ОЛЕГ ПИНЧУК — МЕЖДУ ИНТЕЛЛЕКТОМ И ИНТУИЦИЕЙ

«Идеальный человек способен переживать только
идеальные эмоции. Поэтому он идеализирует все объекты таким образом, чтобы они возбуждали только идеальные эмоции».

В.Бранский

Англичанин Оскар Уайльд сказал: «Доказывать можно и неоспоримые вещи». Но что касается таких вещей, как свобода художника, особенно в постсоветском культурном пространстве, парадоксальность этого высказывания приобретает диаметрально противоположное содержание.

Украинец Олег Пинчук — как раз из той породы парадоксалистов, которые доказывают недоказуемое. В современном украинском искусстве он принадлежит к тем редчайшим фигурам, о ком высоколобая арткритика говорит либо «хорошо», либо «превосходно».

Ворвавшись на патриархальную постсоветскую целину украинского арта, Пинчук проложил на ней свою борозду и оказался пионером новой волны украинского искусства, личным примером явив всем пришедшим вслед за ним: а) художник может и должен быть успешным; б) что именно для этого нужно сделать. Открытие, на первый взгляд, не ахти какое революционное: быть профессионалом, быть талантливым, быть автором своего прижизненного мифа. Но так или иначе, Пинчук доказал на завоеванном им пространстве доселе практически недоказуемое: художник может быть свободен в любой культурной среде.

Всяческие доказательства, как известно, строятся на фактах. А факты в наличии: работы Пинчука сегодня широко и успешно выставляются как в Украине, так и далеко за ее пределами. А созданный им миф работает с расчетной точностью стратегической ракеты. И в этом смысле он сам по себе — уже непреложный факт современного искусства. Говоря о художнике, мы среди прочего имеем в виду наличие в его творчестве определенной философии, что в принципе соответствует реальности, ведь именно философия отличает настоящего художника от ремесленника. Любое творчество опирается на философские концепции. И каждый художник — уже философ, учитывая специфику своих взаимоотношений с миром. Он преобразует его посредством образного восприятия. А художественный образ — эта основная мыслительная категория художника — не просто инструмент для копирования объектов этого мира, а его «ноу-хау», способ кодирования своих переживаний. Однако не каждый, называющий себя философом, дорастает до художника. Примером этого является целое поколение «профессионалов», которые отсутствие элементарного представления о композиции и анатомии маскируют софистикой концептуализма. В скульптурах Пинчука пропорции часто и сознательно нарушены, но чтобы иметь право их нарушать, нужно по крайней мере их знать.

Поэтому в своем генезисе Пинчук пошел от «противоположного». Преобразовывать объективную, но не всегда беспристрастную действительность он решился, имея за плечами солидный академический арсенал. И наконец, он творил свою собственную философию, в которой первично творчество. А само творчество, в свою очередь, черпается не из абстракций, а непосредственно из окружающей жизни.

После мастерской профессора Вронского в Киевской художественной академии его второй alma mater стала Высшая школа визуальных искусств в Женеве — этом своеобразном художественном оксфорде. Учась там у выдающегося европейского метра Мишеля Гирши, он сделал для себя еще одно полезное открытие: искусство не является вещью в себе.

Как справедливо заметил В.Бранский, утилитарный прогресс без духовного, направляющего его, настолько же слеп, как и крепконогий слепец, которого не ведет остроглазый прихрамывающий калека. В свою очередь, духовный прогресс без надлежащей экономической поддержки утилитарного — так же беспомощен. Духовная слепота утилитарного и физическая беспомощность духовного могут быть преодолены только их взаимодействием.

Если плох тот солдат, который не носит в ранце маршальский жезл, то грош цена (в прямом смысле) и тому художнику, который не страдает от амбиций, что он не Дали и не Пикассо. Как раз на эту шеренгу держит равнение Олег Пинчук, считая, что непременным свойством искусства является его востребованность. Таков основной «европейский» багаж украинского скульптора.

Но любой творец, независимо от того, где он сейчас живет, все равно остается тем, кем он является и откуда родом. Самым важным опытом швейцарской части биографии Пинчука стало овладение новыми способами влияния на сознание зрителя. Что же касается непосредственно креативной стороны творчества, то в этом смысле ему всегда были присущи внутренняя самостоятельность и устойчивая идейная «невнушаемость». Вобрав в себя тоталитарный космополитизм современного западного искусства, Пинчук остается украинским художником.

Олег родился в старинном городе Дрогобыче. Деревянные церкви этого города, неторопливый провинциальный порядок с «мещанскими» слониками на комодах продолжают служить незримым внутренним маяком, нет-нет да и всплывают в его нынешних скульптурах. Однако каждый созданный им образ — это результат чисто индивидуальных трансформаций объектов его химерического мира, в котором европейская «правильность» соседствует со славянской изобретательностью и совершенно особым, очаровательным украинским авантюризмом.

