Франция: и где ей взять такую Тэтчер?

Несколько месяцев назад, на самом старте французской президентской избирательной кампании, и социологи, и политологи единодушно отмечали высокие шансы на победу социалистки Сеголен Руаяль. Несколько недель назад в опросах общественного мнения не менее уверенно лидировал представитель правого фланга — нынешний министр внутренних дел страны Николя Саркози. Теперь шансы двух основных кандидатов в президенты практически сравнялись…

Как считает большинство экспертов, главным тормозом первой реальной претендентки на женское исполнение роли президента Франции является ее команда. Точнее, отсутствие в ней настоящих профессионалов, достаточно творческих для того, чтобы не только обеспечить победу на выборах, но и гарантировать выполнение предвыборных обещаний. Отставка Эрика Бессона, отвечавшего за экономический блок социалистической программы, вряд ли принесла Сеголен необходимые дополнительные дивиденды. Хотя, если бы его место заняла Софи Педдер, шеф парижского бюро британского журнала The Economist, мир, возможно, и увидел бы новую Маргарет Тэтчер. На французский манер.

Еще не все так плохо во французском доме

Сотрудничать с The Economist Софи начала еще в 1990-м, как раз в год ухода из власти британской «железной леди». Во Францию переехала в 2003 году и уже через два года стала лауреатом премии Дэвида Уотта — одной из престижнейших наград в области политической журналистики. Статья, которая удостоилась столь высокой оценки, называлась «Французский антиамериканизм. Почувствуйте разницу». Основной лейтмотив публикации — между французами и американцами гораздо больше общего, чем это готовы осознать в Париже.

Обзор, наделавший много шуму во французских (да и в мировых) СМИ сейчас, называется не слишком оригинально — «Искусство невозможного». И на этот раз в нем проводятся параллели между ситуацией в Великобритании в 1970-х годах и в нынешней Франции. Главное, что их объединяет, — чувство безысходности и обреченности. Главное, что разъединяет, — наличие (отсутствие) политической воли к разрушению стереотипов.

«Страна в состоянии свободного падения», «Национальный недуг», «Национальная иллюзия» — все эти названия книг, статей, круглых столов и т.д. автор The Economist уже встречала, правда, в другой стране. 30 лет назад Великобритания была точно также парализована ужасом неминуемого краха. Политики занимались не созданием благосостояния, а его перераспределением. Налоги портили жизнь не в меньшей степени, чем повсеместные забастовки. Рабочие места уплывали в страны с более дешевой рабочей силой, а мозги — в Америку.

С другой стороны, нынешняя экономическая ситуация во Франции хоть и выглядит весьма удручающе с точки зрения французов, с британской 1970-х сравниться никак не может. Франции еще не пришлось идти с протянутой рукой в МВФ за неподобающим развитой державе и рекордным (на тот момент) займом. Состояние французского фондового рынка способно вызвать зависть у многих, как и второй на Европейском континенте показатель рождаемости. Все это, по мнению Софи Педдер, с одной стороны, облегчает задачу политико-экономической реабилитации страны. А с другой — осложняет, так как французы, несмотря на все их рефлексии, все еще не настолько доведены до отчаяния, чтобы решиться на кардинальные реформы.

Тем более что попытки проведения таких реформ уже предпринимались Жаком Шираком в 1986—1988 годах, Аланом Жюпе — в 1995-м. И их отрицательный результат превратился в отягощенную наследственность, которая дает основания некоторым экспертам ставить диагноз нереформируемости французской экономики.

Примечательно, что точно такой же диагноз ставился в 1978—1979 годах и британской экономике, чей ВВП в то время был на четверть меньше французского. Однако «зима недовольства», зима «забастовочного сумасшествия», когда бастовали все и сразу, привела к власти консерватора Маргарет Тэтчер, которая железной рукой вывела страну из экономического штопора. Сейчас ВВП Великобритании на 5% превосходит ВВП Франции, которая по величине этого самого продукта на душу населения скатилась за последние 25 лет с седьмого места в мире на 17-е. Более того, даже в сфере здравоохранения и социального обеспечения, которые являются приоритетами каждого французского правительства, страна по сравнению с 1990 годом опустилась с восьмого места на 16-е.

