ЖЕМЧУЖИНА МУЗЕЯ ХАНЕНКО

Было уже очень поздно, а его все еще не было. Читая, она прислушивалась к малейшему звуку. Большая Никитская уже уснула, и вдруг тишину московской улицы нарушил странный шум, который привлек ее внимание. Словно целая толпа, разговаривая, приближалась к парадному. Деревянная лестница уже скрипела под тяжелыми сапогами. Она выбежала в прихожую, но дверь уже распахнулась и счастливый Богдан стоял на пороге - весь измазанный мелом, со следами паутины на плечах.

- Не пугайся, Варенька, это я, со мной все в порядке. Извини, я немного задержался, но ты сейчас увидишь какую прелесть я тебе принес...

Ей показалось, что за ним стояла целая толпа огромных пожарных, которые в охапках держали какие-то вещи.

- Проходите, - сказал он, и ставьте все прямо здесь, только осторожнее, чтобы не упали.

Теперь Варвара увидела, что это были старые картины - пыльные в паутине, многие только на подрамниках.

- Но ведь ты пошел по делам к Малютину?

- Да, пошел, но когда лакей провожал меня до кабинета Николая Павловича, я увидел в бильярдной Сейбольда, представляешь, настоящего Сейбольда! Это спутало все мои планы и дало повод прямо спросить Николая Павловича, любит ли он картины, а он ответил «нет». Но он сказал, Варенька, одну замечательную вещь. С этим домом ему досталось много старых картин, и он распорядился их снять и снести на чердак. Антиквар Родионов сейчас торгует эти картины, но Николаю Павловичу кажется, что он ценит их слишком дешево. И еще он сказал мне, что готов все продать, но лишь скорее.

Конечно, я попросил разрешения взглянуть на них и признался, что картины старых мастеров меня интересуют и, если они подойдут, готов их купить. А Малютин, Варенька, человек дела и вообще замечательный человек, и коннозаводчик. Он тотчас призвал человека, приказал зажечь фонарь и провести меня на чердак. И, конечно, достаточно было десяти минут осмотра, чтобы увидеть, что представляли картины, а когда я узнал назначенную за них сумму, то сейчас же кончил покупку и немедленно послал за пожарными в тверскую часть. И вот...

Варвара уже почти не слушала его. Она держала в руках картину, и, как завороженная, смотрела на появляющиеся из-под пыльного налета фарфоровую чашку, серебряное блюдо, деревянную шкатулку... От композиции исходило ощущение умиротворенности и покоя. Казалось, не она, а вещи внимательно смотрели на нее и, отражаясь друг в друге, переговариваясь, демонстрировали свою величавую красоту.

Варвара не знала еще автора натюрморта, но сразу оценив живописные достоинства произведения, поняла огромную удачу, которая не очень часто улыбается коллекционерам.

Она еще не знала, что где-то в далекой Севилье, 250 лет назад жил веселый беззаботный художник Хуан Сурбаран. Говоря о Хуане, часто добавляли, что это сын великого испанского мастера Франсиско Сурбарана. Обучаясь в студии отца, Хуан и сам понимал, что его первым успехам во многом способствует слава Сурбарана-старшего. Но это нисколько не смущало его. Он был молод, щедр, обладал хорошим слогом и, как говорили, литературным талантом. Самые модные костюмы сидели на нем ладно и элегантно. К тому же этот баловень судьбы слыл самым лучшим танцором Севильи. Хуан де Эскивель Наваррос в своем «Введении в искусство танца» упоминал его, как искуснейшего ученика известного учителя танцев Хосе Родригеса Тирадо, величая его «дон Хуан Сурбаран - сын великого живописца».

А в 1641 году состоялась эффектная церемония. Хуан Сурбаран обвенчался с дочерью генерального прокурора Севильи, которая принесла ему с приданым весьма существенную сумму.

Но Севилья знала его и как одаренного художника - автора совершенно нового типа натюрморта, который только начинал входить в моду. Было ясно, что не только несходство манер отличает его от работ великого отца, но и совершенно иное видение художественной задачи.

Все менялось, когда художник входил в мастерскую. Порывистость и экстравагантность уступали совсем иным, казалось, противоположным качествам. Появление особой умиротворенной сдержанности, размеренности было знакомым ощущением, предшествующим удачной работе.

Мастерская была наполнена ярким светом, освещавшим еще с вчерашнего дня составленный натюрморт. Всматриваясь в предметы, художник придвинул тарелку к коробке и чуть-чуть сдвинул мельницу для шоколада. И вдруг... скользнувший луч блеснул на поверхности воды, а чашечка засияла на серебряном кувшине! Вещи молчали, но их сдержанное ликование словно отразило внутренний трепет, охвативший художника. Его состояние как бы откликнулось в вещах, а пойманный луч света (уже готовый исчезнуть) был вдохновенным, зовущим к кисти знаком. То, чего не было вчера, появилось.

Это, как ему показалось, была удачная работа. Он подписал натюрморт широко, четко и поставил дату - 1640.

