ХОРОШИЙ «АРТ» В МОСКВЕ

Объясняется заинтересованность «Арт-Москвой» просто. Ярмарка галерей, ежегодно в конце апреля — начале мая открывающаяся в московском Центральном доме художников, — одно из немногих, доступных непосредственному восприятию событий международной художественной сцены. Учитывая и изменение профиля мероприятия — постепенно оно превращается в фестиваль некоммерческих проектов, финасируемых Региональным фондом поддержки художественных проектов. Впрочем, коммерческий блок мероприятия тоже не вызывает отвращения. Российский художественный рынок — иной. В отличие, к примеру, от киевского арт-фестиваля, право выставиться на продажу получает не любой третьесортный салон, заплативший за место, а приглашенные элитарные галереи актуального искусства — и не напрасно, его покупают. Доказательством чего является выставка из собраний московских коллекционеров — Д.Коваленко, М.Царева, О.Слуцкер, П.Броше, В.Назина. Тонкий тактический ход — столь значимая в системе арт-рынка фигура коллекционера окружается заслуженными почестями.

Но не этим располагает к себе «Арт-Москва», а разумностью взгляда на современное искусство как делокализированный феномен, феномен глобального порядка. Это то, о чем говорит Поль Вирилио в одном из интервью: «Быть дислоцированным, делокализированным — это не значит перемещаться куда-то в другое место, это значит быть нигде. Делокализация уже не предполагает никакой основы. Искусство теперь повсюду, оно существует лишь в форме приема и трансляции сигналов между зрителем и произведением — в форме обратной связи. Искусство виртуальной эпохи — это и есть искусство обратной связи».

Наиболее удачно подобное понимание происходящего воплотилось в кураторском проекте В.Мизиано и И.Бакштейна «В сторону экрана. Видеоискусство 90-х». Отдадим должное профессиональному подбору работ — не по принципу политкорректности, а по сверхточному ощущению времени — не обойдены вниманием ни модные в Нью-Йорке звезды последней азиатской волны, ни Центральная, ни Восточная Европа. При всем стремлении каждого автора к максимально четкой этнической, культурной, полоролевой идентификации, произведения «находятся нигде», в пространстве чистого энергетического взаимодействия между зрителем и экраном.

Видеоинсталляция живущего в Берлине Бьерна Мельхуса «Снова и снова» составлена из восьми мониторов. Мельхус, блондин, «косящий» под Уорхола, тешит нарциссизм, размножая собственное изображение из каких-то зеленых спор. Похоже, легкомысленный тон осмысления господства неизвестно чем грозящих человечеству монстров — новой антропологии, виртуальной реальности — помогает художнику справиться с паникой, возникающей перед лицом перспектив грядущего тотального клонирования.

Художница иранского происхождения Ширин Нешат, ныне живущая в Нью-Йорке, стала всемирно известной после того, как ее инсталляция «Turbulent» получила в 1999-м приз Венецианской биеннале за «силу критического и эмоционального противостояния социально установленным культурным моделям». Подоплекой отснятых Нешат сцен является запрет, налагающийся мусульманством на женское пение. Две проекции — «мужская» и «женская» — расположены друг против друга. Слащавое пение мужчины приветствуется аплодисментами благосклонных слушателей, драматические переходы между хрипом и визгом женщины отдается эхом пустого зала. Видео кореянки из Нью-Йорка Ким Соои — документация разыгранного ею же на улицах Токио, Куанджу, Нью-Дели, Стамбула перформанса «Женщина-игла». Соляным сполпом, иглой застывшая в толпе спиной к зрителю, Ким кажется осью движущегося мироздания. Непостижимым образом — ведь она дистанцирована от всего — Сооя заражает зрителя, окруженного четырьмя большими экранами, знакомым чувством одиночества в толпе.

В перформансе Соои и перформансе Яна Томмика из Таллинна «Отец и сын», проходящего по ведомству «посттехнологического шаманизма», улавливается сходство, которое сразу не сформулируешь. Обнаженный человек бежит на коньках по припорошенному льду Балтийского залива — более унылого пейзажа, навевающего мысли о заброшенности, не вообразить. Томмик и Сооя манипулируют чувством одиночества, действительным или мнимым. Бегущий на самом деле не одинок, его движение наполняет смыслом ритуальное пение сына, звучащее за кадром.

Идеально созвучны сделанные по принципу «нарезки» цитат киноклассики «Obsession» Мачи Топоровича (Польша) и «Флеш рояль» Глеба Катчука и Ольги Кашимбековой (Украина). «Obsession» — серия Кельвина Кляйна, в утрированной «телесности» рекламной кампании которой Топорович узрел заимствование мотивов нацистской эстетики, с характерным культом тела. Свои подозрения он подкрепляет рядом визуальных аналогий рекламных снимков с кадрами из «Олимпии» Рифеншталь, «Гибели богов» Висконти, «120 дней Содома» Пазолини и др. Почитатели старого доброго кино — от Рифеншталь до Эйзенштейна, — Катчук и Кашимбекова способом перемонтажа выжимают из него густой, сладкий экстракт эстетизма…

Новую глобальную модель искусства демонстрирует международный проект венской Галереи Кноля (куратор российской части К.Бохоров) «Субъект и власть — лирический голос», упраздняющий все и сразу демаркационные понятия — «границ», «центра» и «периферии». В огромном полупустом зале, зияющем экспозиционными дырами, работы карманного формата теряются где-то у плинтусов, как поглощаемый императивным требованием власти слабый голос субъекта. Познавательно антропологическое исследование Татьяны Хэнгстлер, фотографирующей родную милицию. «Лица» низшего звена власти, решительно настроенной никого никуда «не пущать», поражают градусом тупости и свирепости. Псевдограффити (карандашная имитация на бумаге) Александра Бренера и Барбары Шурц — рентген некогда подавленного и молчаливо со всем соглашающегося, а нынче громко протестующего против всех форм дискриминации «постколониального» сознания. Граффити традиционно интерпретируются как метки агрессивной самости, выкрикивающей миру: «Я есть».