Тем не менее самыми болезненными вопросами для французской экономики остаются хронически высокая безработица (10%, а среди молодежи и в неблагополучных «цветных» пригородах — и все 20) и уровень государственной задолженности (66% ВВП), что в пять раз больше, чем в 1980-м, и в полтора раза выше британского уровня. Если нынешние темпы роста государственного долга сохранятся, в 2014 году он достигнет 100% ВВП.

Бюджет одной лишь программы социального обеспечения проделает в предстоящем году дыру в 37 млрд. евро. При этом в стране насчитывается 3,7 млн. человек, живущих за чертой бедности (которая, правда, определяется как доход на семью, вдвое меньший среднего), 2,5 млн., живущих на минимальную зарплату.

Казалось бы, существующая модель развития доказала свою несостоятельность. Тем не менее шансов на то, что предстоящие этой весной выборы президента принесут Франции столь необходимые реформы, слишком мало. Во-первых, потому что среди 40 потенциальных кандидатов в президенты нет ни одного достаточно радикального, способного усомниться в правильности французской модели развития, заложенной еще Шарлем де Голлем и основанной на противопоставлении американской модели капитализма. А во-вторых, «стена лжи», выстроенная за долгие годы несостоявшимися политиками-реформаторами, приучила французов винить во всех своих бедах кого угодно — Америку, глобализацию, Китай, иммигрантов, но только не свою пассивность и безынициативность.

Двухэтажная Франция

Экономический уклад страны достаточно оригинален и не слишком соответствует идеалам свободного рынка. Плановая, централизованная, излишне зарегулированная, с высокой степенью социальной защиты и чрезмерным государственным сектором экономика долгие годы обеспечивала французам и более чем приличный уровень материального благосостояния, и ощущение своей исключительности в этом мире, помешанном на погоне за прибылью.

Восстановление после военной разрухи, обеспечившее «30-летие процветания», создание уникальной системы общественного транспорта, современных отраслей промышленности, развитие атомной энергетики, превратившей обделенную энергоносителями Францию в одного из крупнейших экспортеров электроэнергии, уникальная система общедоступного образования — все эти достижения оспаривать никто из экспертов не собирается. Однако, похоже, никуда не деться от осознания того факта, что этот путь развития себя исчерпал. И дело даже не в том, что злокачественно разросшийся государственный сектор способен своей тяжестью обвалить всю французскую экономику. Дело в кардинальных переменах во французской ментальности, тех самых, которым в свое время объявила беспощадную войну Маргарет Тэтчер, поставившая перед собой цель «изменить английское общество от состояния полностью зависимого иждивенца до уверенного в своем будущем предпринимателя; от традиционного «подайте-мне-пожалуйста» до нации «сделаем-все-сами»; чтобы воцарилась Англия «просыпайся-и-иди» вместо Англии «посидим-и-подождем». И начала британский премьер, как известно, с отмены бесплатной раздачи школьникам молока. К аналогичному выводу в 1994 году пришел (не в отношении молока, конечно) и нынешний президент Франции Жак Ширак, заявивший, что «тяжелый и неповоротливый государственный аппарат блокирует развитие французского общества». Правда, сделал он это уже после того, как намеченные им реформы провалились.

54% французского ВВП идет сейчас на государственные расходы (средний показатель по ОЭСР — 41%). Только за последние 20 лет армия госслужащих приросла на 20% и достигла 5 млн. человек. Каждый четвертый работающий француз — госслужащий! Три четверти студентов французских университетов мечтают трудоустроиться именно в госсекторе. Такое огромное количество бюрократов, на содержание которых идут совершенно непомерные поборы, испускает чрезмерное количество различных инструкций и ограничений, контроль над выполнением которых, в свою очередь, требует постоянного расширения системы контролирующих структур.

