ПОСЛЕСЛОВИЕ

…Ми продали тіні

своїх сердець.

Тіні із павутиння

Сухих слівець…

В этом году писателю Дмытру Куровскому исполнилось бы 80 лет. Умер он в разгар перестройки. Как раз тогда, когда появилась реальная возможность опубликовать его повесть о голоде 33-го и некоторые другие вещи — доселе принципиально «непробиваемые». Признанный детский поэт (письма «поэту Куровскому» из дальнего зарубежья продолжали приходить и после смерти), он не принадлежал тогдашнему подцензурному миру. Не просто выпадал — выламывался из него. Фронтовик (служил в авиации), тонкий знаток украинской филологии (преподавал в педагогическом институте) водил компании с забулдыгами и самим образом жизни крайне мало соответствовал высокому образу партийного литератора.

Может, внешняя (в чем-то показная) маргинальность его и спасла. Другого давно посадили бы за национализм. А с Куровского — что возьмешь?

Он страницами цитировал напамять Гейне, писал детские стихи без черновиков. Стихи охотно печатали, они запоминались сразу, как считалочка… Оттуда, из детства, вертится в голове:

…Мати хліба напекла,

Скибку Грицеві дала,

Хліб, хліб…

Но насколько легко далось ему то, другое, что ложилось опасным по тем временам грузом на дно письменного стола — никто никогда не узнает. Не догадались спросить вовремя.

…Еще он не любил журналистов.

«Брехати тебе там навчать, йди на філологічний, поки не пізно», — грустно прокомментировал поступление одного из авторов этих строк на журфак.

И был замечательно терпим к собратьям по поэтическому цеху, искренне считая, что если человек написал хотя бы одну хорошую строчку — то и другую хорошую написать может. А раз так — значит, поэт. Родственная натура.

И равнодушно упускал возможности, из-за которых другие тогда дрались и кляузничали друг на друга.

«Тобі ж до ювілею книжку мають видати у «Радянському письменнику», що ж ти гав ловиш, де рукопис?» — искренне недоумевал более разворотливый коллега. Книжка и гонорар, на который год можно было прожить, растворялись в небытии, потому что настоящий поэт говорит лишь тогда, когда ему есть что сказать… Даже считая, что главное — на дне ящика письменного стола, а типографским машинам достаются лишь тени сокровенного, одни только тени…

…Ми ж продавали тіні,

Щоб обдурить

Тих, що серця хотіли

У нас купить.

Это стихотворение легло на бумагу в 1956 году.

Стихотворение о бывшем друге, донесшим на него в МГБ — написалось лишь в 68-м.

…Зустріну — витрушу душицю вовчу!

І стрів, як бачиш.

І про все те змовчав.

Над нами верби й небо — як завжди.

До юбилея Дмытра Куровского есть еще время. Конечно, о нем вспомнят и его помянут. Но ему не суждено стать классиком. Ведь классическими, по Шкловскому, признают лишь те произведения и тех авторов, которые окончательно утратили актуальность, стали безопасными для власти и пригодными к подретушированному изображению на школьных портретах. Устарел ли Куровский — со своей ненавистью к Иудиному греху и готовностью простить, молча постоять с предателем под одним небом, с житейским нонконформизмом, переходящим порой в эпатаж и абсолютной непродажностью, редкой даже для «нерыночных» отношений и времен? Нет, конечно.

А значит — ему не быть классиком еще долго-долго.