ЖЕСТОКИЙ РОМАН,

С детства любит кино и театр, в котором попробовала себя во всех ипостасях - от балета до драмы. Работала на ТВ, одновременно постигая секреты литературной кухни в Литинституте в Москве. Гордится своей семьей, уютным домом, друзьями и получает истинное наслаждение от любимой работы в любимом «ЗН»

Яркая вспышка оттепели шестидесятых навсегда вошла в плоть и кровь «Современника». Поэтому, наверное, спектакль по хронике времен культа личности «Крутому маршруту» Евгении Гинзбург, ставший программным для театра, так важен и дорог Галине Волчек и всему коллективу. В нем, как и в книге, бездна нечеловеческих страданий рождает непревзойденные образцы силы человеческого духа, мужества и умения сохранять человеческое достоинство.

Паулина Степановна Мясникова, как и Евгения Гинзбург и многие светлые люди ее поколения, прошла все круги ада, уготованного своим сынам и дочерям недавно родившимся гуманным советским государством. Как могли эти люди не потерять себя в страшных пытках и карцерах, в атмосфере, стимулирующей подлость и предательство, не посвятив остаток жизни отмщению, знает лишь Бог. Они - среди нас, продолжают щедро отдавать свой страшный опыт и тепло души. Консультант и участник спектакля «Крутой маршрут» Паулина Степановна Мясникова скоро будет гостьей Киева. В конце октября мы встретимся с ней во время гастролей «Современника». А пока - разговор по телефону.

- Паулина Степановна, расскажите о себе.

- Через полгода мне будет девяносто. Родилась в Баку, в обыкновенной рабочей семье. Отец рано умер, мама осталась с тремя детьми. Я рано пошла работать, продолжая учиться в обычной дневной школе, во вторую смену. Мы росли бедно, трудно, но очень хотели учиться. Мама всячески помогала, много и тяжело работала. Брат получил образование в Москве, а я так и не смогла, не успела - после первого курса Института журналистики, который находился тогда на Мясняцкой улице, была арестована. Шел 34-й год. Правда, и до этого в моей жизни было не все гладко.

Когда Мясниковой (тогда - Самойловой) было семнадцать, а ее брату - восемнадцать, ее арестовали в первый раз. Брат был в троцкистской оппозиции. Через два месяца, «по закону», т.к. она не была ни в чем замешана, выпустили. Дневную школу закончить не удалось, туда ей путь был уже закрыт. Благодаря случайной встрече с секретарем ЦК комсомола, знавшим ее брата, попала в вечернюю и сразу оказалась среди взрослых, сформировавшихся людей.

- Было очень сложно в этом взрослом коллективе, но друзья из дневной школы из солидарности тоже пошли в вечернюю. После окончания школы в институт не приняли, т.к. в анкете я написала все, ничего не скрывая, о брате и о себе. Решила уехать в Москву. Тогда прием в институт проводился два раза в год - осенью и зимой. Но мне не повезло: когда приехала, это решение отменили, нужно было ждать осени, а в Москве никого знакомых. Поехала в Ярославль к брату. Отработала в Иваново это время за пятерых и снова - в Москву. Поступила. Училась с удовольствием, особенно интересовалась историей. За хорошую учебу дали даже отдельную комнату в общежитии. Все было как будто хорошо, кроме драконовского режима, что царил в институте. О каждой отлучке нужно было докладывать, выходя куда-то из общежития - сдавать паспорт. Хочешь собраться на день рождения, например, - ставь в известность начальство. Начиналась полоса страшной бдительности.

Потом меня снова арестовали. Брата - тоже. Я получила три года ссылки. В 22 года стала ссыльной в Казани. Каждые две недели ходили отмечаться. Фамилия человека, у которого мы отмечались, - Царев. Впоследствии это был следователь Жени Гинзбург. Работать имели право только по согласованию с органами. Но никто из цивильных не должен был знать, что мы ссыльные. В мощенных асфальтом центральных улицах Казани есть и мой труд.

- Паулина Степановна, когда все это произошло, вы понимали, что происходит в стране, была какая-то обида или считали все естественным ходом построения нового государства и общества?

- Я очень любила своего брата, вся моя история связана с ним, я очень ему верила. Понимание пришло позже. В том числе и того, что жизнь искалечена. Но никогда ни в чем его не обвиняла. Удивительные люди были вместе со мной в ссылке. Помню журналиста с Донбасса Гришу Поддубного, закончившего тот же институт, в котором и я училась. Он работал в журнале «Кочегарка» вместе с Борисом Горбатовым. После Первого съезда писателей, когда начались аресты, их тоже арестовали. Но тогда мы еще не знали, что самое страшное - впереди. Нам запретили работать даже на тяжкой работе по мощению улиц, обвинили в социальной демонстрации. Люди, мол, удивляются, что за странные рабочие в неприспособленной одежде. Стали продавать кто что мог, да что у нас было-то?! Потом на меня оказывали давление, пытаясь привлечь к стукачеству. Не впрямую, конечно, просто мягко предложили делиться впечатлениями от общих разговоров. Мотивация - вы молоды, у вас все впереди, а вышли замуж за человека старше себя, тоже ссыльного... и т.д. Отказалась. Стало еще хуже. Нас намеренно провоцировали, требовали публичных выступлений по поводу убийства Кирова, обвинения троцкистов. Я снова и снова отказывалась. Начались аресты. По очереди ночами увозили друзей и знакомых. Пришел и мой черед. Потом арестовали мужа. Я получила 10 лет тюремного заключения.

- Там же, в Казани?

