Небо. Пластилин. Девушка. Актриса Инга Стрелкова-Оболдина: «Многие мои коллеги сегодня стараются держаться подальше от театров-олигархов»

Инга Стрелкова-Оболдина — девушка, которую две страны ежевечерне видят на телеэкранах — «Интере» и «РТР» — в одном сериале спорного качества. Только вряд ли коллективный разум подозревает, что перед ним артистка, почитай, выдающаяся (газета «Известия», кстати, недавно уже обмолвилась подобным комплиментом в ее адрес). И это справедливо. Нужно вовремя говорить хорошим артистам о том, что они хорошие. Еще нужней, конечно же, и бездарям указывать на полагающееся им место, поскольку, не спорьте, лавинообразная волна биороботов в современном кино-театре-ТВ просто перехлестнула все возможные дамбы зрительского долготерпения, а «вода» прибывает. С другой стороны, этот наплыв как бы и оттенил редкие индивидуальности актеров-современников. В числе которых Евгений Миронов, Мария Аронова, Чулпан Хаматова. Из украинских — Виталий Линецкий. И конечно, Инга. Фамилия у нее двойная — одна часть от мужа-режиссера, а другая — с Урала, из города Кышты, где она родилась. Теперь-то где не посей, кажется, там она и произрастает, — почти во всех громких текущих проектах эта артистка точно значится. Но ее не вычислишь. Талант перевоплощения у нее позапрошловековой — универсальный. В нашумевшем спектакле Эймунтаса Некрошюса «Вишневый сад» она так виртуозно сыграла Варю, что оказалась фактически главным действующим лицом пьесы. А еще… «Дети Арбата», «Доктор Живаго», «Золотой теленок», «Небо. Самолет. Девушка», «На Верхней Масловке», «Мне не больно»… И, разумеется, бесконечно бессмысленная телеэпопея «Волчица» (она в роли какой-то бандерши, хозяйки ночного клуба). Местные продюсеры, видимо, в темных очках утверждали провальный типаж главной героини, но в то же время то ли чудом, то ли пряником заманили в «нетленку» несколько приличных артистов.

— Инга, так о ком вначале поговорим — о Некрошюсе или «Волчице»?

— А вам кто из них ближе?

— Ну это же неразрешимый вопрос.

— Тогда о «Волчице». Хотите спросить, как я сюда попала?

— Хочу уточнить: вам-то, приличной актрисе, неужели средств не хватает на жизнь и кручина заставляет в «мыловарении» участвовать?

— А вот представьте, мне интересно участвовать и в таких проектах. Хотя есть и свой театр, и муж-режиссер — Гарольд Стрелков. Есть немало серьезных кинопредложений. Но нынешние длинные сериалы — это ведь супертренаж. Состояние актерского экстрима. Когда обстоятельства тебя заставляют быть органичным в любой ситуации. Вот вы видели, например, Валентину Талызину в «Исцелении любовью»?

— Ну, несколько раз…

— Так вот Талызина же там сыграла просто гениально!

— Да неужели?

— Я не говорю о качестве фильма. Я говорю только о ее работе. Думаете, кого она там играла? Бабушку, что ли?

— Ну а кого же — дедушку разве?

— Нет, она играла человека, который воспринимает всех окружающих исключительно как инопланетян, а ей надо среди них как-то выжить, уцелеть. Отсюда и эти особые интонации, подчеркнутая отрешенность. Здесь, конечно, большой соблазн подставить партнеров… Но я полагаю, не все раскусили ее манеру. Когда-то я участвовала в проекте Юрия Грымова «Дали», и Валентина Илларионовна пришла ко мне за кулисы после спектакля, иронично сказав: «А ты — хитренькая уральская девочка!». Так и не пойму, что она имела в виду.

— Ну вот давайте и поговорим о ваших театральных «хитростях». Вы ведь учились у самого Петра Наумовича Фоменко. Но почему впоследствии не остались в его театре (как известно, одном из лучших театров СНГ), а ушли в самодостаточное плавание? Не боялись утонуть? Разве вас не звали академические театры с громкими вывесками?