* * *

«Натюрморт с мельницей для шоколада» из Киевского музея западного и восточного искусства никогда не выезжал на международные выставки. Его знали по первой публикации 1916 года, когда он еще приписывался Франсиско Сурбарану, и после статьи 1938 года, в которой публиковалась правильно прочитанная транскрипция имени и автором произведения стал Хуан Сурбаран. Его знали по многочисленным художественным изданиям поздних лет. Приглашение в Лондон на выставку «Испанский натюрморт от Веласкеса до Гойи» (февраль-май 1995 г.) не было неожиданным, но то, что он стал сенсацией выставки, на которую съехалась вся художественная элита Европы - было событием.

Впервые выставка собрала вместе почти все известные и очень немногочисленные, приписываемые художнику работы. Кроме киевского натюрморта было еще два подписных произведения Сурбарана - «Тарелка с виноградом» (Бордо, частная коллекция), показанная в 1955 году на выставке в Бордо и поразившая тогда исследователей, которые с трудом поверили, что она принадлежит Сурбарану-сыну, и «Тарелка с фруктами и щеглом» из Национального музея Барселоны.

Работа киевского музея привлекала красотой сдержанного колорита, строгой уравновешенностью композиции, изысканностью ритмического строя. Все работы мастера, как правило, отличались поиском своего стиля. «Однако ни в одной из них, - писал автор каталога лондонской выставки, - художник не достиг такого высокого уровня художественности».

В произведении словно отражался свойственный Хуану Сурбарану склад личности, а элегантный стиль его жизни ощутим и в особом наборе натюрморта, включающем редкий привозной китайский фарфор.

Все предметы произведения составлены как бы случайно и мягко выступают из тени. Серебряная тарелка, китайская привозная чаша, белый фаянсовый кувшин, деревянная шкатулка, мельница для шоколада - все формы, перекрывающие друг друга, создают сочлененную конструкцию, которая дает возможность отражения чувствительной поверхности предметов и материалов. Формы реального мира воспроизведены художником с большой материальной достоверностью. Предметы сгруппированы так, чтобы зритель острее почувствовал разнообразие фактур, соотношение форм и объемов. Это же подчеркивает и богатство световых и цветовых рефлексов. Они дают возможность ощутить звонкость серебряного блюда, прохладную эмалевую поверхность фаянса и шероховатость глиняного кувшина, наполненного прозрачной родниковой водой. Блики света с характерным для Хуана Сурбарана способом наложения, рефлектирующие цветовые отражения вещей друг в друге связывают их между собой, объединяют в единый мир с окружающим пространством.

Натюрморт сильно потемнел из-за технологических особенностей работы художника. Отдельные его предметы погружены в тень и едва проглядывают, но магия гармонии и величия изображенного неизменно захватывают зрителя, заставляют погрузиться в мир особой поэзии.

К сожалению, многообещающая карьера одного из самых искуснейших натюрмортистов Испании оборвалась в возрасте 29 лет. Хуан Сурбаран умер от чумы (1649 г.), унесшей в течение нескольких лет половину населения Севильи.

Прошло немало лет. Не одно поколение людей знает прекрасный особняк Варвары Николовны и Богдана Ивановича Ханенко на Терещенковской улице, где хранятся собранные ими сокровища, и поныне составляющие основное ядро Киевского музея западного и восточного искусства. Их имена знает каждый уважающий себя киевлянин. Значение их деятельности в развитии культуры нашей страны трудно переоценить.

Сам Богдан Иванович Ханенко (1848 - 1917) - выходец из известнейшего казацко-старшинского рода, давшего ряд ярких имен. Среди них и гетман Правобережной Украины Михаил Ханенко. В студенческие годы, обучаясь в Московском университете, а затем в Петербурге, где молодой юрист начал свою карьеру в качестве мирового судьи (1873 г.), его интерес к искусству превратился в увлечение и страсть, захватившие и его молодую жену Варвару Николовну (1857 - 1922) - дочь киевского сахарозаводчика Н.А.Терещенко.

В Петербурге были сделаны первые приобретения для будущей коллекции. Отныне, где бы ни была молодая чета - в Москве, Петербурге, Варшаве, где Богдан Иванович состоял в должности члена Варшавского суда, выезжая во многие города Европы, они внимательно следили за художественными аукционами, посещая выставки, музеи, набирались знаний и опыта.

Уже первые петербургские знакомства вовлекли Богдана Ивановича в круг художественной элиты. Он был близко знаком с Н.Шишкиным, бывал у М.Крамского, встречался с Айвазовским, Куинджи. «Я стал посещать все выставки картин, - писал он в своих записках, - ходил по мастерским художников и начинал приглядываться к их картинам». Он стал постоянным посетителем всех выставок, а посещения Эрмитажа пробудили в нем вкус к старой западноевропейской живописи.