Осмыслению неудобств и преимуществ своего существования в «мировой деревне» и гуманнейшем обществе социального обеспечения посвящен проект «Hypnosis семь шведских историй»(художники П.Гешвинд, Г.Клинбергер, П.Йохансен, А.Ларссон). Можно предположить, что этот распространенный в мире гибрид художественного проекта и социологического исследования скоро приживется и в постсоветском пространстве, взыскующем не чистого, но «нужного» искусства.

Обратная сторона новой глобалистской ориентации «Арт-Москвы» —долечивание совковых комплексов. Кураторы Юлия Демиденко и Екатерина Деготь в казарменном быту прошлого обнаруживают неистощимый источник психологического дискомфорта — «человечное», но совершенно безобразное кустарное белье, первообразом которого в 20-х стало исподнее «победившего класса». На выставку «Память тела. Нижнее белье советской эпохи» публика валом валила. Ее манили не столько оригиналы безразмерных, всех цветов радуги панталон с начесом, висящих мешком колгот, маечек, давно превращенных в тряпки и по случаю ставших произведением искусства, сколько извлеченный со дна души современных художников давний опыт тела, жестоко изуродованного советской легкой промышленностью, — в какой бы форме он ни выражался — мемуарной или художественной. Может потому, что каждый из нас в каком-то укромном уголке сознания стыдливо хранит груз таких же «бельевых» воспоминаний. Очень хороши фото Татьяны Либерман — с отпечатками «тесных оков» на дряблых старческих телах.

Нет худа без добра, и наоборот. На общем фоне более-менее адекватного понимания актуальных культурных процессов вдруг выстреливает первобытное чувство ненависти к чужим. Милитаристская агитация и пропаганда в проекте галереи Марата Гельмана «Чечня» имеет мало общего с искусством — как и любая агитация и пропаганда, она выполняет прикладную роль. Тут и доблестно побивающие врагов богатыри в «боевике» Владимира Дубосарского и Александра Виноградова, предлагающих свою пылающую яркими красками кисть к услугам новорусской идеологии. И «кулинарный» плакат Анатолия Осмоловского, призывающий не дать изрезать себя на чеченский шашлык. И «Исламский проект» группы АЕС (Татьяна Арзамасова, Лев Евзович, Евгений Святский). Из окошечек пестрого шатра кочевников предлагается взглянуть в будущее мира — когда европейские столицы украсятся мечетями и минаретами, а по их улицам потекут толпы в тюрбанах. Охотно включился в эти конъюнктурные «чеченские» игры и Арсен Савадов, пытающийся быть радикальнее московских радикалов, ловя момент, пока эти самые радикалы, уставшие от экстремизма, выдохлись. Так Олег Кулик в «Х-L» выставил «Новый рай», покрытый «толстым слоем шоколада», и уже без издержек его страстной любви к животным, люди совокупляются отдельно, животные — отдельно. Но вернемся к Савадову, в последнем интервью «Нашему», сокрушающемуся о том, что в Киеве он непризнан и непонят, вынужден творить в андеграунде, с тем чтобы потом пожинать лавры в Москве. На сей раз со своим намеком на террористическую угрозу — «Андеграундом 2000» — он прогадал. Выпиленные из фанеры декорации жанровых сцен «а-ля Джотто», сфотографированные в заброшенных соляных шахтах Донбасса, обжитых лечащимися там людьми, — наименее энергетичная из всех савадовских вещей. Об этом анабиотическом искусстве с его глубокой «замороженностью» сказать нечего.

Правда, уже со слов московской прессы стало известно, что Савадов таки принудил всех говорить о себе. Через неделю после сворачивания старой экспозиции в ЦДХ открылась новая «Мастерская «Арт-Москва» — выставка-рейтинг «лучших из лучших» в ситуации 2001-го. Савадов выставил «Книгу мертвых» — постановочные съемки в морге, некрофилический спектакль с одетыми, живо жестикулирующими покойниками, который детям до 18 смотреть запрещалось. Критика прореагировала на это страшное шоу приблизительно так: пускай искусству сегодня все дозволено, но в данном случае речь идет не о моральном «беспределе» искусства, а о беспределе конкретного автора, использующего мертвые тела как стаффаж…

Объем газетного материала не позволяет рассказать обо всех достойных пристального внимания проектах прошедшей «Арт-Москвы» — огромной ретроспективной выставке влиятельнейшего направления московского искусства «Инспекция Медицинская Герменевтика», петербургском «Out control»… Поверьте на слово — это было интересно.