Апокатастасис

Апокатастасис — один из самых фундаментальных терминов мировой философии. Нет, надо более предметно. И сразу же по сути. Лучше так: термин древнегреческой философии «апокатастасис» является, бесспорно, ключевым для понимания того, что происходит в мире, и выражает идею «вечного возвращения», «периодического восстановления» всех вещей, процессов, явлений. Человеческая цивилизация развивается по законам апокатастасиса, и те события, имена, явления, которые, казалось бы, давно и навсегда отошли в прошлое, постоянно возвращаются к нам и снова оживают в нашем сознании.

Именно об этом — большой труд Григория Гусейнова «Господні зерна». Большой не только по объему — восемь томов основного текста, а также том под названием Post scriptum, составленный из писем-откликов, воспоминаний и эссе Г.Гусейнова, плюс вспомогательный томик «P.P.S. Алфавитный указатель имен», — но и по замыслу и объему охваченного материала. Большой хотя бы потому, что ничего подобного в истории украинской культуры не было, да еще и созданного одним человеком. Чего только стоит тот факт, что писался с 1984 по 2004 год. За это время изменилась целая эпоха, что и сказывалось на текстовых ценностях, но не только не отвлекало, а наоборот, способствовало работе над ним.

«Господні зерна» — это мегакнига об Украине. О ее судьбе в течение последних веков, об ее ученых, предпринимателях, писателях, музыкантах, военных, художниках, общественных и культурных деятелях — как тех, кого сейчас вспоминают и помнят, так и тех, кого и при жизни не очень-то замечали. Автор стремится с предельной полнотой и доступностью реконструировать ситуации и коллизии, связанные с теми, кто стал символами украинской культуры.

Работе Гусейнова присуще довольно редкостное для новейшей литературы качество — внутренняя, сказать бы, даже генетическая «украинскость». И дело не только в почти безупречном украинском языке. Автору удалось очертить основополагающие устои украинской ментальности, среди которых — интерес к собственной родословной, заинтересованность в своей региональной культуре, культ «малой родины», осознание роли семьи и семейных традиций в общей архитектуре национальных ценностей.

«Господні зерна» щедро расписаны автобиографическими экскурсами и картинами, немало места в них отведено сугубо регионоведческим изысканиям, в текстовую фактуру вошли очерки об украинских династиях, в которых фактаж дополнен обобщениями о значении этих семей для формирования украинской духовной цивилизации.

Вместе с тем Гусейнов с уважением освещает примечательные события в судьбах мало или совершенно неизвестных участников национального движения. Причем неизвестным именам он может уделять больше внимания, поскольку именно их необходимо освещать более полно. Автор понимает, что контуры и силуэты, оставшиеся в прошлом, со временем постепенно размываются. И осуществляет уникальную универсальную реставрацию — событий, явлений, человеческих образов. Ему «хотелось, словно сквозь магический кристалл, отгадать не слишком и давнее, но почти до конца утраченное Время». Он справедливо считает: пока прошлое живет в сознании человека, оно еще не утрачено.

Пространство произведения не ограничивается украинскими кордонами. Автор буквально вписывает украинскую действительность в сюжетику цивилизационного развития и пространно выписывает аспект «Україна в світі», обращаясь к ракурсам «Україна та Європа», «Україна і Північна Америка».

«Господні зерна» настолько насыщены фактами, реалиями, интерпретациями, что это произведение с полнейшей уверенностью можно считать украинской культурологической академией, где ведется поиск, осуществляется разработка и формулируется концепция Украины, концепция развития украинского бытия, которое в наиболее компактном формате может быть представлено так: через чрезвычайные испытания, перипетии и дилеммы — к предельному самовыражению и самоутверждению. По тексту этого произведения можно не только изучать основные проблемы украинской истории, но и развивать в себе навыки аналитического восприятия этих проблем.

Тем не менее Гусейнов совершенно не ощущает себя учителем. Тем более не чувствует себя экзархом — глашатаем и прокуратором истин. Он сам настойчиво и ревностно ищет истину, становясь то журналистом-путешественником, то добросовестным краеведом, то писателем-мемуаристом, то исследователем истории, то рьяным полемистом и публицистом, то протокольным документалистом. Автор постоянно меняет свои поисковые амплуа, потому что этого требует материал, с которым он работает и который буквально добывает из недр истории и небытия.

Непросто отыскать литературные аналоги, которые можно было бы соотнести с многотомным проектом под символико-философским названием «Господні зерна». Тем не менее материал и структура этой работы словно сами говорят о том, что в ней сознательно или бессознательно использовались принципы и приемы отдельных писателей-интеллектуалов. Прежде всего речь идет о Николае Костомарове и Александре Солженицыне.

