ГОРЕЛ КАМЫШ…

Пожар — это огонь, вышедший из повиновения человека.

Плакат

К Вилкову подступало зарево, пахло гарью.

— Как в Ираке, — заключил с трагической гордостью пожарный сторож лесничества Петр Никитич.

Пока со сторожем карабкались по неудобным трапам на вышку, пурьяс, студеный северо-восточный ветер, расшатывал 36-метровую конструкцию, она скрипела и дергалась на ослабших растяжках. Ветер стегал кронами, сквозь них подмигивали створные знаки Усть-Дунайского порта. На пирамидальной верхушке тополя застряла фуфайка, видимо, когда-то с этой же вышки и оброненная. При порывах ветра телогрейка взмахивала рукавами — как будто звала на помощь.

По бледному фиолету неслись разлохмаченные облака, подсвеченные луной они напоминали очертаниями рентгеновские снимки. Из камышового загривка высоко, на десяток метров, выстреливали свирепые языки пламени, но быстро истощались и оседали.

— На Анкудиновом плавня горит, — распознавал сторож. — А это на Шабаше, — непостижимо было, как он разбирается в мохнатых удаленных пространствах, в этих 11 тысячах гектарах плоского ландшафта, беспорядочно иссеченного речными лабиринтами, питательными сосудами водно-болотных угодий.

Говорят, когда пылал Шабаш, даже посреди Дуная нельзя было находиться в лодке, так донимал жар. За километры слышали истошное мычание обезумевших коров. Одичавшие островные лошади тревожно ржали, их собирались объездить с помощью цыган и использовать для элитных конных прогулок. Лошади-то убежали, спаслись, а коровы не все вышли из пекла. Утром хозяйки перестирывали белье, над дунайской Помпеей летели хлопья пепла.

На территории акционированного со скандалами и почившего наконец рыбозавода стояла фура с желтыми голландскими номерами. Шофер-голландец смотрел в кабине по мини-телевизору румынскую передачу. В хате-офисе голландский кровельщик в третьем поколении Бауэр Ян Вартьес, рабочий человек из Хитгорна — городка-побратима Вилкова, оформлял заявки для рабочих виз Олегу Ярошенко и Олегу Морозову, местным парням, уже стелившим крыши в Аппельдорне, Олдензале, Арнхэме. В пустующем цеху рыбозавода скирдовали камыш.

— Шеф поехал на острова разбираться, — мастер Олег намекнул, что красного петушка могли подпустить конкуренты, всего в Килийском районе семь компаний промышляют заготовкой тростника для экспорта в Германию и Голландию. В результате ночного пожара на Белгородском острове сгорел комбайн для уборки камыша, на Анкудинове 50 тысяч снопов(!) уже заготовленного тростника.

С островов причапала тупоносая десантная баржонка с понтоном на буксире, привезли камыш. Рабочие по шатким сходням носили рассыпающиеся снопы и не очень аккуратно складывали их на захламленной кипами рампе. Работник на причале «причесывал» снопы дощечкой с криво вбитыми гвоздями, очищал их от остатков листьев. Обычно камыш теряет листья с первыми морозами, но зима была невыразительной, морозы вялыми, и стебли сохранили лист до марта.

По цеху летали невесомые волокна камышовых метелочек, немолодые женщины ворошили снопы, отделяли сор, калибровали и сортировали стебли. Для кровель годится только ровный камыш толщиной 2—5 миллиметров и длиной не менее 1,7 метра. Из стеблей вяжутся тугие снопы, основание формируется в круглом проволочном шаблоне диаметром 60 миллиметров, это — европейский стандарт. Снопы вилковчане уже окрестили евриками. Если вязать тугой правильный еврик дома, то за него дадут 4 гривни, полуфабрикатный же рыхлый сноп стоит 2 гривни.

В фуру помещается до трех тысяч евриков, их едва хватит на скромную крышу в Германии. Скаты престижных крыш на западе круты — не менее 45 градусов. Камыш стелится на манер щетки с помощью клоппера, затейливого инструмента с ячейками. Работа эта штучная, требующая навыков и фантазии, укладка квадратного метра тростниковой крыши стоит 60 евро. Цены кусаются, но спрос на экологически чистые кровли за Одером огромен, и навряд ли в обозримом будущем он будет удовлетворен.

