КУРЕНИЕ СЛОБОЖАНСКОГО ПЕЙОТА

Станислав Минаков, поэт из Харькова, начал публиковаться еще во времена СССР, но почему-то больше на периферии тогдашней «1/6 суши». Или, наоборот, практически на Западе. Помню как яркое впечатление юности его прекрасную подборку в малотиражной вильнюсской «Литве литературной» году в 1984-м. О стихах Минакова не раз отзывались с почтением не только именитые коллеги по перу (скажем, Ирина Ратушинская, Борис Чичибабин или Александр Кушнер), но и петербургский академик Дмитрий Лихачев, известнейший немецкий славист Вольфганг Казак, выдающийся русский композитор Георгий Свиридов.

Появление томика его стихотворений «Хожение» (М.: «Поэзия.ру», 2004. 350 с.) — в твердой обложке, с иллюстрациями прекрасных художников — стало заметным событием. Презентация книги, кроме прочего, состоялась в апреле в Центральном доме работников искусств в Москве.

Одна из тривиальных истин: поэт — орудье языка. Задачей стихотворца всегда было не предоставить информацию (допустим, о детстве, влюбленности, своих университетах — хотя и это тоже важно), а показать скрытые возможности говорения. И еще лучше — попытаться расширить их.

Минаков делает это виртуозно, естественно и ненавязчиво. Украинизмы и англицизмы, технические термины и церковнославянизмы, жаргонизмы и подростковый сленг естественно сосуществуют, сополагаются в его авторской речи.

Иногда автор становится в позу соперника древнего писца («Переписчик летописи»), а порой — не прочь предстать современным урбанистом-этнографом, коллекционирующим «перлы» тинейджеров или брокеров: «Все по кайфу: непыльно и плавно, / от свободы дареной бурея, / отъезжает идальго исправно! / И — ни гонора, ни гонореи». («Дон Хуан. Курение пейота»).

Причем очевидно, что Станислав Минаков не выдумывает-конструирует свою речь, а берет ее из мира, порой сам себе удивляясь: «Мне странно этой речью говорить, / когда слова слагаются из гула… / Я странен сам себе. Но из немых / Меня опять природа изымает…»

Язык, интонация — это первичные «половые признаки», по которым узнается настоящий поэт. Талант его как раз и состоит в «номинации всего мира». В том, чтобы «играть словами» ради затачивания инструментов свободы слова, расширения горизонтов высказывания. Потому почти инстинктивным кажется его стремление услышать «Бесплотный звук. Ну, хоть в него вцепиться, держаться». («Имярек».)

Свободное, на грани фола, обращение Станислава Минакова с персонажами, сюжетами, словами все же никогда не переходит грани, за которой начинается безвкусица. Мужчины, играющие в домино, боярышник над обрывом, гуси в овраге, аскеза монаха и треп подростка — все может стать неожиданным, но веским поводом для его текста.

Вот, например, картина, описанная в одной из лирических миниатюр Станислава Минакова: пророк лежит в гробу и видит из-под земли, как на его могиле орет неправедная толпа. Он хочет что-то сказать им, поправить, изменить, но понимает: поздно… То ли триллер, то ли притча о нашем времени?

Другая миниатюра — страстная молитва современника о старушке, идущей в дырявой обуви через огромный холодный город. Святая ли это Ксения Петербуржская? Харьковская учительница-пенсионерка?..

Тематика еще одного стихотворения может показаться даже несерьезной: «Моя нога». Текст обращения к собственной конечности написан с каким-то викторианским пафосом, оставляет ощушение полноты жизни, игры ума и фантазии, редкого в наши времена благородного юмора. Господин Минаков не прочь продемонстрировать изысканность и даже некую вычурность слога даже в зауряднейшей, казалось бы, бытовой сценке: «Тому, кто кот, котлету предложу».

Возможно, эта стилистика у него — из переводческого опыта. В книгу «Хожения» включены, в частности, переложения английских классиков Уильяма Батлера Йейтса, Шарлотты Бронте. Но также с блеском переведены поэтом с украинского стихи Игоря Муратова и Моисея Фишбейна, и особенно ярко — два саркастических сонета Ивана Свитлычного: один — о шмоне в лагере, второй — о том, как пресыщенной душе царя-свинопаса снится «сало. С салом сало. И на похмелье — самогон».

