ПИСАНКОВЫЕ КОМПЬЮТЕРЫ

В одном пункте авторские пророчества точно не имеют шансов исполниться ни в каком будущем: никто из нуворишей не пожелает назвать свое дитя Слободаном (как это происходит в рассказе «Чужой-ІІ») после того, как его отдаленный сербский прототип оказался на скамье подсудимых в Гааге. По поводу остального можно поспорить... Литература всегда была скверным пророком, что не мешало ей оставаться литературой. Иногда — хорошей литературой.

Трилогия Васыля Кожелянко стала заметным событием литературной жизни Украины последних трех лет. Сегодня уже стыдно не читать его произведения, как раньше стыдно было не читать Андруховича, сейчас благодарно вызубренного наизусть. В любом случае те, кто не читал «Дефіляду» («Конотоп» с «Людинцем» подождут, но ждать им осталось недолго), стремятся скрывать этот позорный факт от внимания прогрессивной украинской общественности. А тайком достают заветную книгу в лоснящемся черном переплете да и закрываются с ней в какой-нибудь каморке. Уверен, что часы, отданные Кожелянко, будут не худшими в их жизни. Автор этих строк в полной мере адресует этот прогноз и собственной персоне. Был в восторге — ничего не скажешь. (В последний раз я переживал подобное, когда в руки попали Генри Миллер и Чарльз Буковски, а здесь свое, блин!). С появлением произведений Кожелянко — как это в свое время было с Андруховичем — стало возможным утверждать: украинские романы читает не только Игорь Бондарь-Терещенко. И другие к этому стремятся. И здесь —не исключение — аз грешен.

Но потом ловишь себя на странном чувстве: Кожелянко — словно рыба. Читать его — это как лакомиться жареной мойвой. Вкус блаженства, он свойственен пряному блюду, его получаешь от книги умной, ироничной, непривычной. Одна-две горстки, еще немножко, нет ничего в мире лучшего. Один роман (читал их по порядку, следовательно, это «Дефіляда») — шедевр да и только. Жажда продолжения: анкор, еще анкор! Следующая порция, следующий роман. Чувство, казалось бы, то же, но почему-то раздраженно листаешь отдельные разделы. Жуешь словно по привычке, словно на спор. Кайф тихо оставляет желудок — и мозг. Но осадок — воспоминание о прошлом наслаждении — вынуждает жевать, как читать, и читать, как жевать. На «третьей серии» к обездоленному едоку приходит изжога... Следующего «захода» ждешь с нескрываемой опаской...

Почему так? «Что-то не так?» — как говорят в голливудской мелодраме при спадании эрекции у главного героя. И сам читатель не успел за это время радикально измениться, и Кожелянко — почти тот же, что и был вначале. Причин для разочарования словно и нет, но трудно подобрать другое слово, чтобы подытожить охватывающие тебя бурлящие эмоции. Каждый роман содержит весь набор компонентов, необходимых для успеха у читателей: историческая память, энергичное повествование, эротика и фантастика, компьютеры и казачьи сабли, романтика и стеб, прежде всего стеб, диктующий настроение всего произведения и которым несложно оправдать любую писательскую неуклюжесть. Вне этого стеб — просто редчайший гость в украинской хате. Здесь ему, нашему редчайшему, честь и хвала.

