Неикебана из трех диких цветков

Один мой знакомый любил повторять: «Последнее дело на этом свете — доверять актерам и писателям, поскольку первые врут лицом и телом, а вторые — словом». Я не верил, пока не натолкнулся на трикнижье Василия Слапчука (далее — В.С.) «Дикі квіти». В.С., как актер древнегреческого театра, примеряет искаженные, гротескные и обезображенные маски мужчины, ребенка и женщины. Маски вроде бы помогают ему вжиться в порожденные собственным воображением образы. Конечно, это не первый случай в истории литературы. Вспомним хотя бы Флобера, который вербализировал язык своих героев, выкрикивая слова. Тем самым, мне кажется, он материализовал свой вымысел...

«Дикі квіти» — это трикнижье, моделирующее микроуниверсум одной семьи со всеми составляющими — проблемами, друзьями, любовниками и любовницами; это три монолога, рассказанные с максимумом психологизма, который достигается поверхностным примериванием масок и использованием собственного опыта сына и мужчины, но не женщины; это изображение обычных, бытовых отношений почти обычной семьи, в отличие, скажем, от семьи, показанной в романе «химерического» постмодерниста Джона Барта «Конец пути» (каркас-скелет семьи, построенной на абсолютной честности, открытости и взаимоуважении).

Герои В.С. живут, существуют рядом, но «Родина з трьох чоловік — це три світи, що перетинаються у вибраних точках» (цитата из аннотации, которая в конце концов не соврала). Степан-муж спит с Ларисой-женой, любит ее, но не понимает и не чувствует ее, не догадывается, что она его никогда не любила, просто тогда пришло время выходить замуж, а теперь уже не время, поскольку пожить нужно и для себя. Их сын — Вова-Волчара-Вовик Степанович, неконтролируемое дитя, живет только по своим собственным, лишь ему понятным принципам.

Первая книга — «Крихти хліба у бороді Конфуція» — монолог Степана — обычного, почти всегда преданного и верного мужа, который искренне уверен в том, что он — философ. А потому постоянно цитирует Конфуция, с умным видом размышляя над тем, какой же национальности соловушка, муравьи, пчелы и, наконец, паук, о чем спрашивает его Степанович:

«Тато нахмурив чоло.

— Павук — москаль. Шляк би його трафив!

[...]

— Не чіпай комашку, — сварить мене мама. — Павук теж користь приносить, він мух ловить, — мотивує власну симпатію до москалів.

[...]

— А наша мама українка?

Дивлюся на тата і з його вигляду здогадуюсь, що наша мама належить до не відомої йому нації».

В.С. проникает в психологию утомленного жизнью мужчины, соотносит с собственным опытом, удачно играет словами, а в нужные моменты подключает серьезность и просто примеряет маску среднестатистического лысеющего философа-неудачника.

Вторая история — «Калюжа пізнання» — монолог от лица Степановича, «нормального пацана», отданного на перевоспитание бабушке. Он весело проводит время, оговаривает родственников, ворует пищу, проникает в глубины женской физиологии, «метит» территорию, «стреляется» на дуэли, завоевывая руку, сердце и прочие соблазны возлюбленной Ирочки, и, наконец, медитирует, стоя на одной ноге в луже, поскольку так лучше думается. Читая побасенки Степановича, вспоминаешь «Зачаровану Десну» Александра Довженко. Но почему-то в очередной раз показалось, что В.С. опять примеряет маску, больше беллетризирует-выдумывает, чем вспоминает и изображает свое. Как это сделала, например, Нила Зборовская в «Українській реконкісті» — вязком и химерическом сплетении судеб-мыслей-душ, зафиксировав и память, и, возможно, собственный опыт.

Третья книга — «Жінка без косметики» — монолог Ларисы — женщины, не любящей своего мужа, но не способной уйти от него или хотя бы безболезненно отпустить его. Лариса — женщина, которая предает мужа и снова ищет измену, чтобы хоть как-то сделать свою жизнь ярче, чтобы почувствовать, что что-то было. Она окружает себя подругами, их проблемами, и им как-то легче жить, переливая друг в друга свои беды и в процессе болтовни как будто возвышаясь друг над другом. Кто-то упрекнет В.С., что он слишком примитивно понимает женщину, выстраивая ее мировоззрение и мироощущение через недовольство — жизнью? супружеским сексом? собой? Но женщины, как и маски, бывают разные, а Лариса — еще не полноценный архетип. Мне, например, она совсем непонятна, так как слишком упрощенная: примитивная, завистливая, сосредоточенная на своих подругах, да еще и помешанная на теме секса, которого, кстати, как и в обычном, наверное, быту, в «Диких квітах» достаточно.

Меня несколько разочаровал финал. Какой-то уж слишком открытый, что ли. Или это — намек Автора на то, что семейные проблемы не решаемы и что с ними нужно мириться, прятать в глубинах родственных чувств. А вот другой семейный роман-жизнеописание россиянина Юрия Полякова «Замыслил я побег» заканчивается сознательным, или же несознательным, нежелательным mortido-самоубийством главного героя Башмакова-Тапочкина. Это уж точно — не намек на что-то или что-то, что можно назвать будущим.

В.С. вводит четвертого героя-соучастника-соавтора по типу материализованного духа, постоянно находящегося где-то рядом с персонажами. Таким образом, история «Диких квітів» рассказывается вроде бы сама по себе, как монолог семьи, поскольку, вводя персонажа-автора, Автор, соответственно, сам будто абстрагируется, отдаляется от повествования, вкладывая в уста героев уже их собственные слова, а не сентенции Творца-Демиурга.

«Дикі квіти» — это драма жизни, разыгранная четырьмя актерами; это сцена, где актер, автор и читатель могут примерять любую маску; это не вычурная инсталляция-икебана, сооруженная из умерших цветов, высушенных адским солнцем; это не имитация, направленная тривекторно, как икебана, при минимуме средств, вроде бы существующая в плоскостях Небо-Земля-Человек; это отображение реальности жизни, такой, как она есть, представленная Автором; это живые цветы, блестящие на солнце, привлекающие мотыльков, пчел и медленно вянущие, вбирая в себя последнее тепло бабьего лета...

Дикие цветы радуются самому существованию, присутствию, прорастанию, то есть, собственно, жизни...