АНДРЕЙ ВАЛЕНТИНОВ: СЮРПРИЗЫ РЕАЛЬНОЙ ИСТОРИИ

Московское издательство «ЭКСМО-Пресс» вовсю раскручивает книжную серию фантастики «Нить времен». Одноименная рекламная акция была поставлена на широкую ногу: в течение нескольких дней у писателей, разъезжающих по столице, не было свободной минуты. Пресс-конференции, интервью, записи и прямые эфиры на телевидении и радио, многочисленные встречи с читателями. И это несмотря на то, что издательство совсем недавно перенесло пожар на книжном складе, принесший убытков на два миллиона.

Казалось бы, какое нам дело до их трудностей? И вообще, что нам до московской рекламы? А дело в том, что раскручиваемая серия создавалась исключительно под троих авторов, которые живут и работают в Украине. Вернее, если считать «поголовно», — под пятерых.

С четырьмя из них — то есть двумя писательскими дуэтами — постоянные читатели «ЗН» уже знакомы. Это супруги-киевляне Марина и Сергей Дяченко и харьковчане Дмитрий Громов и Олег Ладыженский, более известные под звучным именем Генри Лайон Олди.

Остается пятый.

Загадочная личность. И не только потому, что зовут его не то Андрей Валентинов, не то Андрей Валентинович Шмалько. И не только потому, что не так часто можно увидеть на улице человека в стильном черном френче со сверкающими пуговицами. За последние шесть лет Валентинов написал около двух десятков романов! Исторических, масштабных, до мельчайших деталей воссоздающих самые разнообразные эпохи: от Ромула (и гораздо раньше) до наших дней. При чем тут фантастика? Еще одна загадка, но об этом позже. Будучи, как нетрудно догадаться, ученым-историком, доцент Шмалько к тому же занимается научной работой и преподает в Харьковском национальном университете.

Говорят, он способен ответить на абсолютно любой вопрос из области истории. Но мы беседовали не совсем об этом.

— Вас называют первооткрывателем жанра под названием «криптоистория». Что это вообще такое?

— Термин «криптоистория» появился недавно, его автор — Генри Лайон Олди. Этот термин означает тайную, скрытую от нас историю. Создателем этого жанра (а точнее — метода) я не являюсь, ибо даже если говорить о фантастике последних лет, то раньше меня подобные произведения опубликовал известный писатель Василий Звягинцев. А что такое романы, скажем, Дюма-отца, как не криптоистория? Смысл метода в том, чтобы показать, какие неизвестные нам причины привели к тем или иным историческим событиям. Мы, криптоисторики, не выдумываем небывалое, не говорим о том, что история пошла иначе, как авторы «альтернативной истории». Мы утверждаем, что внешне все выглядело именно так, как мы привыкли, но причины и существенные детали этого могли быть совершенно иными, непривычными, неожиданными для нас.

— Какие, например, причины? Фантастические?

— Некоторые фантастические, некоторые только выглядят фантастическими, хотя они вполне реальны. Так, в романе «Око Силы» я упоминаю о попытках большевиков создать своеобразных големов — «существ с измененной биологией», чтобы использовать их на фронтах гражданской войны. Похоже на сказки про вампиров, но такие опыты действительно проводились — и тогда, и много позже. Не является фантастикой и использование теми же большевиками помощи разных восточных мистических сект. Но это уже достаточно известно. А вот стоит «копнуть» биографию любого из вождей, хоть Ленина, хоть Сталина — остается лишь руками развести. Версия, что революцию организовали пришельцы с Сириуса, начинает казаться самым реалистическим из того, что может прийти в голову.

Увы, вся наша «школьная» история — это один огромный Миф. Ведь Чапаев не тонул в реке Урал, Щорс не создавал Богунский полк, несчастную девушку, повешенную немцами в деревне Петрищево, звали не Зоя Космодемьянская, «Молодая Гвардия» не была подпольной комсомольской организацией... В общем, настоящая история порой преподносит такие сюрпризы, перед которыми бледнеет любая фантастика.

— Вообще от ученого-историка было бы логично ожидать обращения к жанру «чистого» исторического романа. Почему вы не избрали этот, более традиционный путь?