Камышу в стесненной Голландии уделяется почти столько же внимания, сколько тюльпанам. В Нидерландах тростник выращивается на отвоеванных у моря чеках. У нас же до сих пор не востребованы рисовые чеки, гороженные «Межколхозстроями». Из 10 тысяч гектаров годных чеков в Килийском районе только половина занята рисом.

Рабочие выгрузили камыш и пошли перекуривать к мотокосилке «Феррари». Мартовские поджоги особенно не взбудоражили, о них бы, возможно, и не заговорили, если бы автор не досаждал. Вспомнили устало, даже нехотя как-то, как Ермак в августе пылал, — остров Ермаков, где добывают камыш не шибко хорошего качества.

По слухам, пришлые фирмачи заготовителям не доплатили, вот обманутые и подпустили красного петушка. Или кто-то придумал огненную развязку, чтоб впредь на сафре не обижали — чем отшибнее городок, тем невероятнее слухи.

Подъехавший хозяин МЧП Эко-Тур-Центр «Венеция» Анатолий Беловоленко не убивался по поводу потерь, даже порадовался, что на пострадавший от коврового пожара остров Полуденный не успел завести на понтоне комбайн, и потому машина чудом уцелела.

Плывем на моторке по Полуденному гирлу проведать экскаватор, который углублял в погорелом месте протоку. Навстречу по течению движется каюк с расстеленной в воде сетью-тоней — идет селедка. Лодочник Николай вежливо снижает скорость, объезжаем кушку, крайнюю мету на сети. Над нами правильным клином летят пеликаны. Розовым пеликанам виднее красный петух. За островами внезапно вырастает узловатый столб свежего дыма, за ним минут через пять поднимается еще один. Такое впечатление, что кто-то плывет по протоке и размеренно поджигает.

— Это в Румынии, — говорит Николай.

Сворачиваем в недавно углубленное экскаватором гирло. Справа отвалы грунта, взрытого ковшом перепутанного полусгнившими корнями «бухарника», который отравляет плавни, слева на Анкудинове сплошные гари, через чернь золы резво лезет пронзительно зеленая пикуля, молодые побеги. Взгляд отдыхает на оголившейся плоской суше. В десятке метров, на Очаковском, ветер как ни в чем не бывало колышет седые султаны тростника, подчищенная протока помешала огненному валу переметнуться на северную оконечность острова.

— Вот там монастырь был когда-то, — Николай показывает где. — Говорят, икона сгорела…

Древняя икона была принесена старообрядцами триста лет назад с приполярного Урала.

Экскаватор на понтоне охраняет мохнатая собачка с традиционной кличкой Дунай. Дунай мечется, вроде хочет показать, куда убежали поджигатели. Он единственный немой свидетель огненной драмы. Что пережил пес, когда языки метались выше стрелы экскаватора, знает только он.

Для чего поджигают? Пожары в дельте, как правило, заказные.

Местные жители в поколениях выжигали камыш зимой всегда и наверняка не мучились угрызениями совести, поджоги были привычным межсезонным мероприятием, правда, тогда на островах не водилось косилок «Ламбардини» и комбайнов SEGA. И заповедник не учредили. И лесничества у пращуров не было в помине. А сейчас лесничество с невероятными транспортными хлопотами и издержками везет саженцы-трехлетки в топкие островные места на полукаючках, саженцы принимаются с мучениями, часть из них, не выдерживая подтоплений, в паводки погибает на корню или болеет, заражая соседей, другие же борются за жизнь, а потом вмиг сгорают от шального анонимного поджога.

Так в 2002-м на Кубанском острове истребили два гектара молодняка: вербы, тополя, в 2003-м — пять гектаров на Белгородском и два гектара на Очаковском. Размеры ущерба составляют в соответствии с нормативными документами 20 тысяч гривен за гектар. Опускаются руки у вилковского лесничего Николая Тимонина.

Осевшие триста лет назад на топких берегах старообрядцы, неутомимые пионеры дельты, жгли камыш, разумеется, не из озорства, а исключительно для улучшения его густоты и прочности: из камыша плели маты для строительства домов в этом безлесном краю. Выжигали камыш под пастбища, под сенокосы, близ островного монастыря даже сад разбили, спланировав под каждым деревцом кочку-островок, чтоб сберечь от наводнений.