Система, изначально спроектированная для защиты французского работника, теперь работает на защиту… от работника. 144-страничный коллективный договор с сотрудниками рядовой французской парикмахерской — детский лепет по сравнению с 480-страничной эпикой, написанной для обычной булочной или кондитерской. Общенациональный трудовой кодекс при этом насчитывает 2735 страниц (на 20% больше, чем в 2000-м).

Сокращение рабочей недели с 39 до 35 часов привело к тому, что большинство французов присоединяют «сэкономленные» часы к своему и так не маленькому отпуску (пять недель) и в результате отсутствуют на рабочем месте по два месяца в году. В результате две трети новых рабочих мест, созданных в прошлом году, приходится на временных или сезонных рабочих, а также на практикантов. А владелец панъевропейской сети общепита признает, что во французских заведениях штат его постоянных работников на 30% меньше, чем, например, в британских. Ведь уволить постоянного сотрудника во Франции практически невозможно, вот и приходится «добирать» за счет временных работников.

Существование такого двухуровневого рынка труда чревато серьезными социальными последствиями. Тем более что на «нижнем», наименее защищенном уровне, где безработица превышает 20%, оказываются в первую очередь молодые специалисты и иммигранты. И начинать решение этой проблемы предстоит не столько даже со снятия излишней зарегулированности процесса трудоустройства, сколько с реформы французской системы образования. Французские университеты, обучающие своих студентов практически бесплатно, не имеют возможности отбора ни абитуриентов, ни преподавателей. 82 таких заведения сейчас обучают 1,5 млн. студентов — в два раза больше, чем 25 лет назад. Для поступления в такой университет достаточно успешно сдать бакалаврские (выпускные) экзамены — а их сейчас сдают 62% обучающихся (против 25% в 1980-м). Правда, 46% студентов до получения диплома так и не доходят, однако такой «запоздалый» отсев оборачивается огромными неэффективными расходами.

Отсутствие конкуренции, системы рейтингования вузов ведет и к перекосам в профориентации молодых людей. 45 тыс. французских студентов сейчас изучают «спортивную науку», 65 тыс. — психологию (каждый четвертый студент-психолог в ЕС — француз). Как их всех можно будет трудоустроить даже в условиях гуманного трудового законодательства, не знает никто.

При этом несколько высших учебных заведений, существующих в условиях жесткой конкуренции, дают впечатляющие результаты. Например, выпускниками национальной школы администрирования были семь из 12 последних премьер-министров Франции, двое из трех президентов. Однако шансы попасть в такие престижные учебные заведения есть только у 4% абитуриентов.

Не менее двойственная ситуация наблюдается и в бизнесе. Как бы ни клеймили представители всего французского политического спектра коварную глобализацию, трудно найти хоть одну отрасль народного хозяйства, в которой бы не нашлось крупной французской компании с глобальными замашками. L’Oreal, Danone, Renault, Michelin, Lafarge, Pernot-Ricard, LVMH — эти брэнды знают во всем мире, и 80% своей прибыли эти компании получают за пределами Франции. Более того, прибыли этих и других компаний, образующих фондовый индекс CAC 40, выросли за последние 10 лет на 218%. А вот в мелких компаниях прирост аналогичного показателя составил 42%.

Через семь лет после начала бизнеса во французской компании в среднем на 7% служащих больше (в Германии — на 22%, в США — на 126). Ситуация, при которой работодатель, выплачивающий зарплату в 2400 евро, свыше тысячи должен отстегивать в виде различных налогов (общее их количество достигает 150), мало кого способна обрадовать. Тем более что работнику тоже приходится расставаться с 22% своей доли. При этом с 2000 по 2004 годы средняя зарплата во Франции в реальном измерении выросла на 1%.