- Нет, я должна была сидеть в Ярославском изоляторе. Старая тюрьма, построенная еще при Екатерине Великой, была рассчитана на 300 человек. Вначале сидели по одиночкам, а потом пошел вал. Первая моя сокамерница - пожилая женщина, была связисткой в Польше еще до революции. Она меня многому научила. Вообще, в тюрьме, позднее - в лагере меня окружали светлые, порядочные, честные, необыкновенно талантливые люди. Я свои университеты получила там.

- В царской тюрьме заключенным давали книги, периодику, бумагу, чернила, а как было у вас?

- Весь ужас заключался в том, - говорю сейчас об одиночном заключении, - что мы сутками, неделями, месяцами не слышали живого голоса. Не было имен, фамилий, только номера. Так мы сидели около трех лет. Потом им в голову пришло мудрое решение - нечего нас кормить, не помираем еще, и в один прекрасный день июля нас погрузили в вагоны и отправили этапом на Колыму. Ехали в вагоне, нары в четыре ряда, человек семьдесят. От Ярославля до Владивостока - больше месяца, чаще стояли в тупиках, чем были в пути. Вагоны, конечно, без окон, внешний мир наблюдали через редкие щелочки. В Магаданскую область попали где-то к концу августа - холодные, полураздетые, многие не доехали по болезни. В сутки нам давали одну кружку воды. Хочешь - пей, хочешь - мойся. Нечаянно перевернутая кружка оборачивалась трагедией. Это было не потому, что охранники были ленивые, а - установка. При этом давали селедку, от которой жутко хотелось пить. Во Владивостоке нас поселили в бараки, клопы - ростом с таракана, жрали нас днем и ночью. Но это было лучше, чем карцер в тюрьме, где забирали всю одежду, оставляя лишь юбку и кофту, чтоб наготу прикрыть, а холод там жуткий. Вот и топчешься весь день на одном квадратном метре. Пить хотелось - давали на мгновение раз в день воду, да такую ледяную, что успевал сделать один глоток, потом забирали.

- Вы знали что-нибудь о своих родственниках?

- Знаете, во Владивостоке была необыкновенная встреча. Последняя с любимым братом. Как-то нас повели на медкомиссию. Видимость закона соблюдалась неукоснительно - для выполнения нечеловеческого труда нужна была справка о здоровье. В этом пересыльном лагере я встретилась с Ваней. Мы были по разные стороны высокой перегородки, но смогли обменяться несколькими словами. Он бросил на память через нее подушку-думочку. У меня ничего не было, поэтому, подержав ее в руках, бросила ее обратно - ему на память. Тысячи людей говорили о нашей с братом встрече как об экстраординарном событии, мне по-доброму завидовали. Это была последняя встреча.

- Когда и как вы познакомились с Евгенией Семеновной?

- До ГУЛАГа я знала ее по большим и интересным статьям на литературные темы. Она совершенно потрясающий человек - и внешне, и духовно. Окончила Институт журналистики, Литературный институт. Была обаятельнейшей женщиной. А познакомились мы во время этапа, который проходил через Казань, она попала к нам в вагон. Я подошла к ней, познакомились, сразу потянулись друг к другу. Потом были вместе на колымском лесоповале, в восемнадцати километрах от центрального лагеря. Номинально освободились почти одновременно, в начале 47-го, но ехать нам никуда не разрешили. Опять сажали, а через шесть месяцев выдавали бумагу - предписание на вечное поселение. Я избежала этого момента, т.к. меня потеряли, перепутали фамилии: девичья - Самойлова, а по мужу - Мясникова. Обнаружилось это, когда стала искать брата, освободившись. Бюрократическая путаница сохранила мне жизнь, иначе конец был бы такой, как у погибшего Вани.

- После освобождения вы продолжали общаться с Евгенией Семеновной?

- Конечно. Женя вообще была очень общительным человеком и очень верила людям. Но конспирации нас научили. Читали Солженицына потихоньку - в Москве ходила из рук в руки одна рукопись. Мы многое уже давно понимали. Завещание Ленина знали за много лет до его объявления на ХХ съезде.

- После слепой веры в торжество коммунистической идеи, после страшных лагерных лет верили ли вы чему-либо и кому-либо?

- Да, верила хорошим людям. И они есть, их просто часто не замечают, потому что они не умеют всех распихивать локтями. Круг, с которым я общалась, был кругом Жени Гинзбург - интересные, светлые люди. Женина книжка для меня очень много значит, я так волновалась, когда Галина Борисовна Волчек собралась ее ставить, так хотела, чтоб ее приняли. Думаю, тот бесконечный террор был порожден нашей безропотностью.

- Когда Волчек поставила «Крутой маршрут», в вашу жизнь вместе с театром «Современник» вошел весь мир. Что для вас «Современник»?

- Мы были два раза в Америке, в Израиле, три раза в Германии, и я всегда говорю о тех годах, люди везде должны это знать. Театр для меня сегодня - все. Они так любят друг друга, как близкие родственники. И они очень добры друг к другу. Все женщины театра называют меня так, как звали в молодости - Палочка, а я их так, как их зовут в «Крутом маршруте». Когда первый раз вышла на сцену в массовке этого спектакля, увидела всех поименно. Всю ночь спать не могла... А потом режиссер Алексей Герман пригласил меня сниматься в своей картине «Хрусталев, машину!». Ну какая я актриса, ведь вокруг такие красивые люди!

- Кто вам помогает?

- Никто не помогает, все делаю сама. Мне кажется, что сын не сделает так, как надо, как я сама сделаю. Вот с вами говорю, а сегодня тепло и я должна мыть окна.

- Паулина Степановна, каков сегодня круг вашего общения, что является жизненным стержнем?

- Он очень поредел, я самая молодая из них. А живу я, как ни учила жизнь, надеждой.