— Я, наверное, все равно бы к ним не доплыла. У меня есть одно спорное качество — я максималистка. И не могу притворяться. Терпеть не могу, если вокруг и рядом какая-то халтура, насилие над личностью. Обязательно взорвусь, наговорю лишнего. У вас, кстати, нет знакомых, которые дают тренинги по политкорректности и конформизму? Я бы с удовольствием взяла урок.

— Надо подумать.

— Поэтому свое существование в так называемых репертуарных театрах я слабо представляла. Да сегодня в Москве среди актеров нет повального стремления работать именно в «театрах-олигархах». Вот вы помните моего партнера по фильму «Мне не больно» Сашу Яценко? Помните? Он учился у Марка Захарова. Но даже не думал о том, чтобы закрепиться в «Ленкоме». Он играет на стороне, в маленькой студии, один спектакль «Непроговоренное». И получает колоссальное удовольствие. И так многие. Есть же центр Казанцева, есть много малых «территорий». Там чаще можно найти что-то подлинное, нежели на сцене Художественного. А я действительно закончила ГИТИС, курс Петра Наумовича. Можно даже сказать, что была его любимицей. У Фоменко учился и мой супруг Гарольд. Мы когда-то вместе начинали еще в провинции. В общем, любили друг друга... При этом Гарольд не считал меня такой уж хорошей артисткой, а я его считала слабым режиссером. Потом эти представления друг о друге изменились. И мы стали работать вместе. Но от театра Фоменко я отошла не из-за своих капризов или переборчивости. Просто с Гарольдом мне интереснее, чем с другими. Мне он интересен как режиссер, который может объяснить и выстроить роль, спектакль. И, уверена, тем зрителям, которые к нам приходят, тоже интересно. Возможно, московская критика нас «не замечает». Ну, тут уж мы, видимо, от многих отличаемся — просто мы нормальная гетеросексуальная семья, ничего не поделаешь… Сначала думали, как бы назвать наш театр. Ну вот как? Какой-то одной буквой — «А» или «Б»?

— Был уже театр «А» — у Демидовой.

— Вот именно. Поэтому пошли незамысловатым путем, назвав его «СтрелкоV-театр». И пусть себе будет фамилия — пусть люди знают, что есть такой режиссер. У нас в репертуаре и Пушкин, и современная драматургия. В настоящее время играем на Арбате, это небольшой зальчик, где-то на сто мест, причем именно там когда-то играла Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. В новом сезоне Гарольд собирается ставить «Гамлета»…

— Вы, конечно, Гертруда? Или Офелия?

— Я вообще не буду занята. Для меня, кажется, нашлась интересная пьеса «Пьемонтский зверь» белорусского драматурга Андрея Курейчика (не так давно она была поставлена в МХТ). Представьте, Шотландия… Маленькая страна… Монахиня-амазонка… Шрам через лицо... И еще история ее сложных, скажем так, отношений с раненым воином, попавшим в монастырь. У Курейчика в тексте есть воздух, которым актеру и режиссеру все время хочется надышаться. При этом драматург не возмущается, когда что-то изменяют в его диалогах, даже наоборот он сам предлагает переставить какие-то куски. У нас много других любопытных работ. Потому что есть постоянный коллектив — человек семь. И есть пришлые актеры. Среди них довольно известные. Например, у Гарольда репетировал Сергей Колтаков (многие до сих пор помнят его по картине «Зеркало для героя»). Актер гениальный! Но с характером чудовищным! Видимо, правду рассказывают, что он в свое время на репетициях швырял стулья в Ефремова. Когда он оказался у нас, мы увидели совсем другого человека — спокойного и корректного. Ему было интересно. После одного спектакля его даже не узнал Алексей Баталов: «А что это за неизвестный прекрасный артист с вами на сцене?» Сотрудничали мы и с Авангардом Леонтьевым из МХТ, и с Валерием Бариновым из Малого. Я играла даже Мату Хари. Говорю Гарольду: «Зачем нам эта Мата? Что мне здесь играть, если многие о ней знают только по порнофильму, а Грету Гарбо в этой роли уже никто не помнит? Мне что же, с порнухой соперничать?» Но Гарольд умеет рассказать судьбу персонажа. И для меня это важно.

