Имитация любви: от Ада к Порно

Любовь не имеет никакого значения, потому что она может повторяться множество раз.

Альфред Жарри

Французский романист и эссеист Паскаль Брюкнер в своем эссе "Парадокс любви" (которое Анатолий Днистровой в предисловии считает лишенным "наименьших намеков на конъюнктурность замысла") исследует Любовь - как предмет идеологии, политики, религии, массовой культуры, экономики и психологии. В конце 2012 г. книга увидела свет в украинском переводе.

Доказывая, что любовь со времен античности и средневековья была объектом идеологических манипуляций, Брюкнер завершает свое эссе размышлениями о современной политике любви, отразившейся более всего, по его мнению, на созданной системе политической корректности - придуманной бесконфликтности, которая якобы должна объединить людей по принципу добродушного невмешательства. Все люди - братья и сестры, которые должны чувствовать уважение друг к другу, не должны переходить границ индивидуальной свободы другого. Но и эта, якобы благая, риторика прибегает к евангельской идеологии, имеющей, по мнению Брюкнера, червоточину с самого начала. Общество эмпатии, политкорректности, глобальной толерантности становится обществом массовой "сентиментальной истерии", глобального психоза, только продлевающего эту идеологию. Поскольку идеология содержит в своей основе иррациональные "парадоксы", отрицающие здравый смысл, но которыми питается человеческая эмоциональность. Парадоксы (как формы иррационального) так же нужны человеку, как и рациональные аргументы, четкие силлогизмы. Сегодня глобальная политика, намерившаяся разрешить проблему войн путем политики согласия, путем сотворения общества неконфликтности, находится в кризисе. Как и все, что создано прошлыми эпохами на основе "идеологии любви". В этом и заключается "парадокс любви": желание блага завершается смертью подобно мифу о золотом тельце. Только в этот раз речь идет не о материальных, а духовных сокровищах, становящихся так же источником раздора и планетарной агрессии.

Брюкнер как последователь "сексуальной эмансипации" Шарля Фурье (в 1975 г. он защитил диссертацию под руководством Роллана Барта) не может обойти в эссе (которое более всего полемизирует именно со взглядами Фурье) темы любви как социального и коммерческого феномена. С 1960-х Эрос становится элементом медиадискурса. Политика свободы, провозглашенная прежде всего в американском обществе во времена битников и хиппи, породила очередной опасный феномен - смерть сексуальной свободы и смерть сексуальности как индивидуальной формы реализации человека. Брюкнер также рассматривает гендерный поворот как форму лишения сексуальности, когда мужчины и женщины прибегают к изменениям собственного тела, что является формой новой несвободы.

Сегодня именно мужчины принадлежат к "слабому" полу, считает французский эссеист, поскольку новые правила существования Эроса делают из мужчин жертв желания. "Если мужская сексуальность является источником тревоги, то причина в том, что анатомия для мужчины - это судьба. Он страдает от бессилия, так как от себя не убежать. Из-за этого изъяна он сам себя отлучает от живых, известно, что это страдание может довести человека до самоубийства". По мнению культуролога, гендерные изменения могут сделать из женщины "нового мужчину", способного к еще более сильному патриархальному контролю и более грубым формам жестокости: "Неистовость социальной борьбы из-за Атлантики перешла на споры о сексуальной самоидентификации: например, женщины хотят, чтоб их называли "fern", а не "femme", чтобы закрепленный порядок не мог отныне сводить все к их полу! Пути революции проходят через правописание. Целое поколение расточает свои силы на такие патетичные затеи".

