ВЗРЫВНАЯ ВОЛНА НОВЫЙ ФИЛЬМ ЮРИЯ ИЛЬЕНКО — МОЛИТВА ИЛИ АНАФЕМА?

Мировая премьера украинской картины «Молитва за гетмана Мазепу» («Молитва за гетьмана Мазепу») на крупнейшем мировом кинофестивале в Берлине ожидалась с чувством тревоги и большой надежды: наше кино крайне нуждается в успехе, моральной подпитке. А тут такой фестиваль, показ в главной конкурсной программе (пусть и вне конкурса)… Режиссер фильма Юрий Ильенко так, собственно, и объявлял одну из своих задач – доказать, что украинское кино обладает большой жизненной силой, что оно не только не мертво (как объявляют некоторые, как хотят думать некоторые), а, напротив, может поднимать запредельный вес на уровне мировых художественных рекордов.

Этим надеждам не суждено было осуществиться. Неуспех фильма в Берлине слишком очевиден, хотя Ильенко, судя по его недавнему выступлению на телевидении, склонен это отрицать. Увы, журналистская братия нашу картину, что называется, проигнорировала. На специальном пресс-показе к концу сеанса в зале практически никого не осталось. Затем последовали публикации – главным образом в российской и немецкой прессе, одна другой уничижительней. Их лейтмотив: фильм темен и вял, он разваливается на отдельные куски, в нем торжествует стихия китча, безвкусицы, видна идеологическая запрограммированность. Да и вообще, сверхзатянутая лента не поддается прочтению: о чем она, об этом остается только гадать…

У победы всегда множество авторов, свою причастность к поражению люди, что естественно, неизменно камуфлируют. Я не буду этого делать, и потому скажу: случившееся я воспринимаю как свою личную драму. Во-первых, Юрий Ильенко всегда, с юных лет, принадлежал к любимейшим моим кинохудожникам, его кино во многом создало меня как личность, сформировало мои вкусы, эстетические предпочтения, мое, смею думать, национальное достоинство. Во-вторых, я был одним из немногих, кто смотрел «Молитву» перед ее отправкой в Берлин, высказав при этом свое вполне позитивное отношение к ней (хотя могу повторить уже сказанное мной в телевизионной передаче «Подробно с Дмитрием Киселевым»: недостатки картины я видел отчетливо, но полагал, что они компенсируются иными ее компонентами). Так что это и мое поражение…

Разумеется, происшедшее еще не означает полного фиаско картины как таковой. История кино хранит множество случаев подобного неприятия, которое позже оборачивалось иными оценками, даже вполне восторженными. Совсем недавно, три года назад, точно так же провалился в Каннах фильм Алексея Германа «Хрусталев, машину!», и тот же журналист Валерий Кичин в «Известиях» (как и теперь, в случае с «Мазепой») безапелляционно утверждал, что картина вполне заслуживала такой участи. Но вот прошло всего ничего, и картина уже прочно вошла в число достижений киноискусства последних лет. Так что нужно отнестись к берлинскому фиаско спокойно, по-философски. Единственное, чего не нужно делать, так это по-детски закрывать глаза (авось, развеется) или утверждать, что критики и журналисты все сплошь с киллерскими замашками и чуть ли не сговорились угробить выдающееся произведение искусства. Ну, хотя бы потому, что подобная стратегия недостойна ни Ильенко, ни нашего кино в целом.

Разобраться, понять – вот что необходимо. А для этого нужно поначалу вспомнить саму историю создания фильма, тем более что она едва ли не самая интересная в новейшем кино – и не только украинском. Все началось с того, что Иван Гаврилюк, актер и продюсер, несколько лет искал средства на постановку «Мазепы». Не находились те деньги. И вдруг, во времена премьерства Виктора Ющенко деньги, бюджетные, конечно, находятся. Постановка фильма поручается Юрию Ильенко, Гаврилюк оказывается отстраненным (хотя до этого они были в одной команде) и жутко обиженным. Главная роль отдается Богдану Ступке, актеру, бесспорно, выдающемуся и к тому же находящемуся в блестящей форме. Ильенко заявляет, что первый сценарий о Мазепе он написал еще во времена оно, при сатрапе Маланчуке (напомню, речь идет об очень мрачном типе, секретаре ЦК Компартии Украины по идеологии в
70-е годы), но тот, разумеется, пригрозил какими-то карами. Еще бы, «Мазепа» в русском языке и в российском сознании – это ругательство, а беспокоить «старшего брата» в те времена было ой как опасно (сейчас, впрочем, тоже).