Глаз молодых коллекционеров четко определял все слабое и малохудожественное. Собрание пополнялось произведениями из лучших европейских аукционов. Никто не считался с затратами, если речь шла о ценном приобретении. Обширная переписка и общение с учеными-искусствоведами обусловили высокий профессиональный уровень собирательства. Постоянные консультации лучших европейских специалистов - А.Бредиуса, В.Боде, советы А.Прахова, И.Остроумова, Э.Штерна, Н.Семенова-Тяньшанского, Н.Биляшевского - в скором времени определили значимость коллекции. Новая литература по искусству, выписываемая из многих стран мира и составившая уже многотысячную библиотеку, - свидетельствовала об интересах и исследовательских запросах знатоков-собирателей.

Выстроенный для коллекции особняк Богдан Иванович именует в своих записках не иначе, как Музей (с большой буквы). Проводя научную обработку коллекции, Ханенки смогли уже в 1896 году издать первый печатный каталог, а в 1899-м появилось его второе издание. В 1908 и 1914 гг. картины коллекции выставлялись на организованных в Петербурге выставках, а в 1911 - 12 гг. выходят серии фототипий с произведений собрания. Отклики в прессе, репродукции с отдельных картин сделали коллекцию Б. и В.Ханенко известной.

Деятельность коллекционеров получила высокую оценку художественной общественности. В 1910 году Богдана Ивановича Ханенко избрали почетным членом Петербургской академии художеств. За его избрание голосовали А.Васнецов, Н.Дубовской, Н.Кондаков, В.Маковский и др.

Трудно представить невероятную занятость Богдана Ивановича, часто отвлекавшую его от любимого дела. В Киеве, где он поселился после своей отставки в 1881 году, он быстро завоевал авторитет в финансовых и торгово-промышленных кругах. Его избирают председателем Южно-Русского общества поощрения земледелия, затем он - председатель Киевского комитета торговли и промышленности, член Киевского биржевого комитета, его избирают членом советов нескольких киевских банков и других коммерческих организаций. С 1896 г. Б.Ханенко возглавляет управление делами Товарищества заводов братьев Терещенко, он заменяет Н.А.Терещенко на посту председателя Общества распространения коммерческого образования и т.д.

Но главное дело всей его жизни и главная заслуга перед Киевом - это его собственное собрание произведений искусства и деятельность по созданию Киевского художественного промышленного и научного музея (ныне Национальный музей украинского изобразительного искусства). Эта всепоглощающая работа Богдана Ивановича была отмечена присвоением ему в 1910 г. звания действительного статского советника.

Идея передачи собственной коллекции городу Киеву никогда не оставляла Б.Ханенко и была закреплена в составленном в 1916 году завещании. Второе завещание, составленное за месяц до смерти, в апреле 1917 года подтвердило желание коллекционера передать свое собрание в дар городу Киеву и до смерти жены остававшееся в ее распоряжении. Все свои капиталы он передал Художественно-промышленному музею, и все это было практически оговорено одним, самым главным, первым пунктом завещания - будущий музей должен именоваться «Музеем имени Б.И. и В.Н.Ханенко».

После смерти Богдана Ивановича на долю Варвары Николаевны выпало тяжкое и сложное время. Мировая война, напряженная обстановка в условиях бесконечной смены властей. О собирательстве думать уже не приходилось - надо было сохранить коллекцию. Эта пожилая, хрупкая женщина ценой огромных усилий сделала все, чтобы передать музей в ведение Всеукраинской Академии наук. Непременным условием ее бесценного дара было желание Богдана Ивановича, чтобы собрание называлось «Музеем Б.И. и В.Н.Ханенко».

Только в феврале 1921 года был утвержден статус музея, получившего название «Музей искусств Всеукраинской Академии наук (имени Ханенко)». Руководил его деятельностью совет, в который вошла и Варвара Николовна.

Через год, а мае 1922 г., Варвары Николовны не стало. А еще через год - в декабре 1923 года - Всеукраинская Академия получила предписание: «Научный комитет, находя наименование музея искусств ВУАН (имени Ханенко) не подходящим ввиду отсутствия за Ханенко революционных заслуг, связанных так или иначе со служением идее пролетарской культуры, просит Академию не отказать озаботиться изысканием более соответствующего лица из числа революционных и культурно-просветительных пролетарских деятелей последнего времени для наименования бывшего Музея имени Ханенко соответствующим образом...».

А натюрморт Х.Сурбарана - одна из жемчужин, открытая Богданом Ивановичем Ханенко, продолжает восхищать зрителей. Пока идет столь затянувшийся ремонт-реставрация музея, работы, собранные супругами Ханенко, уже неоднократно были показаны на выставках.

Знатоки, просто зрители и любители искусства ждут открытия музея, с которым у многих поколений связаны прекрасные минуты их жизни. И несмотря ни на какие чиновничьи запреты, имена Богдана Ивановича и Варвары Николовны Ханенко всегда звучали и будут звучать в лекциях, экскурсиях, в изданных альбомах и каталогах, художественных и литературных изданиях. Придет время, и в названии открывшегося после реставрации музея вновь оживут имена его бессмертных основателей.