Для Брюкнера сексуальность в ХХ в. стала планетарным феноменом, общим зрелищем, теряющим основы интимности. Секс стал формой индустрии, превратившись в порно. Политика внутреннего раскрепощения, сексуальной эмансипации породила другое явление - бегство от сексуальности подобно тому, что предлагали апологеты Церкви во времена средневековья. Брюкнер приводит такой случай из собственной жизни: "Несколько лет назад я столкнулся на улице с одной приятельницей, когда-то мы с ней встречались. Она немного въедливо бросила мне: "Надеюсь, ты тоже завязал с сексом? Что было хорошо в восьмидесятых годах, сегодня уже неинтересно". Я по-глупому возразил. Ее замечание застало меня врасплох. Для многих людей половая тяга является не чудесным импульсом, а страшными хлопотами, противоречащими современной мечте об освобождении человека. Желать означает снова страдать, как сказали бы буддисты, ведь, желая, мы пытаемся владеть тем, чего у нас нет. Вот почему наряду с либерализацией обычаев бок о бок идут две противоположных формы экстремизма, насилие и сдержанность: с одной стороны - сногсшибательное экспериментирование, с другой - отказ от эротики".

Сегодня проявилась выразительная тенденция - люди отказываются от сексуальной жизни (так как секс и любовь - это форма зависимости от объекта желания, следовательно, это так же несвобода). Поколение 60-х восстало против притеснений Эроса, против форм, ограничивающих его существование. Современные генерации восстают против притеснений Эроса из-за чрезмерности его раскрепощения, что является новой формой несвободы. Порнография сделалась очередным имитат-дискурсом, имитирующим любовь, доводя ее до безумия, лишая самой сущности. "Лексикон порнофильмов переполнен ужасным пренебрежением к женщине. Кроме всего этого, падение запретов содействует унижению объектов желания. Порно имеет тенденцию к преобразованию непристойности в шаблон: уровень возбуждения снижается, уровень насыщенности возрастает". Бесконечные совокупления всех со всеми, мультипликационные медиа превратили любовь в часть индустрии, очень быстро ставшей подделкой, которая не приносит человеку свободу, но ограничивает ее. "Порнография является самым лучшим антидотом от изображений, которые она распространяет; нарушение табу она оборачивает рутиной, заставляя нас зевать со скуки".

Брюкнер в эссе говорит о странной синусоиде в корреляции между свободой и любовью. В принципе этот бином и является предметом его разговора в этой культурологической работе. Исследователь придерживается в чем-то взглядов "новых философов" (А.Глюксмана, Б.-А.Леве, Г.Лярдо, Ф.Немо и др.), дополняя их попытками решить затронутую проблему в русле этической философии. Но любовь, кажется, выскальзывает из этих рамок, поскольку там, где любовь является предметом, срабатывает какой-то рациональный механизм внутри того, кто пытается понять этот феномен. Этот механизм делает предмет потенциально нерешаемым. Понимание границ любви не может быть предметом разведки или же идеологической политики, любовь не может быть положена в основу политического, социального или любого другого учения, поскольку тогда возникает парадокс любви.

Познание любви возможно, очевидно, на индивидуальном уровне (здесь Брюкнер прибегает едва ли не к буддизму), но ни в коем случае не на государственном или групповом. Эссе "Парадокс любви" наполнено многими эвристическими находками. Оно глубокое, интересное, эстетически завершенное и этически уравновешенное. Исследователь подает в нем многочисленные ссылки и комментарии, в которых часто чувствуется непосредственная авторская позиция - отойти от аналитического тоталитаризма в построении точек зрения на любовь. Для моралистов "настоящая любовь" "является неисчерпаемым источником чудес, поэтому рядом с ней меркнут все неуклюжие попытки, на которые решается человеческая слабость". Но "идеализация чувства-мечты приводит к обесцениванию опыта любви". Возможно, такой подход в духе современной философии можно назвать ситуационистким.

В любом случае книга - в замечательном переводе Л.Кононовича с легким и вместе с тем глубоким предисловием А.Днистрового - ставит больше вопросов, чем предлагает возможных ответов. И в этом ее интеллектуальная ценность. Эрос завершается Танатосом, парадокс любви начинается с поисков блага, а заканчивается тотальным диктатом и массовыми репрессиями. "Посреди триумфа романтической глупости Бальзак, Флобер и Золя открывают замаскированный лирической мглой настоящий ад, где бурлят силы жадности и карьеризма". Является ли в таком случае любовь свободой? Предусматривает ли свобода любовь? Ответ, возможно, - за пределами книги, но именно это побуждает прочитать ее.