— А Некрошюс, у которого вы играли Варю в «Вишневом саде», он как — «рассказывает судьбу» или «показывает», или же толкает актера на полную импровизацию?

— Проект «Вишневый сад», как известно, возник благодаря поддержке Фонда Станиславского. И, если честно, я понятия не имела, что кого-то заинтересую как участник спектакля с таким громким набором имен — Максакова, Петренко, Миронов, Апексимова. У меня не было даже агентства, которое занималось бы моими делами. Не было даже портфолио. То, что Некрошюс — гений, это данность. Я видела его «Гамлета», «Отелло» — это грандиозно. Не повторяется такое никогда. Но вот меня пригласили к нему на встречу. Пришла. Села. Он — напротив. Сидели молча друг против друга минут десять. Потом он наконец произнес: «Ну, может, вы где-то найдете хоть какую-то будку и там сфотографируетесь — так надо». Я тут же умчалась, впоследствии принесла ему полосочку своих фото. Уже потом узнала, что у меня и у Гарольда есть поклонник — известный шекспировед Видас Селюнас, который, видимо, и вспомнил обо мне, когда зашла речь о Некрошюсе.

— Вам сразу предложили Варю? Или были варианты — Аня, Шарлотта, возможно, Дуняша?

— Я до Некрошюса Чехова вообще никогда не играла. У меня всегда было ощущение, что в гениальных пьесах Антона Павловича текст «плывет» некими островками — и жизнь персонажей как бы умышленно недопрописана, а актеру (режиссеру) уже надо ее допридумать, дописать. Видимо, то же чувствует и Некрошюс. Вы не представляете, сколько придумок было на его репетициях! Тысячи! И, кстати, даже не самое лучшее вошло в готовый спектакль.

— Так все-таки ваша Варя любит Лопахина (Женю Миронова) или это лишь ее желание ухватиться за соломинку, потому что ломается жизнь?

— Конечно, влюблена. Бесспорно. Она даже теряет сознание, когда он рядом. Но ведь герой Миронова по-своему любит сумасшедшую Раневскую (Максакову). И в этом — несоединение. На одной из репетиций Некрошюс сказал: «Мы часто в жизни видим не того, кто нам подходит». Я это запомнила. Действительно важно увидеть «того». И вот Лопахин—Миронов как бы «чуть-чуть» прикасается к Варе. Как бы «чуть-чуть» ее целует. И в этом их несоединение — «чуть-чуть».

— Некрошюс — диктатор?

— Что вы! Наоборот. Он бесконечно требует от актеров множество этюдов. Тот же Миронов ему предлагал триста тридцать три варианта разных сцен.

— Вы почти «спелись» в последнее время с Мироновым. В «Вишневом саде» Некрошюса, в фильме «На Верхней Масловке». Дружите «семьями», что ли?

— Не то чтобы дружим. Но нежно друг к другу относимся. Женя — витальный гений.

— Не только. Пишут, что еще и миллионер, поскольку недавно то ли остров купил, то ли дворец в Испании.

— Главное, что он очень добрый человек. Трудяга! У Некрошюса он работал как вол. Со всеми общался ровно, спокойно. Хотя есть такие персонажи, которых лично я бы на репетиции убила. А он со всеми толерантен. «Вишневый» мы этим летом играли в Москве в 35-градусную жару — и ни одного свободного места! Думала, после антракта останется пять человек. Гляжу: сидят как миленькие! С Женей хочу сыграть в одной пьесе. Она найдена. Это американская история на двух актеров. У меня роль проститутки. Остается только время найти для репетиций.