Сейчас же встречными пожарами спасают от огненных набегов убогие дачки, огороженные кроватными спинками — все, что нажито. Поджигают перед отплытием на материк — это как свет выключить или ставни проверить, — а потом пусть хоть трава не расти, хоть камыш, хоть верболоз — доведенный до крайности народ ожесточился, одним днем существует.

Приговор лесничества однозначно зловещ:

— Щелочь кончит плавни!

Имеются в виду едкие щелочные соединения, образующиеся в почве от выгоревшей золы. После выжигов камыш действительно растет буйно, охотнее, но вместе с фоновым тростником буйно воспроизводится осока, рогоз и другие сорняки. Рекомендуют производить выжиги раз в пять лет и мозаично, не от горизонта к горизонту. О пользе и вреде камышовых пожаров спорят бесконечно, особенно в тоскливое межсезонье.

Камыш хоть как-то держит на плаву депрессивный регион, как говорится: «Держи меня, камышинка, держи!», по крайней мере, на хлеб последние лет шесть хватает. Для промышленной добычи тростника необходимо выжигать участки, где перепутался «старник» (позапрошлогодний нетоварный камыш) с более поздним, годным, но при этом временной диапазон должен быть строго ограничен. Дело в том, что с первых чисел марта серый гусь, краснокнижная птаха, садится на яйца, и потому поздние выжиги недопустимы. Зарево же, о котором речь, случилось во второй половине марта у всего народа на виду.

Пока дармового камыша хватает на всех не ленивых, потому пущенный в плавни красный петух не социальное бедствие, но с каждым годом косари проникают все глубже в ветланд — если на западный манер, в самые топкие дебри.

Зимой плавни доступнее. Если морозы позволяют, елозят по льду примитивным заостренным угольником, правда, туземный инструмент мнет стебли, портится товарный вид. С угловой сталью и пробиваемся сквозь осоку то ли в Европу, то ли на Гаити.

Самые безответные добытчики дедовскими серпами-тарпынами косят. Одесские же заготовительные фирмы, случается, уже углубляют ерики рифулерами, чтобы добрый камыш потом взять ручными мотокосилками «Феррари». Не за горами время, когда на всех камыша не хватит, вот почему пора побеспокоиться об упорядочении выжигов, их строгой очередности, контролируемости.

Кто и как может обеспечить надежный контроль? В Килийской пожарной дружине 45 контрактных душ, еще 20 — в Вилково, из подвижной техники — четыре автоцистерны в Килие, две пожарные машины в Вилково и спецавтомобиль. Плавсредств не предусмотрено. Недавно пожарные преобразованы в подразделение МЧС со всеми добавлениями неожиданных чрезвычайных обязанностей. У командира подразделения старшего лейтенанта Ярослава Максименко хлопот хватает: жители проваливаются в колодцы, причем исключительно вниз головой, на льдинах рыболовов уносит — вызовы дикие и неожиданные. Один недальновидный житель мастерил печку изнутри, сам себя замуровал, иначе не выложишь, а потом не смог протиснуться через загнетку, эмчеэсовцы тащили его стропами.

Разумно, наверное, было бы обезопасить пожароопасный район, как принято страховаться на пароходах. Когда на борту действующего судна проводятся сварочные работы, выставляется пожарный матрос с пенным огнетушителем, кошмой или по бедности с тривиальным ведром. Местным властям стоило бы обязать предпринимателей из семи компаний, промышляющих камыш, оплачивать вызов и доставку пожарного уполномоченного к месту выжига. Нелишне было бы и лесника ангажировать, закрепленного за этим участком, лесники, кстати, получают 170 гривен — по минимуму. И перед выжигом нужно заставить заказчика тщательно обкосить участок по периметру.

Когда заготовители поймут, что выгоднее оплачивать вызов? Пока на камышовый бизнес, инициированный на местном уровне семь лет назад исключительно от безысходности, не наложило руку государство под любыми предлогами.

Если же к концу лета, когда через Быстрое, что в сердце дельты, пойдут вереницы судов, в том числе и нефтеналивных, а с неба будет пепел лететь, как в Помпее, то не поймут. И тогда дороже обойдется.

Когда уезжал, вовсю полыхнуло на румынской стороне, где проходит Сулинский канал и ударно спрямляется на инвестиции «Мицубиси» Георгиевский. Могут безответственно возразить: «У них же и каналы работают, и все равно горит». Горит, но негоже ссылаться на промашки соседа.