ЖДАНОВ FOREVER, ИЛИ ПОБОЧНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ «ГЛОБАЛИЗАЦИИ»

В конце прошлого года, помнится, какой-то полиграфический остряк сверстал вперемежку бандеровский «Шлях перемоги» и витренковские «Досвітні вогні» и пустил это чудо печатной техники (или, может, каких-то не известных нам политтехнологий) ко всем жаждущим свежего партийного слова подписчикам обеих газет. Пополнив свою необозримую газетную коллекцию этим живым воплощением украинского плюрализма («две партии — одна газета»!), я даже не надеялся, что вскоре переживу подобное трепетное ощущение, развернув теперь уже не какой-то там боевой листок украинских или антиукраинских националистов, а вполне респектабельную, интеллектуальную и безмерно плюралистическую газету «Зеркало недели». Объект моего оторопения притаился на 19-й странице №6 от 15 февраля под не совсем понятным, но явно фельетонным названием «Провинциальные ереси в теплой хате». (На остроумие и фельетонность указывала рубрика, под которой расположилась упомянутая статья – «Полемика»; впрочем, в специфической «фельетонности» и «остроумии» не было недостатка и в самом тексте, о чем — дальше). Инстинктивно я взглянул на реквизиты, пролистал еще несколько страниц, посмотрел на титул, на имена постоянных авторов своего любимого «ЗН», тогда еще раз перечитал «полемику» и понял, что контаминации «Зеркала недели» и «Литературной Украины» на самом деле не произошло, и что моя коллекция печатных курьезов, к сожалению, не пополнится на сей раз редчайшим экземпляром.

«Полемика», как я смог понять из текста, касалась (или, по крайней мере по замыслу, должна была касаться) проблем функционирования литературы в условиях глобализации, о чем молодой поэт Павел Вольвач написал было на сайте Радио «Свобода» и по поводу чего другой молодой поэт Андрий Бондар остро и критично высказался в №4 «Зеркала недели» от
1 февраля. Ответ Павла Вольвача на эту критику делает дальнейшую полемику, искренне говоря, невозможной, поскольку о глобализации в его тексте уже практически речи не идет, да и о культуре тоже. А речь идет главным образом о том, что Андрий Бондар — никчемный поэт, автор «анемических верлибров», «непереваренных обрывков газетных сообщений и слезливой лирики, которая больше бы приличествовала сентиментальным барышням конца позапрошлого века», «строчек... напоминающих неловкое школярское подражание Олеся»; даже больше — «пластилиновый ересиарх», создатель «песен, пеанов, гимнов», «вполне созвучных лучшим образцам соцреалистического одосложения», «малороссийский анекдот с «дрожанием слезы» и эспаньолками провинциального актера»; субъект не только с сомнительной внешностью, а и еще более сомнительной психикой: ему, оказывается, кажется, что его «кто-то постоянно берет на испуг», посему без «дедушки Фрейда», утверждает Вольвач, здесь не обойдешься: «Родовая психическая травма, — мог бы сказать венский психоаналитик. — Возможно, райцентровское детство...».

Вот такая, с позволения сказать, «полемика». Баба Параска и баба Палажка вместе с другими персонажами незабвенного Нечуя-Левицкого могут отдыхать.

К сожалению (а может, и к счастью), я не психоаналитик, и потому не берусь судить, какую психическую травму перенес Павел Вольвач. Более того, я бы не стал этого делать, даже если бы знал наверняка причины его полемических излишеств. Я бы сказал ему это разве что частным образом, в четыре глаза, как и должно врачу, давшему клятву Гиппократа. Я бы объяснил коллеге, что каждый автор, что бы он ни писал о других, пишет на самом деле о себе; каждый индивид, согласно «дедушке» Юнгу, выталкивает темную, негативную часть своего «я» наружу, проецирует свои несознательные комплексы, фобии, свою «тень» на других. И потому я посоветовал бы ему и всем другим десять раз задуматься, прежде чем насмехаться над чьим-то «райцентровским детством», «косячками в школьном туалете» или «желанным с детства загранпаспорте».