Как утверждают эксперты, ужесточение конкуренции на рынке товаров и услуг обеспечит 10-процентный прирост французского ВВП, а доведение безработицы до британского уровня (менее 5%) — 20-процентное экономическое ускорение. Тем не менее выполнить эту задачу без решения проблемы французских иммигрантов невозможно. Как показали специальные исследования, иммигранты, которые в своих резюме «офранцузивали» фамилию и указывали в качестве места жительства не «цветной пригород», а более престижный район, получали в пять раз больше приглашений на собеседование, чем не «отредактированные».

Хотя и этот вопрос прежде всего идеологического характера. Если в других странах иммигранты еще долго воспринимаются таковыми, то во Франции их права официально ничем не отличаются от прав коренных французов. Более того, если в Великобритании 81% британских мусульман идентифицируют себя в первую очередь как мусульмане и лишь затем — как британцы, то во Франции 46% считают себя прежде всего французами, а затем уж мусульманами.

Избирательные программы, наконец-то представленные основными кандидатами в президенты, ответов на все эти вопросы не дают. По мнению экспертов, меньше всего рациональных идей в программе Сего, как все чаще называют Сеголен Руаяль. Повышение минимальной заработной платы на 250 евро (до 1500 евро в месяц), повышение базовой пенсии на 5%, доведение пособия по безработице до 90% зарплаты, ренационализация и объединение Electricite de France и Gaz de France, обеспечение бездомных социальным жильем, установление ограничений на размер аренды частного жилья… «Президентский пакт» г-жи Руаяль, состоящий из 100 таких и им подобных деклараций, ориентирован скорее на «что-бы-вы-хотели-услышать», а не на «что-совершенно-необходимо-предпринять».

В программе Сарко (Николя Саркози) разглядеть прообразы необходимых реформ несколько легче. В частности, он предлагает на места двух госслужащих, вышедших на пенсию, брать только одного новобранца. Если вернуться опять же к Маргарет Тэтчер, то успех ее реформы был обеспечен тем, что она самым безжалостным образом рубила головы бюрократической гидре, сокращая (на 10% за три года) прежде всего руководящие должности в госаппарате. В результате госслужба утратила привлекательность для молодежи, которой пришлось преуспеть в предпринимательстве.

Снижение на 4% налогов, ограничение иммиграции, послабление 35-часового ограничения рабочей недели — все эти усилия также вряд ли способствуют реформам французской экономики. Тем более что стоимость реализации предвыборных обещаний как одного, так и другого кандидата оценивается в 30—35 миллиардов евро. Рассчитанных исходя из среднегодового роста ВВП в 2,5%. Хотя в течение последних шести лет прирост ВВП сохраняется на уровне в 1,6%.

Программа еще одного кандидата, набирающего значимые рейтинги, центриста Франсуа Байру, в окончательном виде еще не обнародована. Возможно, именно поэтому большинство опрошенных и называют ее «самой перспективной». Правда, злые аналитики утверждают, что такой статус она получила не благодаря своим достоинствам, а благодаря просчетам Сего и Сарко. Как бы то ни было, согласно результатам опроса общественного мнения, только 36% французов считают свободный рынок лучшей из существующих экономических систем (против 65% немцев, 66 — англичан, 71 — американцев).

* * *

Воспользовавшись возможностью, «ЗН» попросило прокомментировать выводы британской журналистки о необходимости изменить модель развития французской экономики посла Франции в Украине ЖанПоля Везиана. Как отметил г­н посол, именно экономические вопросы станут решающими в ходе предстоящих выборов. Это и проблема госдолга, и вопрос сельскохозяйственных субсидий, и приоритеты коммунитаризма (французской модели социальной интеграции иммигрантов), и дисбаланс в зарплатах и особенно пенсиях госслужащих и представителей частного сектора.

Решение всех этих и многих других проблем, безусловно, требует реформаторского подхода, пробуждения французского общества, определенного переосмысления многих принципов распределения. И тот факт, что основные кандидаты в президенты Франции представляют собой новое поколение, имеет большое значение. Тем не менее об изменении национальной идеологии Франции в области экономики, ее модели социально­экономического развития речь, по мнению г­на Везиана, не идет. По крайней мере, пока.