ПЕППИ — ОНА И В АФРИКЕ ПЕППИ

В конце ноября я приехал в польский город Ополе и не застал там своего приятеля, польского поэта Яцека Подсядло, которому должен был вернуть ключи от его опольской квартиры. «Яцек уехал в Стокгольм, — объяснил другой мой приятель, тоже польский поэт Томек Ружицкий. — Там издали антологию современной польской поэзии на шведском языке. Вот он туда и уехал, поскольку никто из польских поэтов, кроме него, не захотел ехать без гонорара и покрытия путешествия. А Яцек поехал...»

Не раз мы в тот вечер вспоминали Яцека, за глаза подкалывая его, дескать, вот мы сейчас сидим здесь, попивая пиво, а Подсядло во фраке получает Нобелевскую премию. Конечно, в каждой шутке есть доля шутки. Ведь Яцек уже ступил на нелегкий путь к Нобелевке, что в конце концов не так уж и необычно для польского поэта. Каждый польский поэт к этому привычен — он знает, что это вполне реально. Подсядло несколько лет назад получил премию Чеслава Милоша. Можно ли говорить о том, что Милош поделился с Яцеком Нобелевкой? Да, конечно, первый шаг сделан. Но я не об этом — Подсядло стоит даже большего. Он просто замечательный поэт, и этого вполне достаточно.

Я уже возвращался из Ополя, когда мою усталую голову посетила неожиданно оригинальная мысль: Яцек не для того отправился в Стокгольм! Не для того, чтобы поупражняться в «нобелизации», не для того, чтобы почитать свои стихи на непонятном шведам польском языке. Он наверняка поехал туда, чтобы встретиться с кем-то... У него была какая-то высшая миссия... В голове роились варианты, но вдруг — озарение — Пеппи!!! Он отправился встретиться с Пеппи Длинныйчулок! И не удивляйтесь: я не лгу и даже не выдумываю. Да, именно из-за Пеппи Яцек отправился туда. Спросите, почему? Очень просто: Пеппи — его самая лучшая подруга и союзница.

Когда я впервые посетил Яцека в его жилище, меня поразила одна навязчивая вещь — повсюду Пеппи. Фото Пеппи — на рабочем столе компьютера, песенки Пеппи — на надцати языках мира на компакт-дисках, видеокассеты с Пеппи — в различных экранизациях, переводные издания линдгреновского шедевра, значки, плакаты, носки, чулки... «Яцек, а почему именно Пеппи, а не Карлсон или Рони?» — допытывался я. Яцек уходил от прямого ответа. Кажется, он сам себе этого не мог толком объяснить. «Понимаешь, Пеппи — она и в Африке Пеппи...» — туманно отвечал Подсядло, по-детски лукаво улыбаясь.

Прошло какое-то время. Я покупаю «Тигодник Повшехни», я всегда его покупаю, ведь там печатают эссе Яцека — ни на что не похожие подсядловские полеты мысли. В них он упорно выступает против введения виз, анализирует творчество Зураба Церетели, рассказывает о своих контактах с белорусскими полещуками и гуцульскими чародеями-мольфарами, с вегетарианским задором критикует «мясоедов»... Короче говоря, зарабатывает себе на хлеб и соевые котлеты. (Не думайте, что польский поэт может прожить за счет поэзии!) Но почти в каждом эссе он ссылается на бессмертное произведение Астрид Линдгрен. Кто-то цитирует Новый Завет или «Капитал», а Подсядло цитирует «Пеппи». Ведь Пеппи всегда готова прийти на помощь своим нестандартным мышлением и дивным умением ставить в неудобное положение. Загнать полицейских на крышу? Пожалуйста! Закинуть драчуна на ветку? Нет ничего проще!

Пеппи оказывается единственным моральным авторитетом в мире, где никому уже не доверяешь, где все доктрины и принципы давно фальсифицированы и дискредитированы. И потому остается верить только ей — доброй сказочнице Астрид, у которой в жизни была одна-единственная цель: просто разговаривать с ребенком. Понять ребенка, защитить его от взрослого мира, дать ему чувство независимости или просто утешить и развлечь. Теперь я понимаю, почему Яцек так любит Пеппи. Ведь Пеппи — поэтесса. Только настоящая поэтесса может создать альтернативный мир: ходить задом наперед, катать блины по полу, стать на защиту волшебного леса, праздновать Рождество после того, как оно давно прошло... Так оно и случается в поэтическом мире, куда взрослым вход строго воспрещен. Если они хотя бы чуточку не остались детьми. По-доброму завидую Давидке, сыну Яцека, у него по-настоящему фантастический отец.