ЭРНЕСТ КОТКОВ, КОТОРЫЙ НЕ ДАЕТ СЕБЕ ЗАСОХНУТЬ

Я знакомился с ним дважды. Первый раз - в середине шестидесятых, когда термин «шестидесятники», к счастью, не был еще изобретен, но уж кто-кто, а Эрик, несомненно, принадлежал к их числу. При этом он был лишен какого бы то ни было налета диссидентства. Я тогда живо интересовался монументальным искусством и быстро понял, что это, пожалуй, единственная отдушина, где советский художник может себе кое-что позволить, причем в открытую, перед лицом закупочных комиссий и худсоветов. Первой по времени работой Эрика Коткова в монументалистике, по-моему, было участие в оформлении здания Киевского речного вокзала. Но знакомые художники говорили мне, что там он мало что мог реализовать и что потенциально он зверски талантлив. И в доказательство этого предложили посмотреть его графические листы. Так я очутился у него дома (тогда он жил на улице Горького).

Эрик тогда показался мне замкнутым, немногословным человеком, но я пришел к нему не как журналист, а как покупатель (то время родило фразу: «Эстамп - лучший подарок») и ушел от Коткова с двумя графическими листами, оставив взамен весьма скромную сумму, ибо на большее не был готов, да Эрик больше и не просил. Один из листов - «Четыре проповедника» (виртуозно выполненный белым штрихом на черном фоне рисунок квартета саксофонистов) - по-моему, никто уже не помнит, но он достоин права быть включенным в любую энциклопедию современной графики. Мой выбор был кроме всего прочего мотивирован тем, что буквально несколько фраз, которыми мы обменялись в тот вечер, обнаружили в Эрике проникновенного знатока джаза.

Следующую нашу встречу от первой отделили два десятилетия, хотя, конечно, имя Коткова для меня не исчезало. О его работах в монументалистике я знал главным образом из рассказов художников и из редких публикаций. Если мне не изменяет память, как график и живописец на выставках он вовсе представлен не был, и широкой публике поэтому его имя ничего не говорило.

Все перевернула первая выставка объединения «Погляд» в залах Киевского политеха в конце 80-х. Зрителю явился украинский авангард восьмидесятых годов во всей своей красе, причем язык не поворачивался назвать это андерграундом, и не только потому, что большинство участников «Погляду» (и Котков в их числе) имели основательный стаж работы во вполне легальном изобразительном искусстве. В удивительно подходившем для такой экспозиции пространстве полузалов-полувестибюлей «Погляд» прозвучал мощно и сверхсвежо, а Котков даже на этом фоне выглядел и вызывающе, и основательно по уровню мастерства. Та выставка для Эрика была чем-то вроде первой ступени баллистической ракеты, отработавшей свое, но сообщившей стремительное ускорение желанию говорить о себе в самый полный голос. Нельзя сказать, что после этого он выставлялся очень часто, но всякий раз его работы - на персональных экспозициях или на групповых - вызывали яростные споры, суть которых была отнюдь не в восхвалении или отрицании, а в разительно непохожих трактовках картин Коткова.

Искусствоведы отмечают совершенно уникальную пластику скульптурных работ Эрика (некоторые из них обрели свою жизнь в городе Славутич, на Троещине, в киевском метро), а он при этом полуснисходительно объясняет, что в пластике ему помогают живописные поиски. Как по мне, он тут лукавит: в той же мере пластические откровения внедряются потом в живопись.

Критики, досконально изучившие творчество Коткова, дружно отмечают его универсальное владение многими жанрами изобразительного искусства - станковая живопись, графика, плакат, скульптурная пластика, монументально-декоративная мозаика. Впрочем, сам по себе универсализм ни о чем не говорит, ибо от него один шаг до всеядности и халтуры. Котков же всегда обнаруживает чисто моцартовское высекание гениальных мотивов из всего, к чему прикасаются его рука и бунтующий разум.