Как и Николай Костомаров, Григорий Гусейнов собирал и обрабатывал самые разнообразные исследовательские, мемуарные и научные источники, анализировал и сопоставлял их, отыскивал внутреннюю логику в сохраненных и найденных документах, открытых или реставрированных им фактах, событиях, процессах. Как и Николай Костомаров, Григорий Гусейнов путешествовал по тем дорогам, местам, странам, куда судьба забросила тех, о ком он рассказывает.

Продолжая ведущую и определяющую тему Александра Солженицына, Григорий Гусейнов неоднократно обращается к гулаговским мотивам, развивая их на реалиях и сюжетах украинской действительности. Как и в «Архипелаге ГУЛАГ», в «Господніх зернах» одним из ресурсов-конструктов выступает память, зафиксированная в воспоминаниях, рассказах, исповедях свидетелей и участников минувших событий, в давних и не таких уж и отдаленных во времени впечатлениях самого писателя, которые становятся основой для контекстуальных и мировоззренческих наблюдений. Как и главный труд Солженицына, «Господні зерна» также созданы на стыке литературы, публицистики, научных изысканий и документалистики.

Как и Александр Солженицын, Григорий Гусейнов часто проявляет собственную, мягко говоря, несимпатию к большевистским властям и советским временам, видя в них едва ли не единственную и основную причину украинских неприятностей и трагедий ХХ века. Многочисленные критические пассажи и прямая, «пушечная» критика советского периода истории всеохватно пронизывает «Господні зерна» — возникает ощущение, что этой книге присущи черты и свойства концептуального продолжения, а то и вариаций «Архипелага ГУЛАГ».

В процессе создания «Господніх зерен» автор столкнулся с рядом сложных и по-своему драматичных проблем. Основной из них стало то, что не все факты и события удалось полностью документально проверить, подтвердить или опровергнуть. Гусейнов неоднократно убеждался в том, что узнать, как то или иное событие происходило на самом деле, обычно просто невозможно, поскольку «стопроцентно» точных материалов, документов, которые могли бы это прояснить, не осталось, не сохранилось или же совсем не существовало.

Он почувствовал и увидел, что история — едва ли не самая большая загадка. Что того, как все происходило в реальности, мы до конца никогда не узнаем, что исторические знания так же относительны, как и немало других знаний. Материалы его книги доказывают, что часто история в нашем представлении не такова, какой она была в действительности, а такая, какой мы хотим или привыкли ее видеть. Многочисленные фрагменты «Господніх зерен» убеждают в том, что там, где начинается История, нет и, очевидно, не может быть абсолютных истин, потому что она прямо зависит от нашего восприятия и ценностей, наконец, от специфики нашего субъективизма.

Гусейнов почувствовал, что своеобразной компенсацией отсутствия достоверных исторических знаний может служить богатство интерпретаций и мыслительных моделей. И поэтому «Господні зерна» буквально взрываются разнообразными предположениями и версиями, которыми в этом мегапроизведении охвачено практически все. Гусейнов понимает, что истину едва ли удастся открыть путем выдвижения версий, но таким способом, безусловно, ее можно сделать более близкой. Впрочем, по логике и текстовой фактуре «Господніх зерен», истина — не конечный результат и не мифическая «последняя инстанция», а сам процесс приближения к ней.

Как и любое другое неординарное явление, «Господні зерна» — книга эволюционная, книга бесконечного развития. Начинается рассказ несколько тяжеловато, первым разделам не хватает стилевой легкости. Но с каждым новым томом слово становилось более выразительным, стиль — раскованнее, манера повествования — совершеннее, мысль — отшлифованнее, а сам труд приобрел атрибуты эпопейного действа. Немало страниц «Господніх зерен», прежде всего пятого-седьмого томов, по своей стильности и совершенству, могут быть достойным вызовом явлениям украинской литературной классики.

Гусейнов выстраивает свою работу на совершенно новых повествовательных и стилевых основах. «Господні зерна» блистают абсолютно свободной манерой и формой изложения. Писатель произвольно переходит от фигуры к фигуре, от проблемы к проблеме, от явления к явлению. Фамилии, проблемы, тенденции, которыми были насыщены первые тома, проступают в следующих, проявляя свою цикличность и неисчерпаемость. Таким способом следующие тома внутренне перекликаются с предыдущими.

Дух автора раскован и свободен. Писательский взгляд охватывает различные историко-культурные пласты, проглядывает сквозь различные периоды, отбирая важные для него факты, тенденции и символы. Автор «Господніх зерен» — наблюдатель, художник, реставратор, комментатор, который сам становится носителем, диагностом и реконструктором истории.

Книга Гусейнова возвращает украинской культуре, истории тысячи имен и фигур, а также великое множество дел, событий, явлений, ими сделанных и оставленных. «Господні зерна», несмотря на подчеркнутую фактографичность и версионность, проявляют свою сугубо философскую направленность. Возвращаются не только факты и человеческие образы, но и внимание и интерес к ним. Поскольку все на земле основано и держится на законах «периодического восстановления», «вечного возвращения».

Так было, так есть и так не может не быть.

В общем: апокатастасис.