— У меня есть «чисто» исторические романы. Как раз недавно вышел мой сборник «Флегетон». Роман, который дал название сборнику, — исторический, это 1920—21 годы, гражданская война. Кроме того (эти мои вещи известны лишь немногим, потому что не публиковались), я как историк активно занимаюсь фольклором. В любом случае я никак не изменяю своей профессии.

— Однако по «литературному ведомству» проходите прежде всего как фантаст. А в официальной литературной среде отношение к фантастам слегка пренебрежительное, в то время как авторов исторических романов воспринимают очень серьезно, они при жизни становятся классиками...

— Те, кто себя причисляет к официальной литературе (жуткий термин!), возможно, и относятся к фантастике, как к «низкому жанру». Но это либо «дети капитана Гранта», которые живут на подачки-копеечки с Запада, либо полубомжи, причем не столько в финансовом, сколько в моральном смысле. Поэтому они для меня не судьи.

Отношение же к фантастике — и в нашей стране, Украине, и в нашей бывшей стране, Советском Союзе, и в Российской империи, и во всем мире — всегда было очень и очень хорошее. Именно Жюль Верн и Герберт Уэллс стали при жизни классиками. Я себя с ними, конечно же, не равняю, но, по-моему, пренебрежительное отношение к фантастике — одно из родимых пятен социализма, которые мы у себя еще не вывели. Большевики боялись «свободной» фантастики, ведь они в своих теориях и прожектах сами были фантастами, хотя и, так сказать, ненаучными. Поэтому другим фантазировать не очень-то позволяли. Еще в двадцатые годы наряду с прямыми гонениями на фантастику была дана директива: задача фантастики — научно-техническое просвещение молодежи и пропаганда преимуществ советского образа жизни. Все остальное либо не считалось фантастикой — как, например, Булгаков, — либо просто запрещалось.

Ни о каком пренебрежительном отношении к этому жанру с точки зрения читающей публики говорить не приходится.

А вот авторы чисто исторических произведений сейчас находятся, к сожалению, в загоне. Один мой хороший знакомый долго не мог напечатать пару своих очень сильных исторических романов. Я ему посоветовал переделать их в историко-фантастические: скажем, едет отряд по ущелью, а из ущелья голос: «Я Великий Бог Такой-то!». Все, роман историко-фантастический, можно печатать.

— В своих произведениях вы обращаетесь к очень разным эпохам: и античность, и Древняя Русь, и Великая французская революция, и революция Октябрьская, и 37-й год и т.д. Есть ли эпоха, в которой вы чувствуете себя настолько органично, что были бы не прочь тогда родиться и жить?

— Родиться и жить я, пожалуй, не хотел бы ни в какое время, кроме своего, потому что уже поздно привыкать к другому. А эпохи, которые я очень хорошо знаю и в которых особенно свободно ориентируюсь, есть: это Великая французская революция и Гражданская война в России, 1918—21 годы.

— Ваш имидж, этот неизменный черный френч — оттуда?

— (С улыбкой.) Нет, просто я на одном своем знакомом несколько лет назад увидел черный френч, на нем хорошо смотрелось, и я решил наследовать его пример. Хотя носить костюм, «на сверкающих пуговицах коего еще отражаются отблески белогвардейских штыков» (как мне пришлось однажды написать), очень приятно. Вдохновляет!

— Насколько вам интересна и близка тема истории Украины?

— Мне это очень близко. Эта тема постоянно присутствует в моих произведениях. Разве что в романах, посвященных средневековой Западной Европе, ее нет, во всех же остальных она так или иначе проявляется. Некоторые произведения целиком написаны на украинском материале. Роман «Небеса ликуют» — это Хмельнитчина, XVII век. Роман «Рубеж», написанный в соавторстве с Олди и супругами Дяченко, напрямую касается Украины. Даже если взять произведение, посвященное, к примеру, Древней Греции... В романе «Серый Коршун» упоминается Орихайна — тогдашняя Украина. Кроме того — опять-таки, это пока, к сожалению, не напечатано — я занимаюсь украинским фольклором, в том числе думами, и кое-что на эту тему пишу. Но, увы, на русском языке напечататься намного легче, чем на украинском.

