ЗАСЛУЖЕННАЯ ТЕЩА, РОЗОВОЕ САЛО

Так уж складывается жизнь писателя, что даже после смерти частенько не дают его душе покоя многочисленные мемуары, воспоминания родных и коллег, жен и любовниц. Некоторые воспоминания порой просто ошеломляют. Склонные к чрезмерной героизации и преувеличениям, мемуаристы иногда могут хватить лишку. Однако неуправляемая фантазия очень часто оборачивается против самого создателя мифа.

Я очень хорошо понимаю и уважаю мнение поэта и эссеиста Костя Москальца, который в пространной статье «Рябчук, саторі і література», посвященной прозаической книге Мыколы Рябчука «Деінде, тільки не тут» (Критика, 2003, №9), предполагает, ссылаясь на воспоминания поэта Олега Лышеги, что Васыль Стус непосредственно перед последним арестом приезжал во Львов и встретился, «скромный» и «хмурый», с окружением Григория Чубая. Да еще и послушал «Панну Інну» в исполнении Виктора Морозова. Я снимаю перед Костем Москальцем виртуальную шляпу и сам от его предположения становлюсь радостным: мало того, что жму руку и веду беседы с сыном легендарного поэта, так еще и, оказывается, такая вот дивная связь литературных поколений вырисовывается. Не хватало восьмидесятникам «духовного отца», и вот вам — отец. Только не ожидал я именно от людей москальцового круга подобных фантазий. Неужели их собственное литературное существование не является самодостаточным? Риторический вопрос. Посему его можно оставить безответным.

Однако Москалец всего лишь романтически предполагает, ведь текст содержит спасительное «наверное». Посему и иронизировать, в конце концов, излишне не получается. Другое дело — газета «Столичные новости» от 23—30 сентября сего года. Тут решили отметить 65-летие со дня рождения Венедикта Ерофеева... пространными воспоминаниями его последней тещи (то есть матери его последней жены Галины) Клавдии Андреевны Грабовой под красноречивым названием «Простите, дети, что не смогла отнять вас у смерти».

«Ну и что тут такого? — спросите вы. — Разве теща не человек и не имеет права на собственные воспоминания?» И я отвечу: «Конечно, имеет!». Ведь кто как не теща имеет право на свою часть правды о писателе? А выглядит Ерофеев, по свидетельству тещи, ну очень уж своеобразно. Оказывается, они с Галиной его, несчастного, и одели, и помыли, и прописали, и стол ему купили, и «в гробу он лежал, как спящий принц», и «свою любовь на земле они унесли с собой»... А уж любили Венедикт с Галиной друг дружку просто как Антоний с Клеопатрой, — страстно и до гроба. Хотя по воспоминаниям, например, Натальи Шмельковой получается, что связь их была убийственной для обоих, а брак — номинальным... И при этом — ни слова о хроническом алкоголизме, сложном и невыносимом характере, любовницах... А чего ради? Пусть уж образ великого писателя остается чистым и незамутненным. А еще журналистка Ольга Дунаевская во вступлении как бы мимоходом бросает: «Мы пьем домашнее вино и заедаем розовым, тоже домашним, салом...». А это, прошу прощения, для чего упомянуто? Ради подчеркивания народности писателя Ерофеева? Или его тещи? Жаль, что журналистка не упомянула о сломанном бачке в туалете и цвете обоев в спальне. Это был бы просто апогей простоты и народности.

Но по-настоящему у меня перехватило дух, когда я прочел следующее воспоминание нашей «заслуженной тещи» о Бродском: «Веня очень любил его, называл его Еськой, всегда бывал ему рад. Сидя за столом, они подолгу разговаривали. Это был замечательный человек, а я и не знала, что он такой известный поэт». Нет, я понимаю, что газета «Столичные новости» частично перепечатывает материалы из «Московских новостей», оставляя все написанное «гениальными» московскими журналистами без изменений. Но — Господи Боже! — ну не могли Бродский с Ерофеевым сидеть за одним столом! Неужели культурные журналисты из Москвы и Киева не знают, что Бродский, после эмиграции из СССР в 1972 году, в принципе не мог прийти к Ерофееву в гости! Поскольку с тех пор ни разу в Россию не возвращался. Посему встретиться они могли только за рубежом. Однако ни в одном воспоминании никто никогда об этом не упоминает. Да, собственно, был ли Ерофеев за рубежом? А если был, то возил ли он с собой свою бесценную тещу? А стол?

Все можно простить заслуженной теще — ей, старушке, Бродский мог пригрезиться. В конце концов, она, сердешная, могла его перепутать, например, с телевизором «Весна 308» или с каким-то другим Еськой. А вот можно ли подобную халтуру простить заслуженным журналистам и редакторам? Последний вопрос тоже риторический...