Единственное, что требуется от него, — безупречное исполнение, совершенная форма и причудливость, приводящая к культовости. А также — тотальность распространения. То есть и нашим, и вашим. Но автор мог бы повторить вслед за одним из своих героев, Автовизием Самийленко, корреспондентом газеты «Ночь» (всем ясно, какое издание имеется в виду? Внимание: это стеб): «Ты сотри! Говорил, не буду древнюю патриотическую песенку, а вышло как всегда...» Кожелянко был и остается неисправимым патриотом, довольно умело маскирующимся под постмодерниста. Иначе как объяснить, что, вынося на наш суд десять виртуальностей, вариантов будущего Украины после битвы под Конотопом (в одноименном романе, в разделе «Реконструкция империи...») лишь два из них артикулирует в пессимистическом ключе. Как на беду, именно они и реализованы жизнью. «Шлях України до краху відкрито…» и прочие виртуальности описываются нам с таким восторгом, что трудно заподозрить в них, скажем, сатиру на шароварничество. Слишком уж все скрупулезно, тщательно изложено на бумаге, слишком подкатывается слюна к небу у каждого небезразличного читателя, и я не исключение в этой тусовке. Эх, величия государственного хочется. Пускай и виртуального, но хотя бы такого. Что ж, если это попытка футурологической историософии, то ни один из этих вариантов не кажется убедительным. Для чего тогда эта «симуляция крутизны», когда оснований для нее — как Кот (в сапогах: маркиза, маркиза, маркиза Карабаса...) наплакал? Смеяться над неосуществимым величием «неньки» — грех. Так никто, кажется, и не смеется? Кажется. Это уж как вам захочется. Вот что называется у нас постмодернизмом: двуствольное чудо с двумя запасными выходами на случай пожара. Ну а самому лучше воспользоваться вертолетом.

Если вас устраивает уровень стеба типа «мистера Выговски», «Соединенных Стейтов» и «конных секьюрити» как насмешка над неуклюжим штилем диаспорного дискурса, то вы меня очень радуете. Вы способны довольствоваться малым, чего я, к сожалению, не умею. Лично я предпочитаю сарказм Дибровинского «Бурдика» (тоже не жалующего определенные круги украинской диаспоры, но, в отличие от Кожелянко, проставляющего все точки над «і»). Стеб «Конотопа»/«Людинца» — стеб декоративно-поверхностный. С одной стороны, ему не хватает безусловности (такой, чтобы цитировали, писали удачные реплики на заборах...). С другой — он безнадежно архаичен, а потому — неисправимо серьезен. Точно как один мой высокоученый знакомый: сидел-сидел на такой же высокоученой тусовке, с парадигмами и трансавангардами, и, услышав какое-то насмешливое словцо (по случаю довольно сомнительного художественного проекта, эксплуатировавшего тему писанок), вскипел и воскликнул: «Не позволю поносить стержень украинской нации!». (После чего я задумался: стержень... это — что, писанки?… или сначала — стержень, а рядом два яичка, а он вверх торчит?..)

Постмодернизм по-украински и является тем самым писанковым компьютером, продуцирующим давно ожидаемые, а то и просто желаемые выводы. Наши люди привыкли, как правило, слышать то, что они хотят услышать. Что немцы нам помогут, что мы москалям во-о-т так намылили рыло, а потом захозяйничали на своей земле всему миру на зависть... Если реальность не согласуется с их «великими чаяниями» (в «тяжелые времена», еще раз воспользовавшись слоганом Диккенса, а они для нас всегда были «тяжелыми»), тем хуже для самой реальности. Тем более что нет проблем с ее виртуализацией, вот и писанковый компьютер пригодится. Отсюда заявленная ирония легко превращается в риторику, смыслово и интонационно вообще противоположную ей. Но только не у нашего автора.

«Украинскую надежду» Кожелянко в полной мере реализовал в «Дефіляді». (Знаю многих людей, которые серьезно воспримут мифический вариант украинско-нацистского альянса, более того: идея эта витала в отечественных умах задолго до написания романа, а возможно, и рождения его автора. Объявить ее кощунственной — каковой она действительно является — мне мешает лишь состояние индивидуально-художественной убедительности произведения, несвойственное двум его романным продолжениям.) Некоторое время и сам он был «надеждой украинского писательства», а для кое-кого остается ею и до сих пор. Надежды, как известно, умирают последними, после Любки с Верочкой. Верь, украинец, пока живется и пасется. Пока моргается и читается. Литература была и остается питомником мифов, верить в которые у меня уже не осталось никаких сил.