— У вас есть еще одна «стационарная» партнерша — Рената Литвинова. С ней-то комфортно?

— На «Небе. Самолете…» мы раззнакомились с первой же реплики. Моя героиня по прозвищу Мышь говорит Ларе (Ренате): «Если нам надо быть долго вместе, ты должна меня слушаться!» Я вот так сказала ей, Рената рассмеялась. И мы сразу нашли общий язык. Если вы хотите меня как-то подковырнуть вопросом о ее капризности, то не дождетесь. Она такая же, как и Женя, — пахарь. И вообще не капризная. Некоторые почему-то не видят в ней актрису. Но, может, ей и не нужно «играть»? Она и так самодостаточна. Хотя в том же «Настройщике» Киры Муратовой у нее, по-моему, прекрасная роль. В «Вишневом саде» в МХТ, который поставил Шапиро, Рената играет Раневскую, и многие говорят, что это ужас. Но почему? Ирина Мирошниченко после спектакля сказала: «Да вот же она, настоящая чеховская Раневская, она живая, естественная, а вокруг только резонеры да горлопаны!» В фильме «Мне не больно» Балабанова мы с Ренатой практически не пересекались. Только в гримерке. Но и там режиссер поставил жесткое условие: не надо ничего играть, надо органично существовать. Мне-то оказалось сложнее. Балабанов вообще просил, чтобы я для роли Альки поправилась на 20 килограмм. «Нетушки, — говорю. — Сыграем не телом, а мастерством!»

— Ну вот Балабанов… Что за эклектика: то эстетский фильм «Про уродов и людей», то два «крутых» «Брата», то новорусская пошлятина «Жмурки». Теперь — мелодрама «Мне не больно» про девушку и смерть…

— Ну так он же сознательно ныряет в разные «реки». У него, кстати, так и не состоялся фильм под названием «Река». Он жутко переживал смерть главной героини во время съемок. Теперь, кажется, Алексей смонтировал материал. А до «Мне не больно» он никогда не снимал мелодрамы. Это его первый опыт. Я никак не хочу оценивать этот фильм. Пусть этим занимаются критики, зрители. Но с Балабановым я мечтала работать всегда. Особенно после «Уродов». И пришла к нему на встречу ненакрашенная, с хвостиком… Нашли на «Ленфильме» парик Сухорукова из какого-то фильма, натянули мне на голову, и Балабанов говорит: «Замечательно. Каждый играет сам себя!» Единственное, чего мне жаль в связи с этой картиной, так это того, что главного героя, его играет Яценко, озвучил… Женя Миронов. У Яценко своеобразный тембр. Не совсем театральный. Вроде бы человек с улицы. Сегодня вообще ощущается мода на «документального» актера: тут как позитивные, так и тревожные симптомы (это отдельная тема). Балабанов решил, что ему нужен в фильме именно «молодой Миронов». И использовал голос известного артиста. Если же говорить о бесспорной удаче этой картины, то, по-моему, это все-таки герой, сыгранный Дмитрием Дюжевым. Согласны?

— Инга, не возражаете, если задам пошлейший из вопросов во всемирной истории «интервьюирования»?

— Это что же?

— Ваши творческие планы? Помимо упомянутого Миронова и помимо «Пьемонтского зверя».

— Гарольд Стрелков будет снимать фильм. Точнее, часть фильма сделана. Есть книжка Набокова «Со дна коробки». Оттуда несколько сюжетов мы объединили в один сценарий. Часть материала показали Алексею Учителю — он обещал поддержать. По Набокову готов еще один фильм — «Событие» у режиссера Андрея Эшпая («Дети Арбата»). И у Эшпая я занята в картине «Многоточие», которую уже пригласили на один престижный международный кинофестиваль. Я там играю с Чулпан Хаматовой. У нее роль калеки. Малюсенькая роль, но, по-моему, одна из самых блистательных в ее карьере. Я так ей об этом и сказала. Будет проект у Досталя — «Завещание…», это история судьбы Варлама Шаламова: колымские рассказы, переписка.