Гуманитарии не дают клятву Гиппократа, однако имеют свои неписаные правила — если они, конечно, гуманитарии, то есть интеллигенты, то есть люди с определенной этикой и этикетом. Одно из таких правил гласит, что конкретную («поименную») полемику следует продолжать в том издании, где она началась, и лишь в случае отказа первопубликаторов стоит обращаться в другое издание. Второе правило гласит, что при всех обстоятельствах нужно полемизировать с идеями, со взглядами, а не с людьми. Для выяснения проблем культуры в условиях глобализации не столь важно, какие стихи пишет Андрий Бондар (и пишет ли вообще), какую эспаньолку он носит и какие «косячки» раскуривает (или, точнее, раскуривал, по проникновенной догадке Павла Вольвача). С таким же успехом (и подобным смыслом) можно выяснять, пребывали ли родственники оппонента на оккупированной гитлеровцами территории, поддерживала ли его бабушка по маминой линии связи с белогвардейцами и нет ли в его жилах какой-то плохой монголо-татарской, жидомасонской или кацапско-угрофинской крови.

Увы, Андрий Бондар первым нарушил эти правила, поскольку: а) не попытался продолжить вполне конкретную полемику с вполне конкретным П.Вольвачем на «свободовском» веб-сайте; и б) по крайней мере в двух местах все-таки перешел с идей на личность своего оппонента, саркастически обозвав его в одном случае «литературным самородком» и «последней надеждой шестидесятников»; во втором — эпигоном Винграновского и Симоненко, «поэтом полыни и чертополоха». Раскаиваюсь: я должен был бы написать сразу об этой опасной тенденции, но ограничился устным разговором с Андрием Бондарем, в которой он вроде бы согласился с моими замечаниями. Я надеялся, что он сможет так же объясниться и с Павлом Вольвачем, предоставляя ему слово для ответа на своей газетной странице. Но «ответ» превзошел все ожидания. Посеяв ветер, Андрий Бондар получил бурю.

Но если в Бондаревом тексте, несмотря на упомянутые некорректные пассажи, все же речь шла о сути проблемы, то у его оппонента уже никакой сути нет, а есть только «шум и ярость», попытка как можно сильнее «достать» обидчика, замочить в сортире, размазать по стене, заплатить не просто той же монетой, а — сторицей, на многие годы вперед.

В ХIХ веке подобные «полемики» заканчивались дуэлями, в ХХ — арестами «буржуазных националистов», «безродных космополитов» и других «классовых врагов»; сегодня, к счастью, мы имеем возможность просто переключить кнопку телеканала, чтобы не видеть очередной оруэлловской «пятиминутки ненависти»; можем выбросить в мусор газету с подобными публикациями, чтобы больше никогда ее не покупать; можем, наконец, вычеркнуть самых отпетых «полемистов» из списка своих знакомых, чтобы никогда им больше не подавать руки. Однако количество кнопок оказывается ограниченным, и в конце концов сводится к единственной спасительной OFF; количество газет, которые хочется брать в руки, постепенно сводится к двум-трем, да и количество знакомых, с которыми хочется общаться, тоже существенно ограничивается степенью их вовлеченности в «державотворчі процеси». Вот почему я с большим беспокойством воспринял появление ждановской стилистики на страницах «Зеркала недели» — хватит с нас политического «Эпицентра» и еще более политического «Проте».

P.S. Для восстановления равновесия развернул эссеистику своего любимого Шереха-Шевелева и натолкнулся на его знаменитый пассаж 1954 года по поводу «Таврии» Гончара: «Произошло огромное разинтеллигентчивание украинской литературы, ее возвращение во времена Панаса Мирного или Нечуя-Левицкого, вычеркнут не только этап двадцатых годов, но и этап Леси Украинки и Коцюбинского. Официальное советское народничество оперлось на присущие украинской духовности рецидивы собственного народничества, и они завернули литературу на 70 лет назад. Царит равнение на низшего. То, что Хвылевой называл красным просвещением».