«АНАТОМИЯ МИШЕНИ»

Скатываясь в дурной тон, позволяя подглядеть тенденциозность собственного мышления, все-таки начну обзор не со сладкого рождественского пудинга. Было и такое — выставки икон в Украинском доме, праздничные мероприятия в галереях на Костельной.

Но на первое место (для себя самой) по степени интенсивности эстетических флюидов я бы поставила выставку харьковского графика Павла Макова в «Ателье Карась» (16.12—11.01). Несмотря на то, что эти флюиды пришлись немного не ко времени рождественских каникул, «Анатомия мишени» — веселенькое название, подумает читатель, — и как прикажете это понимать? Буквально — мишень для Макова не только метафора, произрастающая в сфере чистого искусства: «С марта 1999 года реальные мишени и символ слились воедино — TARGET стало ключевым понятием для миллионов людей в Югославии, и я понял, что уже невозможно использовать его как знак. Жизнь забрала его у искусства, превратив знак в реальных людей».

Немного о предыстории замысла. Во дворе одной из харьковских школ автор набрел на три мишени, намалеванные на кирпичной стене. Каким-то необъяснимым образом он ассоциировал эти случайно подброшенные ему провидением «ready image» с судьбами трех сестер, ровесниц века, родственниц его жены (литературные реминисценции очевидны). Образы трех сестер-мишеней Кати, Зои и Муси вплетаются в сюжетную канву «Анатомии».

Что остается от ушедшего человека — воспоминания близких, несколько старых фотографий. Что остается от ушедшего времени? Этим вопросом задается Маков-палеонтолог, скрупулезно регистрирующий его стертые следы, отпечатки эпох и мгновений.

Желтые страницы учебника анатомии 1905 года изузорены мишенями с изощренно- извращенным эстетством, граничащим с некрофилией. Рамочки из розочек и сердечек, замысловатые виньетки служат украшением обнаженных внутренностей в пространстве щита мишени. Я отнюдь не сгущаю краски — опасное балансирование на грани отвращения и любования придает необходимую остроту «недозволенным» эстетическим ощущениям.

Каковы же мотивы и цели демонстрации сокрытых фобий? Цель одна, стратегическая, она — исключение из правила сегодняшнего момента, в котором смысл произведений искусства претендует на одноразовость использования, как пластиковый стакан, атрибут вернисажей, — поиск символа современного мироощущения. Символоискательством, похоже, Маков занимался всю свою сознательную творческую жизнь, блуждая среди «метафизических ландшафтов», томящихся в леденящем душу запустении и «фонтанов истощения». По мере сгущения и уплотнения атмосферы fin de siecle из нее сама собой материализовалась долгожданная TARGET.

В тот же день Французский культурный центр презентовал фотопроект Клавдия Слубана (родился в 1963 году в Париже, в детстве жил в Словении, учился во Франции, много путешествует).

Зимнее море, навевающее покой небытия и меланхолию. Серолицые люди, прозябающие в анабиотическом состоянии в забытых богом углах Украины, России, Турции. Таково самое общее впечатление от проекта, на осуществление которого автор получил стипендию Виллы Медичи.

Вообще-то не люблю фотографических комментариев со стороны к жизни в постсоветском пространстве. Взгляд иноземцев, попадающих к нам, идеологически запрограммирован. Едва опра- вившись от культурного шока, они резво пускаются на поиски аномалий действительности, которых не сыщешь в цивилизованном ареале, подсыпая соли на наши раны. Состраданием к «униженным и оскорбленным» сиротам, инвалидам, подонкам общества была проникнута предыдущая экспозиция Французского культурного центра — фото Эрика Ваццолера. Тем не менее говорить о душещипательных социальных разоблачениях Ваццолера в контексте искусства совершенно не интересно.

Клавдий Слубан также в некотором роде приобщен к филантропической деятельности. Он работал с несовершеннолетними заключенными Франции, Грузии, России, вел ателье репортажной съемки для подростков-правонарушителей. Что касается искусства, маэстро понимает — некая отстраненность от насущных проблем ему идет только на пользу. Слубана привлекает не эстетика уродливого, но просто эстетика.

Строгая черно-белая графика. Другие берега, другие люди у него не монструозны, но просто другие. Подчиняясь зимнему замиранию чувств, он все глубже и глубже погружается в себя, лениво наблюдая за происходящим вокруг. Застывшие в ожидании лучших времен нищие на улицах, кладбища старых кораблей, скованные штилем морские горизонты облагорожены песочной фактурой ретуши.

Нелегко переключиться с легковесного словоблудия в адрес современного искусства и заняться вечным, но придется — к светлому празднику Рождества Христова приурочены две выставки, открывшиеся в Украинском доме, — «От Рождества до Воскресения» и «Волынская икона XVI—XVIII столетий».