На постановку выделяют рекордные для Украины 10 (позже они вырастут до 12) миллионов гривен, и это при том, что в предыдущем году на все кино было выделено денег меньше этой суммы. Неудивительно, что многие кинематографисты возроптали: за такие деньжищи можно было снять как минимум пять картин. Они побежали жаловаться по инстанциям, однако успеха не имели. Кто-то затаился, а кто-то начал пророчить неминуемую неудачу фильма: Ильенко не выходил на съемочную площадку десять лет, перед этим снял как оператор не очень удачную картину своей жены Людмилы Ефименко «Аве, Мария». Пророссийски настроенные критики и публицисты тоже неоднократно предсказывали «гибель всерьез», обвиняли режиссера в националистически извращенном мировоозрении и предрекали неудачу.

Ильенко умеет накликать гнев на свою голову – в кинематографической среде многих колотит при одном упоминании его имени. Хотя по здравому размышлению было понятно — все просто обязаны желать режиссеру удачи: успех или неуспех в принципе мало что менял в судьбе самого Ильенко (лучшие из снятых и поставленных им картин принадлежат к несомненной классике национального и мирового кино), но зато мог радикальным образом сказаться на отношении власть предержащих к отечественной киноиндустрии. Невиданная щедрость – пусть и по отношению к одному лишь фильму – вызывала надежду на то, что правительственные чиновники вдруг прозрели и увидели случившиеся как раз у соседей успехи: в Польше фильм Ежи Гофмана «Огнем и мечом» (с нашим Богданом Ступкой) посмотрела чуть ли не половина поляков, в России шел к зрителю михалковский «Сибирский цирюльник» (это потом выяснилось, что не очень-то он дошел – в казне взяли 40 миллионов «зеленых», а смогли вернуть лишь малую часть), балабановский «Брат-2» срывал со своих мест зрителей в едином порыве за Россию и незыблемость ее национальных ценностей. У нас все чаще говорили о необходимости выработки идеологии, которая смогла бы консолидировать нацию, собственно ее бы и создавала на базе единых ценностей. Поэтому формула «из всех искусств для нас важнейшим является украинское кино» не всем казалась ернической: под эту формулу могли потечь деньги. Заголовок одной из рецензий на «Мазепу», появившихся в немецкой прессе, — «По заказу правительства» — достаточно точно схватывает суть дела: заказ был, он не мог не быть. Это вовсе не означало, что его каким-то образом формулировали. Но если вам дают большую сумму денег, то ведь не за красивые глаза и не за великий ваш талант.

Исходили при этом, как мне представляется, из того, что Ильенко один из столпов украинского поэтического кино, а следовательно, является носителем самого что ни на есть продвинутого национального сознания. Кто же, как не он, может визуализировать наши идеалы, наши корневые ценности? Словом, предполагалось, что, обратившись к материалу отечественной истории, да еще связанному с образом гонимого, преданного анафеме гетмана Ивана Мазепы, режиссер сделает фильм, который позволит многим украинцам почувствовать неизъяснимое очарование национальной этики и эстетики, самого украинского естества, спровоцирует желание объединиться, сконсолидироваться.

Верил ли сам Ильенко в исполнимость подобной миссии? Не уверен, хотя уже в Берлине я услышал от него на пресс-конференции, что «молитва» не только слово из титульного названия картины, но и определение ее жанра. Мол, помолимся гетману и Украине, мощным усилием воли преодолеем анафему Мазепе и нашему Отечеству (ведь на нем лежит какое-то родовое проклятие, и терзают его все, кому не лень) — и воспарим уже в новом качестве. Боюсь, правда, что он сильно погрешил против истины. Ничего похожего на молитву в картине нет, позитивные, гармонизирующие ценности здесь практически напрочь отсутствуют (первым об этом сказал Дмитрий Киселев, если я его правильно понял). Это не оценка, это констатация (быть может, субъективная) факта.