— На сколько лет или месяцев вперед расписан ваш график?

— Вот сейчас сяду — и тут же распишу!

Блиц-взгляд со стороны

Есть актеры «из плоти и крови», есть «из манер и амбиций». А есть «из пластилина». «Я леплю из пластилина, пластилин нежней, чем глина, я леплю из пластилина кукол, клоунов, собак» — пела актриса Ольга Антонова в трогательном фильме Петра Фоменко «Почти смешная история». Вот и Стрелкова-Оболдина, не сомневаюсь, из этого «материала». И лепит она своих героинь — то людей, то «зверей», то игрушек — нежно, верно. Каждый раз неузнаваемо. Сам тому свидетель. Если кукла выйдет плохо, назовем ее… бедняжка. Пока же — тьфу-тьфу-тьфу — все получается неплохо. В «Небе. Самолете…» — фильме, который ее прославил на широкой аудитории, — она была не мышкой, а гордой Мышью (из старой пьесы Радзинского) — особенно рядом с литвиновской Дивой, слегка манерной кривлякой. В одной сцене она шустро прятала под подушку сумочку с накопленной денежкой, а потом темной ночью спохватывалась, с ужасом пересчитывала заработки: слава Богу, все на месте, а то бы хватил инфаркт! Но не было в том ее действии ни порочности, ни убогости. Только трогательность — естественное земное притяжение: одна вон все выше облаков парит-летает в грезах, а я вроде бы тоже в небе, да вот о парашюте думаю — как бы приземлиться, да не разбиться. И в круглых, чуть раскосых уральских глазах этой Мыши вычислялась ну просто сладостность женской привязанности к почве, к основе, к быту. В «Вишневом саде» — выдающемся спектакле Некрошюса — она, уж не знаю целесообразно ли, попросту переиграла всех знаменитостей легкими движениями фигурки в черном. Сто лет было понятно, что «Вишневый» — о Раневской, о Лопахине, о потерянном прошлом, о туманном будущем. Но впервые эта пьеса (благодаря ей, кстати) оказалась… о малозаметной прежде Варе. О скромной приживалке, о девушке в черном, о существе, которое единственное из всех «садоводов» по-настоящему что-то ТЕРЯЕТ… Все они еще как-то прилипнут к жизни, даже «присосутся» к ней: кто в Париже, кто в соседнем имении (увы, кто-то умрет), а вот она, единственная, попросту теряет смысл существования… И уже потом, когда заколотят дом и вырубят сад, у нее не останется ничего — даже мечты. Стрелкова играет… в игрушку. В юлу. День и ночь она вертится: прислуживает, услуживает, гремит ключами, ее всегда много, она всегда не вовремя, то демонстративно носится с полотенцем, то она надеется на взаимность Лопахина. Но звук топора уже разбивает ей сердце. А от соловьиного хора лопаются перепонки. Во «Мне не больно» этот «пластилин» обретает новое свойство: артистка играет вроде бы естество, но в то же время заданную характерную подчеркнутость образа — обжора Алька, архитекторша-молчунья, нелепая девушка, которой просто повезло… вот она и вышла замуж за престижного иностранца — так тоже случается (без особых женских усилий). Порою кажется, что о жизни своих девушек-тетушек эта артистка знает все и даже больше, чем надо. За что и люблю. И к каждой из девушек у артистки особый счет — посекундная тарификация. Она всегда играет без лишнего пафоса, умеет делать паузы там, где они уместны, откровенно и очевидно использует азы и навыки профессиональной актерской грамоты — и потому способна быть «пластилином» у адекватного режиссера (и даже в руках неумех). И еще мне отчего-то кажется, что она способна заселить одной собою целый мир — засадить целый сад, где будут расти разные деревья и цвести разные цветы… Субъективное рацпредложение супругу-режиссеру (если в Интернете он прочитает эти заметки): надо бы поставить для артистки спектакль про Эдит Пиаф — они даже внешне чем-то похожи.