НЕ СОГЛАСИТЬСЯ ЛИ С ЯВОРСКИМ?

Черт подери — три дня, всего лишь три дня в каком-то зализанном добропорядочном Брюгге, а так все обостряется, утончается, такая появляется сверхчувствительность к Родине! И к этому раздолбанному, покрытому бесчисленными наслоениями грязи вагону, и к его бесформенным колбасообразным пассажирам с такими же детьми, и к туалетной вони, которая не может не вызвать в памяти всенародное слово «параша», и к этим ничем не оправданным остановкам и невыносимо долгим стоянкам «у каждого столба», и к этой противоестественной медлительности, с которой так называемый пассажирский поезд умудряется расстояние в 150 километров растянуть на целых три с половиной часа, да еще при этом и опоздать.

Это был последний отрезок моего путешествия домой, длившегося целые сутки, — после одного интерсити и двух самолетов такие контрасты переживаются особенно остро. Пропасть, разделяющая «нас» от «них», начинает казаться непреодолимой, ощущение, что мы безнадежно застряли на глухой обочине мира, — неотвязным, в свою очередь европейская риторика властной верхушки — совершенным образцом черного юмора. Следует наконец расслабиться и начать получать удовольствие от того, что есть и чего не изменить, то есть и от наслоений грязи в вагоне, и от колбасообразности людей, и от смрада, и от медлительности. Нужно любить эту действительность — она уникальна.

Следует наконец согласиться с Яворским.

Владимира Яворского (нет, не Яворивского) всегда интересно читать. Один из удивительных персонажей и вместе с тем героев львовского андеграунда 70-х, автор легендарного цикла «Напівсонні листи з Діамантової Імперії і Королівства Північної Землі», на этот раз привлек мое внимание своей публицистикой. В 26-м номере культурологического журнала «Ї», вышедшем в свет под лозунгом «Топос поражения», Владимир Яворский выступил со статьей «Об Украине без обвинений». Почему именно эта статья резко вспомнилась мне в плацкартном вагоне пассажирского поезда № 606 сообщением Львов — Рахов?

В своей концепции Украины автор исходит из таких понятий, как «невыразительность» и «неуспешность». Следовательно, прежде всего констатирует то, что является очевидным: провальность политики — внутренней и внешней, экономики, науки, культуры, всего. «Нас будто не существует, — пишет он. — Как это ни странно, деятельность 50-миллионной массы украинцев практически не заметна на Земле. Наверное, не найти более в мире ни одного народа, который с такой приличной человеческой массой имел бы столь ничтожный резонанс».

Объяснение этого, без преувеличения, феномена Яворский усматривает в нетворческом характере украинского общества. «Беру на себя смелость утверждать, — пишет он, — что в украинском обществе роковым образом не хватает динамичных, то есть творческих людей, и что общей характеристикой украинской нации является инертность, то есть нетворчество». А отсюда — и мыслительная и поведенческая узость, и пассивность, и враждебность или по крайней мере пренебрежение всем новым и непривычным — начиная экономическими преобразованиями и заканчивая современным искусством. Украинцы, по Яворскому, во всем стремятся подражать обычному, держаться за устоявшееся и известное, каким бы постылым даже в их же понимании оно ни было. Безусловно, что в вечно меняющемся и весьма динамичном мире это — путь аутсайдера. Безусловно и то, что украинцы это аутсайдерство ощущают и осознают, но от этого лишь впадают в еще более глубокие комплексы неполноценности и мазохизма. «Убежденный в собственной неспособности что-то изменить, украинец остается глух к каким бы то ни было призывам действовать, — констатирует Яворский. — Только лишь вмешательство внешней силы может сдвинуть его».

Мне кажется, что, несмотря на мнимое антропологическое любительство своей концепции, несмотря на использование в нем таких эфемерид, как «большинство общества», «меньшинство», «творческие и нетворческие человеческие единицы», Яворский интуитивно выходит на весьма точные наблюдения. Подтверждения его концепции едва ли не вопиют о себе изо всех сторон. Начиная, скажем, с того, как эти люди выглядят, как они, скажем, одеваются. Конечно же — «так, как все». А к чему более всего стремятся? К незаметности. Найти безопасную нишу и пересидеть в ней эту полосу существования, называемую жизнью. Отсюда — их ориентированность не на жизнь, а на выживание. Социальное поведение? Крайняя пассивность, личная позиция ограничивается внутренним недовольством и глухим ропотом. В оценках своего образа жизни и своего общества преобладает недоверие ко всем и всему. Все — сволочи. Прежде всего политики, любые. И те, которые у власти, и те, которые к ней стремятся. Любимые развлечения? Концерты «на шару», алкоголь, хавка, телесериалы и авиашоу.

Прошу прощения за цинизм, но грех было бы не воспользоваться таким «человеческим материалом». В некотором смысле он просто идеален для властно-олигархического жирования: в меру послушный, в меру напуганный, в меру образованный, в меру недоинформированный, или, точнее, — дезинформированный. Надежно защищенная сводными отрядами силовиков и братвы «национальная элита» пользует как может «особый социо-психологический расклад». Ей остается доделить между собой последние куски и законсервировать имеющийся статус-кво на долгие десятилетия вперед — чтобы и внукам, и правнукам. При этом она вряд ли догадывается, что и ее путь — аутсайдерский, внеисторический, внецивилизационный, путь в никуда. Она не догадывается, ведь она — тоже отсюда.

Я почти во всем соглашаюсь с Яворским. Мне даже так же близка его чисто украинская неуверенность в себе. «...Свои мысли об украинском обществе я не подаю в качестве истины. Может, более других я чувствую их шаткость», — сознается он.

И только с одним я не могу согласиться никак — что все это задумано Кем-то и мы есть какие есть, поскольку Он этого захотел и в этом наша особая миссия, или даже «сокровенная суть». Я догадываюсь, что это не так. Я прошу Его подтвердить мою догадку.