А могло ли быть иначе? Вряд ли. Себя не переиначишь, тем более в таком возрасте. Ильенко по самой своей сути художника запрограммирован на продуцирование текстов постмодерного дискурса. В первую очередь это проявляется в установке на маргинальный, периферийный жизненный материал, вызывающе нетрадиционную образность. К примеру, в «Роднике для жаждущих» («Криниці для спраглих») украинское село это не «садок вишневий коло хати», а убогое, заносимое песком селение; в «Лебедином озере. Зоне» героем является зек и т.д. Да и сама направленность деятельности Ильенко (что меня неизменно в нем привлекало) маргинальна, оппонентна по отношению к базовым общественным ценностям, он, если воспользоваться известной формулой Мишеля Фуко, является носителем «подрывного эстетического сознания». То, что теперь многие минусы поменялись на плюсы, вовсе не означает, что Ильенко оказался приобщенным к общественному «мейн-стриму». Хотя попытки трактовать его именно в таком качестве уже встречались. Увы…

Выбор Ивана Мазепы в качестве героя характерен. Вечный изгой нашей истории, во многом сам себя похоронивший и предавший (нельзя безнаказанно так долго «облизывать» власть предержащих; взбунтовавшись, ты вряд ли потом найдешь поддержку, тебе просто не поверят), он наверняка привлекал и той же маргинальностью, и драмой бунтарства (может, и что-то родственное почуялось?). И потом сама эпоха – полная крови, хаоса, иррациональных безумств (тоже вполне постмодерный материал), где до сих пор бывает трудно разобраться, кто есть кто и что есть что. Материал, при помощи которого легко добиться зрительского шока, подвести публику к грани нервного срыва. А срыв здесь наверняка программировался – хотя бы для того, чтобы обвалились (в сознании, разумеется) конструкции устоявшихся мифологий.

Постмодернистское мышление, как известно, не склонно верить каким-либо объясняющим формулам и текстам, оно вообще предпочитает сферу подсознания. «Молитва» так и выстроена – из лоскутов, из фрагментов, не очень внятно и, очевидно, между собой связанных. Словом, это больше похоже на «поток бессознания», что и вызвало многочисленные нарекания. Боюсь, однако, что тут и вправду перебор случился – хаотический, слетевший с круга мир («Сколько у нас сегодня Украин? — спрашивает Мазепа. — С утра было пять или шесть») совсем не обязательно воссоздавать при помощи хаотического монтажа, нестройности общей композиции фильма.

Едва ли не все персонажи фильма – каждый на свой лад – безумны. И почти для каждого не существует норм морали, той черты, которую они не могли бы переступить. В Петре I, в Карле ХII, Кочубее и Кочубеихе автор ищет (и находит) безумца и аморалиста. Мазепа не может не погрузиться в этот разнолоскутный ад, он сам потерялся на этой сцене жизни, в этом театре марионеток, где теряет способность отличать живое и мертвое, прекрасное и уродливое (Богдан Ступка единственный, на мой взгляд, актер фильма, который играет в рамках заданной эстетики; именно играет – с вещами, ролями, масками, образами).

Конечно, стилевая эклектика здесь неизбежна: фильм то и дело срывается в сторону китча, провоцируя обвинения в отсутствии вкуса. Неизбежно и появление автора – сам Ильенко возникает в кадре с камерой, чтобы затем напялить на себя маску маршала Жука (так в фильме обозначен известный исторический персонаж), который подкладывает бомбу в могилу Мазепы. Автор как бы говорит о том, что это он взрывает устоявшийся миф, разрывая его напрочь и ничего, в сущности, не предлагая взамен.

Цель отчасти достигнута – взрывная волна пошла. Вот только поможет ли это украинскому кино? Отражение в большом фестивальном зеркале показывает, что люди сегодня устали от постмодерной стилистики, от констатации всеобщей безнравственности. Мир потихоньку становится другим, а точнее – его хочется видеть другим. Не в этом ли основная причина столь единодушного неприятия фильма Ильенко?

Не думаю, что ответ может быть однозначным. Я задаю вопрос, на который еще придется отвечать неоднократно. В любом случае кино в Украине должно сниматься – ведь стыдно, что у нас делается так мало фильмов и что даже режиссер Ильенко появляется на съемочной площадке раз в десять лет (не в этом ли объяснение некоторых профессиональных просчетов?). Уже звучат призывы отказаться, к примеру, снимать исторические фильмы: мол, денег жрут много, а проку мало. Чушь все это. Выбор материала – дело художника. Да и на сегодняшнем нашем распутье крайне важно понять свое прошлое…

А в конце приведу пару цифр. В этом году в России на кинопроизводство выделено 50 миллионов долларов (из бюджета). Самой крупной нашей студии им.Довженко (имеющей статус национальной!) не светит больше нескольких миллионов гривен. Считайте, во сколько раз… Получается, нашей власти кино не нужно. Никаких взрывов, киностудии умрут тихо и мирно, под сопение державотворцев у экранов своих видиков (на экранах – Голливуд и российские сериалы). Такие дела.