Разумеется, Станислав Минаков ценит свою Слобожанщину (один из разделов его книги называется «Слобожанский Псалтерион») и не забывает напомнить, к примеру, о том, что «Бердяев жил в Люботине, Григорий Саввич — в Бабаях». Для поэта «регионального» такая любовь к малой родине всегда отмечается как большой плюс. Особенно за неимением достоинств более ощутимых... Но дело в том, что Минаков вовсе не воспринимается как поэт-регионал. Ни по манере письма, ни по тому стойкому и твердому (хотя и негромкому) признанию, которое пришло к нему уже давно. Скажем, минаковский цикл стихов о Кавказе, кажется, написал дагестанец или кумык. Строки предстают афористичными и какими-то вневременными-внепространственными: «и пальцы стискивали хлеб, и соль на хлеб текла из глаз» («Ашуг»). В общем, Минаков, кажется, демонстрирует ту самую «всеотзывчивость», какая и является видовой чертой поэта. И потому позволяет себе по-свойски окликнуть Петрарку: «Франческо, знай, что и за семь столетий ничто не изменилось в человеке» («Секстина»).

Интонация Минакова проявляется в широчайшем диапазоне от духовной лирики, самых интимных признаний — до саркастических фантасмагорий. «Стихи о русском эросе», например, вмещают в себя не только реалии на заявленную в названии тему. Но и вдобавок «директора-ворюгу», «начальника-мудака», процедуру бритья, «целофан бездарных исканий» и много чего прочего, казалось бы, не связанного с эротикой. Но тем не менее все вместе оставляет ощущение полноты бытия, подлинности происходящего с лирическим героем — таким же, как читатель.

При этом поэт весьма уверенно чувствует себя и в «мейнстриме», реалистично, одной деталью умея создать ужас: «И по ночам впивались грызуны / в ладони зябнувшие». Или демонстрируя левитановскую пластичность пейзажных описаний: «И рыскал пес с ухмылкой лисьей / вдоль берега. Текла вода, / и красные летели листья, / летели листья в невода».

Станислав Минаков своей книгой в который раз показывает, что человек, живущий на земле Украины, может писать на русском порой ярче и разнообразнее, чем многие именитые носители «великого и могучего».

Тут невозможно обойти «феномен креольства», о котором не раз писал Микола Рябчук, говоря о культурно-психологических проблемах русскоязычных в современной Украине, главная из которых — поиск идентичности в стремительно изменившемся постимперском пространстве. Станислав Минаков вряд ли считает себя «креолом». И, судя по стихам, уверенно находит свою идентичность в… языке, в своем древнеросско-слобожанско-интернетском «наречии», причудливом и крайне интересном.

Будучи в курсе всех новейших литературных и общественных веяний, являясь одним из активных деятелей литературного интернета, Станислав Минаков умудряется сочетать приятие нового, модного, и — «любовь к отеческим гробам». Он обладает редкостной особенностью быть одновременно ультрасовременным и старосветски-архаичным. Его герой являет собой редкий архетип мудреца, с доверием к прогрессу по-юношески забегающего вперед.

По многим признакам судя, жесточайший издательский кризис 90-х годов проходит. Если говорить об украинских поэтах, пишущих на русском языке, то в последние год-два увидели свет несколько поэтических книг, вызывающих позитивную оторопь: откуда? Неужели?.. Возможно ли в наше время поэту не только хорошо писать (это — всегда пожалуйста, даже в суровейшие времена), но и издаваться на высоком полиграфическом уровне?

Назову, в частности, «Избранное» днепропетровского поэта Александра Ратнера, Владимира Пучкова (Николаев), «Для тех, кто спит» Андрея Полякова из Симферополя, «Опись имущества» Ирины Евсы из Харькова, «Карман имен» Натальи Бельченко и «Айловьюга» Александра Кабанова (оба — киевляне). По публикациям в украинской и российской периодике сильное впечатление производят русофоны Наталья Хаткина (Донецк), Александр Чернов (Киев), к ним можно присовокупить еще с десяток поэтических имен.

Почему вдруг раздаются над Украиной столь уверенно «песни креолов», смущая и украиноязычных аборигенов, и соседей-россиян (для которых русскопишущий украинец со времен Гоголя воспринимался прежде всего как сильный конкурент)?

Наверное, потому, что для этого есть почва — культурная, языковая, демографическая. Дискуссия об отечественном книгоиздании, когда решалось, поддерживать ли только украиноязычные книги, проходила «по сердцу» именно этих авторов — пишущих по-русски на своей украинской родине. У них тут есть читатели, издатели, темы — почему же умозрительное «креольство» должно восприниматься некоей «драмой кармы» (по выражению экс-полтавчанина Алексея Парщикова, который проживает ныне в Германии)?

«Я был, запомните меня! Не только имя — глаза, судьбу запомните!» — говорит лирический герой Станислава Минакова. И в этой мольбе, может быть, и заключается смысл творчества.

Жаль, но покамест книга недоступна сколько-нибудь широкому украинскому читателю, кроме харьковчан, из-за мизерности тиража в 1000 экз. и «заграничности» издания.