два эпизода. Однажды случилась беда с внучкой Василия Андреевича Машенькой. Черный псище, который и теперь злится на каждого входящего во двор в вольере, порвал ей лицо. Домашние — в крик. Рыжак же настриг шерсти с пса, спалил ее и присыпал раны. На личике у Машеньки — ни следа, это я видел сам. Ну и второй случай был при мне, сам не знаю, как его расценить...

Пожалуй, нужно сказать, что Василий Андреевич позволил мне присутствовать на приеме. Наблюдать за его работой было интересно, ничего подобного я и не предполагал, и ранее не видел. Я почему-то думал, что целитель должен долго и внимательно выслушивать больного, выспрашивать про симптомы, а Василий Андреевич оставался верен себе, клокотавшая в нем магма предопределяла иное поведение. Он схватывал ситуацию каким-то непостижимым образом мгновенно, договаривая за пациента, что с ним происходит, наделял пузырьками с настоями и прилагал к ним листок — как пить лекарство, какого режима придерживаться, там же записывал и свое назначение.

Приходили — с язвами желудка, колитами, радикулитами, сердечными недомоганиями. Как правило, Василий Андреевич обнаруживал еще какую-нибудь сопутствующую хворь. Потом из дальнего степного Веселого Кута приехал давний клиент Рыжака. Было время, когда с тяжелой язвой желудка была ему назначена операция. Молва привела его к Василию Андреевичу, язва зажила без ножа. А теперь стряслась беда с внучонком. Когда-то ему, четырехмесячному мальцу, сделали прививку, которую никак делать было нельзя, внесли инфекцию, нарушилась имунная защита, приключилась падучая.

Хлопчику теперь около четырех лет, мать внесла его на руках, начала было пересказывать свою беду, но малыш выгибался, капризничал, словом, был абсолютно неуправляем. За все время приема Василий Андреевич впервые сел, замолчал и замкнулся, потом попросил мальчика увести, а мать — остаться. И сказал, что он — бессилен. Пока ребенка держат на препаратах, травы не помогут. А отменить препараты — быть большой беде. Тут нужен врачеватель другой, с мощным биополем. «Я бы тебе, дочка, всю свою аптеку отдал, если бы она могла помочь, но не поможет. Разве что... Когда-то бабушка советовала, что эпилепсию можно перевести на животину. Летом в стайку рядом с молодой овцой ставят кроватку малыша, месяца за три животное пропадает, а человек — исцеляется. Однажды по моему совету так делали и, Бог помог, получилось...»

Потом мы долго беседовали с Рыжаком о не поддающихся логике и разуму методах лечения. Тех, что относят к знахарству, шарлатанству, шаманству и прочим грехам. И если я допускал возможность такого лечения, то он был убежден в его необходимости, целесообразности. Я не умею, не наделен такой силой, говорил он, но это же не значит, что ее нет у других? Разве не долг каждого целителя использовать все способы для излечения? И Рыжак рассказал, какие безнадежные, приговоренные официальной медициной обращались к нему. Он называл фамилии и адреса, и будь у меня такая задача — доказать, что Василий Андреевич не знахарь-шарлатан, а «белый травяной маг», я бы поехал в Ульяновку Кировоградской области, где живет его пациент, излеченный от цироза печени. Как — от цироза, восклицал я, он же неизлечим, это в любой амбулатории знают! А Рыжак считает — ерунда, излечим, и приводил длинный ряд примеров. Я бы поехал по ближним и дальним селам, где живут исцеленные от камней в почках, от паралича, от десятков болезней, которые вроде как и понятны докторам, а избавить от них человека у них не получается. Почему? Ну почему, скажите, дед или бабка — могут, а современная клиника — нет?

Историки медицинской науки знают, на каком перегоне народная, знахарская медицина отпочковала от себя научную — основанную на строгом факте. Разумеется, тогда это было благо для человечества.

В эту медицину теперь свои принципы отбора, своя там школа обучения кадров, своя этика, свои возможности. Сколько раз все мы слышали от них: «Чудес не бывает!»

И в том главное различие двух ветвей медицины — народная считает, что чудеса бывают. А сейчас, в конце второго тысячелетия, она и вовсе стала медициной, специализирующейся на сотворении чудес, так как к целителям обращаются в случаях безнадежных. Надо полагать, что многое им удается как раз потому, что они исходят из того, что главное чудо природы сам человек, что силы и возможности его неизведаны. С чего начинает Рыжак беседу? С того, что — все будет хорошо! Если вы хотите быть здоровым — вы будете здоровы. Как заклинание повторяет он каждому — познай себя, не жалей себя ради себя, помоги себе. Он дает больным читать старинные лечебники и новомодные астрологические прогнозы, рассказывает про Нострадамуса и свою бабушку, убеждает, что коли в природе есть некая хворь, то есть в природе и снадобье от нее. Тысячи лет человечество по крупицам собирало знания о целебной силе трав и минералов, воды и воздуха, всего сущего на земле. Думаете, спаленная шерсть при собачьем укусе это открытие Рыжака? Увы, это древний рецепт Парацельса...