Что же касается прославленного «авантюризма» Пинчука, в значительной мере возникшего благодаря масс-медиа, то это слово стало неотъемлемой частью его имиджа в Украине, где почему-то до сих пор путают авантюризм с аферизмом. Так же, между прочим, и провокативность некоторые люди часто ассоциируют с провокацией. Провокативность раздражает только людей, способных воспринимать мир и искусство пассивно, активно же мыслящий человек принимает их как признание своего равенства с автором. Но наличие оппонентов, пусть даже в чем-то не разбирающихся, — еще одно свидетельство популярности художника. Отошлем их к толковым словарям.

Что же касается самого скульптора, то для него слово «авантюризм» несет непременно положительную коннотацию — это синоним игры. Шутки ради назвав себя в официальном справочнике «самым лучшим украинским скульптором всех времен», Пинчук, как оказалось, и стал таковым! И когда возник вопрос, кому поручить изготовление приза общенациональной украинской программы «Человек года», выбор пал на самого лучшего скульптора.

Для Пинчука игра — это и есть второй смысл самого Искусства. В своих скульптурах он с ловкостью иллюзиониста неуловимыми пасами связывает разрозненные фрагменты трансформированной им действительности. Как, например, традиции Украины и Европы: столь они далеки и различны визуально — и вместе с тем столь органичны, когда Пинчук, взяв их за руки, соединяет в единое целое.

И при этом Олег избегает примерять на себя любые клишированные измы, между прочим, не отрицая их влияния. Искусство в любую эпоху не свободно ни от концептуализма, ни от постмодернизма. По словам Умберто Эко, они появляются на исторической и философской арене тогда, когда общество и цивилизация попадают в глухой угол собственной эволюции. Пинчук никого никуда не зовет — он просто показывает выход из тупика. Не представляя какой-то очерченной школы или направления в скульптуре, он предлагает зрителю новую систему образного мышления — легкую, игривую, провоцирующую его к собственной импровизации на заданную тему.

Игрой определяется также и место художественного образа в жизненной программе Олега. Каждый персонаж Пинчука — в какой-то мере его портрет, черты которого так же легко запоминает зритель, как он запоминает стилистику картин Ван Гога или Моне. Его герои — положительные, добрые и ненавязчиво самовлюбленные — как и сам автор. Интуитивно чувствуя всеобщую усталость от схематичности и безжизненности концептуального искусства, он возвращает зрителей к теплой, почти домашней камерности, рядом с которой им было бы приятно жить.

Взаимоотношения сознательного и подсознательного — базисные в творчестве Пинчука. Вслед за Фрейдом и Бергсоном он придает им решающее значение во всей художественной практике ХХ века. «Душа, — как утверждает еще один любимый философ скульптора,
К.-Г.Юнг, — это основная проблема нашего времени». Именно к ней, душе, идет вектор, направленный от материальной постижимости скульптур Пинчука. Не случаен и его материал — бронза, все природные свойства которой работают на создание образа.

Первое скульптурное произведение Пинчука — деревянный орел, таких прежде делали на Львовщине. Он больше был похож на ворону. Эта извечная похожесть со временем стала примечательной чертой его персонажей — быки с рыбьими плавниками, рыбы с человеческими лицами. У них много общего со скульптурной народной игрушкой, характерной особенностью которой было очеловечение животных, с животными-оберегами украинской художницы Марии Примаченко, творчество которой Олег очень ценит.

Реальное в его работах неотделимо от фантастического. Но, несмотря на метафизический полифонизм, скульптуры Пинчука — по-земному теплые, живые и настоящие, как персонажи «Декамерона». Его быки и слоны своей игривостью намекают: ничто человеческое им не чуждо. Его рыбы-головы, отсылающие зрителя к языческим и христианским толкованиям этого образа, просто-таки завораживают. И подвесные элементы, часто используемые Олегом Пинчуком, создают впечатление живой вибрации. Своих персонажей он часто захватывает в фазе балансирования. И этот баланс — всегда «между». По краям — диалектические противоположности, вечно стремящиеся к единению, а в точке их пересечения находится одна и та же душа «по Юнгу». Если героям Пинчука ничто не чуждо, то самому автору тем более. Кто-то определил его кактусы как «эротический флоризм». Но и эротизм столь же ироничен, преисполнен чувства юмора и непременно игрив.

В игре Олега Пинчука следует искать и корень его собственной «мифологии». Произведением искусства ныне зачастую становится все, что сам автор своей волей пожелал назвать таковым. «Искусство, — говорит Олег, — живет значительно дольше, чем сам художник. Поэтому твоя задача — самому при жизни создать ценность своих трудов. Ведь «Черный квадрат» Малевича ценен не благодаря какой-то технике или манере. После него все концептуальное искусство уже строится на объяснении: к тривиальному изображению прилагается гениальная «мысль-шедевр».

Но в любом случае — это, как говорят англичане, fair play — джентльменская игра с открытыми картами. И если в ней имеется пресловутый «туз в рукаве» — то только душа самого художника, которая до конца так же непознаваема, как и Божий промысел, двигающий его руками.