Второе мое знакомство с Эриком Котковым переросло (по крайней мере, мне так хочется считать) в дружеские отношения, и, хоть наши встречи вовсе не так часты, по части взаимопонимания у нас все в порядке. А те сравнительно редкие посещения его старой мастерской во дворе на Банковой и в новой на Антоновича (бывшей Горького, бывшей Кузнечной) и его квартирки на бульваре Шевченко, заполненные с виду малозначительными разговорами, впоследствии вспоминались выпукло и глубоко. И его такса, исступленно, до крови под когтями извлекавшая додекафонические мелодии из струн старых гуслей, и не менее исступленные импровизации самого Коткова на живописных поверхностях, и разношерстные компании гостей, среди которых преобладали отнюдь не художники, а больше пилоты, ученые, медики, коммерсанты, - все это создавало эффект пребывания на сцене и в пропахших пылью кулисах брехтовского эпического театра.

В двух залах галереи «В доме Ивана Кавалеридзе» на Андреевском спуске, где сейчас экспонируется станковая живопись Коткова, охотники до периодизации вполне могут затеять разговор о том, как развивается творчество Эрика за последние десять-пятнадцать лет. Там и впрямь оба зала хронологически разъединены. Все бы так, да вот незадача: истинное искусство не подлежит развитию. Вот ремесло - оно развивается.

Зная совершенно непредсказуемую манеру поведения Эрика вне зависимости от аудитории и места, я был поражен тому терпению, с каким на этой выставке художник объяснял журналисту какой-то левосоциалистической газеты смысл своих картин и даже с ходу придумывал им названия. В этом, кстати, проявляется уважительное отношение Эрика к любой профессии, в том числе к журналистской. Могу биться об заклад, будь на месте этого журналиста чиновник самого высокого ранга, Котков наговорил бы ему кучу дерзостей, не думая о последствиях.

Эрик Котков для современного украинского изобразительного искусства - фигура знаковая. Немало молодых и уже не очень молодых художников говорят о том, насколько мистически важным было для них творческое благословение Коткова. Но ему, пожалуй, как никому из ныне живущих в Украине художников, чужды фанаберия, гипертрофированное самомнение и серьезное отношение к своей персоне. Его работы достаточно широко известны за рубежом (пожалуй, даже больше, чем на родине), но он относится к этому спокойно: с его точки зрения, это обеспечивает мало-мальски приличное существование, а заботиться о собственной славе - занятие постыдное. Кстати, многие коллеги Коткова, бывшие на открытии его выставки, имеют звания и прочие регалии, а ему это все глубоко безразлично, как, впрочем, и тем, кто эти звания и регалии раздает (применительно к Коткову, разумеется).

Обладая энциклопедическими знаниями в разных гуманитарных областях, он никогда не подавляет собеседника, лексика его проста и афористична одновременно.

Вечером после довольно неформального открытия выставки «В доме Кавалеридзе» друзья и коллеги Эрика Коткова еще неформальнее отмечали это событие в беседке неподалеку. Виновник торжества упорно отстаивал не бог весть какой оригинальный тезис о том, что для художника важен не столько результат работы, сколько сам процесс творчества. Кто-то из присутствующих тут же заметил, что того же мнения был Лев Троцкий, говоривший: главное не цель, а путь. Мне же кажется, что, как ни парадоксально, ближе всего отражает суть жизненной и творческой позиции Эрика Коткова наивно прямолинейный рекламный лозунг: «Имидж - ничто, жажда - все. Не дай себе засохнуть!»

И вправду ничто так не безразлично Эрику, как имидж. Да, он может, уступая мягким, но настойчивым просьбам своей жены Валентины (кстати, автору прекрасных гобеленов), не давать на эту выставку самые эпатажные свои работы, но он их рано или поздно все равно выставит. Тот, кому посчастливилось побывать у него в мастерской на улице Антоновича, увидит там художника, мучимого не нынешней жарой, а неизбывной жаждой проникнуть в тайны гармонии и дисгармонии бытия - тайны, которые он, казалось бы, давно уже постиг.

Тем же читателям «Зеркала недели», которым не посчастливилось быть допущенными в святая святых, настоятельно рекомендую посетить выставку живописи Эрнеста Коткова на Андреевском спуске. Она открыта до 15 августа.