«Ну, раз Парацельс, тогда еще может быть...» — соглашался мой коллега-скептик, любитель доказательств. А что, если Парацельс забыл записать про овцу? Что если это наблюдение принадлежит какому-нибудь черкасскому или полтавскому знахарю, который остался неведомым или непризнанным, что если опыт этот был в тех летописях, которые сгорели в монастырских библиотеках в средневековые войны?

Из Лиманского я возвращался с толстенной рукописью — более тысячи страниц машинописи. Решил Василий Андреевич записать все, что знает о гомеопатическом лечении, что умеет. По его убеждению, он создал свое учение, свою ветвь в гомеопатии. Она основана на рыжаковской методике сбора и приготовления трав, на единении астрологии и фитотерапии. Само собой, что издателя для этой книжки нет. Пока что я ее единственный читатель. И критик. Я не нахожу в рукописи многого из того, что узнал от Рыжака во время наших бесед, и сожалею об этом. К примеру, он не пишет, как ежегодно отправляется в экспедиции в Крым, на Кавзказ, в Карпаты собирать травы, которых нет в родных пределах. Он не пишет, как ловит на яйле змей, рубит им головы и потом варит в масле, получая чудодейственную мазь против кожных болезней. Он не пишет, как бьет поклоны траве, прежде чем сорвать ее. И уж самая малость там о людях, которые шли к нему все эти 28 лет.

Эта рукопись — предмет моего удивления и восхищения. Надо же, думаю я, чтобы в Лиманском, в селе глухом и неизвестном, жил-был колхозный агроном, который перелопатил такую гору специальной литературы — в списке использованных источников более двухсот наименований, который цитирует Теофраста и Авиценну, Канта и Сенеку, знает санскритские мантры... Листая у Василия Андреевича древние, XVI—XVIII века книжки, я было усомнился — не устарели ли они? Ну кто знает сегодня заклинание против укуса скорпиона? «Как кто? Я знаю! Следи — рассказываю...» И оттарабанил без всякой запинки совершенно для меня лишенный всякого смысла текст.

Знание, как известно, лишним не бывает. Даже если ему и нет применения. Даже если безнадежно устарело, как, например, представления Птолемея о мироздании. Потому что крупица к крупице оно и есть историей культуры нации, человечества.

Так получилось, что в последнее время я встречался с несколькими врачевателями от нетрадиционной медицины. Все они, как умеют и могут, помогают страдающему человеку. Все — разные, нисколько не похожи на Василия Андреевича. Все входят в ассоциации, объединения и конгрессы. И одно общее у всех — их знание и умение существует параллельно тому миру, который на официальном языке называется охраной здоровья. Почему? Возможно, признав за человеком способность врачевать и исцелять не по утвержденным Минздравом учебникам и справочникам, пришел час создавать и единую медицину, не деля ее на народную и ненародную? Никто не знает, сколько сегодня в Украине по хуторам и городам безвестных целителей, к которым больных ведет молва. Никто не знает, что противопоставляют они магическому «чудес не бывает». Никто не скажет, в чем особый талант и неповторимость опыта каждого врачевателя. А жаль. Потому что мы могли бы получить здравоохранение принципиально нового качества. И уж что совсем плохо, что каждый такой самоучка — особый, неповторимый мир, особая цивилизация в пределах отдельной личности. Не все можно передать по наследству, не всему — научить. У Рыжака, к примеру, три дочери, три дипломированных медика. Но надежды он больше возлагает на внучку Машеньку, второклассницу. Она и молитвы в пользу каждой травы усвоила легко, и в дебрях дедовых настоев ориентируется, и какое растение от какой хвори помогает усваивает. И может, главное, что она верит в деда и его искусство.

...Теперь я жду тепла. В глубине рыжаковского подворья есть новая, сверкающая свежим лакированным деревом светлица. Василий Андреевич расписал ее цветами и цитатами мудрецов, пословицами. За большим столом не тесно будет и десятерым гостям, и вдвое больше поместится. Рыжак мечтает, что за ним будут собираться близкие ему по духу и вере люди, что за душистым чаем будет плестись венок приятных бесед. Ибо что за радость — одиночество и затворничество? Он мечтает, что там будет стоять компьютер, который он начинит знанием про травы и звезды. «И не верь никому про неизбежность вредного облучения. Ставишь перед экраном кактус — и все. Все в его колючки уйдет». Весной светличка будет смотреть окнами на цветущий сад с роящимися пчелами, летом на рдеющие вишни, а осенью — на позолоченную листопадом землю. Конечно, можно и это записать в перечень чудачеств Рыжака. Но кто сказал, что он правильный и идеальный? Помните, я говорил, что в своем Лиманском его воспринимают, образно говоря, многомерно? Рыжак это знает и нисколько не огорчается. Ему могла бы быть утешением пословица, что в своем отечестве пророком не становятся. Но он больше любит другую — нет пророка без порока.

Она и мне нравится...