СЧЕТЫ С ПРОШЛЫМ

В конце мая я вместе с четырьмя другими украинскими писателями имел честь представлять украинскую литературу на чтениях в берлинском LiteraturWERKstatt. Это очень уважаемая в Германии литературная организация, которая ежемесячно организовывает презентации национальных литератур Европы. На этот раз очередь дошла до Украины, от которой, кроме меня, пригласили Юрия Андруховича, Сергея Жадана, Светлану Пыркало и Любка Дереша. Привычно четкий (поскольку немецкий) механизм встречи — вступление модератора с ознакомлением, чтение фрагмента на языке оригинала и в переводе на немецкий, ответы на вопросы заинтересованной публики — и на этот раз железно сработал.

Выезжая в Берлин, я решил поэкспериментировать, представив для чтения два коротеньких фрагмента из своей еще нигде не печатавшейся повести, один из которых — лирический и сентиментальный рассказик из детства на еврейскую тему «Штамм Мандельштама» — я и планировал прочитать. После короткого вступления Юрия Андруховича я принялся за чтение фрагмента. Потом директор LiteraturWERKstatt Томас Вольфарт вышел к микрофону и, вежливо извинившись передо мной, неожиданно для меня прочитал на немецком языке второй фрагмент, о моем двоюродном деде. Сначала не мог опомниться от удивления — почему?! Почему организаторы пренебрегли моим желанием читать именно этот отрывок? Но приблизительно к концу чтения сообразил: виной всему пресловутое немецкое табу на еврейскую тематику, в которое я не верил до последнего момента. Не верил, пока сам не стал жертвой этой особенной формы немецкой политкорректности. После вечера Томас объяснил мне свой выбор тем, что, дескать, немецкому слушателю именно история моего родственника была более интересна. Но я не поверил этому — никто из моих коллег не подвергся такой корректировке и цензуре, как я.

Перед поездкой в Германию на состоявшемся в Литве поэтическом фестивале я разговаривал со своим литовским приятелем — прозаиком и драматургом Геркусом Кунчусом. Он рассказал мне, между прочим, что на последней презентации литовской литературы в том же берлинском LiteraturWERKstatt произошел подобный инцидент. Из стихотворения Сигитаса Парульскиса осмотрительный переводчик (или редактор?) изъял слово «крематорий». Причем в контексте это слово абсолютно не относилось ни ко Второй мировой войне, ни к нацистским концлагерям. На упреки Геркуса относительно внутренней несвободы и цензурированности немецкой культуры немцы как бы не реагировали —уходили от конкретного ответа. А прозаические произведения Кунчуса, которые собирались издать в переводе на немецкий язык специально к Франкфуртской книжной ярмарке, где в этом году «гостит» Литва, пожалуй, так и не напечатают...

Поговаривают, вина перед евреями настолько затмила рациональный немецкий ум, что они готовы любой ценой вычеркнуть из своей исторической памяти не только собственное прошлое, но и любые воспоминания о нем. Чего стоит один лишь запрет употреблять в текстах слова «земля» и «кровь»! Не дай Бог читатель разглядит в этих образах нацистские концепты! Все это очень напоминает мне советскую цензуру с ее табу на некоторые неудобные темы, события и людей.

Можно было бы и далее выискивать примеры подобной немецкой самоцензуры, но, наверное, делать этого не стоит. Ведь не они же одни страдают подобной болезнью. В некоторых странах не только после, но и задолго до 11 сентября наблюдался постоянный синдром цензурирования. Чего стоит один лишь отказ российскому писателю Владимиру Сорокину в американской визе после того, как по просьбе законопослушного клерка тот рассказал собственный сценарий фильма «Москва». «Господин Сорокин, посольство США считает нецелесообразным выдать вам въездную визу», — таким был приговор чиновника. В чем-то оно, конечно, смешно и забавно, а в чем-то...

Вычеркивание из книжек неудобных, по чьему-то мнению, слов достигло апогея в последнее время именно в Соединенных Штатах — стране-родоначальнице современных форм политкорректности. Как недавно сообщила New-York Times, одна внимательная американка и мать выпускника средней школы, Джеанн Гейфец, обнаружила, что из предназначенных для изучения в школах книг вычеркнуты все упоминания о расе, национальности, религии, поле, обнаженном теле, алкоголе и т.д., а, например, в текстах А.Зингера, А.Чехова и В.Максвелла вырезаны некоторые неудобные места. Например, у Зингера убрали все упоминания об иудаизме (возможна ли вообще его проза без иудейского контекста?), польских школах, а «большинство еврейских женщин» заменили на просто «большинство женщин». И таких примеров много. Авторы и правовладельцы произведений, писательские организации собираются подать в суд на департамент образования, и в ближайшее время, прогнозирую, разразится скандал. Но остановит ли это внутреннее (не внешнее!) желание править, редактировать, резать по живому? У меня по этому поводу большие сомнения.