— Но ведь сейчас в нашей стране вовсю разворачивается протекционистская политика относительно издания именно украинской книги. Во всяком случае, об этом много говорят и пишут. Неужели ваши книги, написанные на украинском языке и украинском материале, остаются невостребованными? Или, может, вас не устраивают условия отечественных издательств?

— Мне трудно судить об условиях, выдвигаемых отечественными издательствами, потому что за последние годы ни одно из таковых ко мне не обращалось. До этого была пара предложений, но все они очень быстро отпали, причем не по моей вине. Так что все, написанное мною на родном украинском языке, остается невостребованным.

А по поводу протекционизма... Чтобы защищать украинскую книгу, надо эту книгу вначале издать. Увы, цифры издаваемого в Украине печально красноречивы. Дело даже не в пресловутом «плане по валу». Героические защитники нашей культуры от всяческих иноземных «гидр» за десять лет не удосужились выпустить ни одного научного издания, скажем, украинских народных дум или исторических песен. А где собрания сочинений Антоновича, Драгоманова, других отцов-основателей современной украинской цивилизации?

Все это напоминает скверный анекдот: местечко N «ухвалыло» обложить налогом книги на русском языке, а деньги передать... Интересно, кому передать? Местному отделению Союза писателей ввиду его бедности? А закон о либерализации налоговой политики в книгоиздании уже не первый год все там же — в Верховной Раде.

— Над чем работаете сейчас?

— Сейчас я приступаю к роману, который пишется именно на фольклорном материале, правда, на этот раз не только украинском, но и русском. А вот раскрывать подробности пока еще рано.

— Вы упомянули роман «Рубеж», написанный в соавторстве с Олди и Дяченко. В «пятерной» упряжке вы — единственный писатель-одиночка среди двух дуэтов. В чем преимущества, а в чем трудности работы в соавторстве по сравнению с «соло»?

— Никаких трудностей в работе в соавторстве не было. Главное — правильно организовать коллектив, наметить план и по нему действовать. В одиночестве труднее работать — ведь соавтор всегда может заметить и подсказать какой-то огрех в тексте, чтобы вовремя его исправить. Есть и более серьезные преимущества соавторства, например, возможность проведения «мозговой атаки». Работа в соавторстве дисциплинирует, позволяет взглянуть на свой собственный творческий метод со стороны — и одновременно обогатиться опытом своих коллег. Правда, я привык работать в одиночестве, но от дальнейших планов работы в подобных временных трудовых коллективах не отказываюсь. Есть уже и конкретные замыслы.

— Ваши собратья по перу Олди в интервью «ЗН» рассказывали, что они «бросили все и занялись только литературой». Вы же не отказались в пользу литературы от преподавательской деятельности. Что это вам дает?

— Я уже много лет преподаю и ни в коей мере не собираюсь это занятие оставлять. Это моя профессия, ведь я историк, преподаватель. Она мне дает очень много, и прежде всего возможность постоянного общения с людьми, возможность давать выход своим мыслям, чувствам. В свое время великий Вольфганг Мессинг, который мог пойти в банк и заказать там миллион, дав вместо чека обыкновенную бумажку, все равно ездил по разным странам и выступал перед публикой — он «заряжался», иначе просто не смог бы работать. По-моему, писатель тоже должен общаться с людьми, набираться впечатлений, порой совершенно неожиданных, а преподавательская работа как раз и дает такую возможность. Кроме того, преподавание заставляет все время быть в курсе научных проблем, поддерживает меня как профессионала-историка.

— Ваши студенты знают вас как писателя?

— (Сарказм в голосе.) К сожалению, уже знают.

— Почему «к сожалению»?

— Мне не хотелось бы, чтобы они отвлекались. Но куда деваться? Так что сейчас приходится давать после лекции автографы, отвечать на вопросы по книжкам... Что ж, пусть, если им это интересно. Но это все я говорю от имени доцента Андрея Валентиновича Шмалько. А писатель Андрей Валентинов, конечно же, высоко ценит такое внимание своих читателей.

— Так кем вы себя ощущаете в большей степени: историком Шмалько или писателем Валентиновым?

— Еще несколько лет назад я бы ответил, что, конечно же, чувствую себя в большей мере историком. Но сейчас литература стала занимать очень большое место в моей жизни — так что где-то половина на половину. Что будет дальше, даже не рискну предположить.