От праздника к празднику, от Рождества до Воскресения, разворачивается евангельское повествование. И не кажется скучным то, что преимущественно праздничные иконы выставки сгруппированы по сюжетному принципу. Получается очень душевная смесь — народный примитив и высокопрофессиональные вещи дополняют друг друга. Доброта, грубоватая искренность, эмоциональность религиозного чувства, архаичная манера неискушенных провинциальных иконописцев Галиции и Волыни уравниваются в правах с холодным блеском мастерства и аристократической экзальтированностью киевских мастеров эпохи барокко. Мы видим иконы, поражающие воображение барочной пышностью и великолепием, вышедшие из Киево-Печерских лаврских мастерских. Иконопись, расцветавшую на западно-украинских землях — от изобильно приправленных забавными жизненными деталями произведений Ивана Рутковича, реформатора украинской иконописи XVII века, трактующего религиозные темы в бытовом, почти светском плане, до икон Эдварда Лепшего, и по духу, и по букве соответствующих стилю модерн. Скульптура и декоративно-прикладное искусство, предметы культа, также представлены, хотя они в меньшинстве. Выставка собрана из коллекций Национального художественного музея, Национального музея во Львове, Львовской галереи искусств, Киево-Печерского заповедника, Благотворительного фонда «Украинский Ренессанс» и др.

Удивительно, отстоящие друг от друга во времени и по степени мастерства интерпретации евангельских и протоевангельских событий выстраиваются в некий континуум. На детском языке он не что иное, как чудесная сказка. Пока не сумеешь погрузиться в эту атмосферу чудесности, ничего не почувствуешь. А почувствовать мудрено. Икона в чуждом ей выставочном пространстве — нонсенс. Контакт с нею, молитвенный ли, художественный ли, требует камерности, уединенности. От нечего делать сначала я пристально изучала экспонаты — век, школа и т.д. Получив мало радости от этого времяпрепровождения, поневоле затосковала по более сильным ощущениям. Тут приходит на помощь память, незаметно, само собой, уносящая в детство. Легче проникнуться сокральным искусством, если удается реанимировать в себе детскую веру в чудо. «Будьте как дети», — сказал Христос. Что-то в этом есть, ибо взрослая жизнь скучна. Немножко инфантильности — и иконы, их персонажи, анонимные авторы заговорят с вами на равных. Вас окутает аура тепла и доброты, щедро ими излучаемая. Такой ход в восприятии украинской иконы, особенно народной, доставляет массу удовольствия.

В числе «Волынских икон XVI—XVIII столетий» представлены неординарные вещи, высококлассные по уровню исполнения. Волынь в XVI—XVIII веках была одним из основных центров развития иконописи в Украине. Но внушительная коллекция сохранившихся памятников, собранная Луцким краеведческим музеем, введена в научный обиход сравнительно недавно, около десятилетия назад. «Процесс пошел» еще более динамично после открытия в Луцке в 1993 году Музея волынской иконы.

42 иконы, экспонирующиеся в Украинском доме, иллюстрируют определенную тенденцию — постепенно прогрессирующую секуляризацию иконописи. Элементы западноевропейской системы художественного видения, основанной на жизнеподобии, просачиваясь на волынские земли, разрушает древнерусское наследие — каноническое условное иконное мышление. Шаг за шагом, и стиль барокко, воспевающий полнокровную красоту видимого и осязаемого мира, торжествует в иконописи XVII— XVIII столетий. И нам предоставлена редкая возможность отследить эти шаги, этапы трансформации. Только талантливейшим мастерам удавалось соединить упоение материальной красотой мира с тонкой одухотворенностью.

Кисти самого прославленного из них, монаха Иова Кондзелевича, принадлежит «Спас Пантократор» Михайловской церкви с. Городище, камертон выставки. Школе Кондзелевича приписывают «Покров Богородицы» из с.Дорогиничи и «Искушение Христа» из с.Городище. Эти и другие уникальные иконы стоит видеть, так что если вам не светит паломничество в Луцк, поспешите.

От классиков снова возвратимся к современникам, о которых нельзя забывать. «Подражателями Луны» называет своих героев Илона Сильваши (галерея «Ирэна» 2.12—15.12). Можно предложить альтернативу — «приверженцы тайны» или же «хранители тишины». Живописная антология сновидений — контекст, в котором им, призракам, фантомам, суждено время от времени возникать.

Илона недавно закончила Украинскую академию искусства и архитектуры, театрально- декорационное отделение мастерской профессора Д.Лидера, что и предопределило театральность ее станковой живописи. Несомненны и родственно-творческие связи, прочитывается линия преемственности с живописью Тиберия Сильваши — периода «хронореализма». Холсты Илоны Сильваши останавливают зрителя, заставляют замереть в напряженном ожидании, предощущении чего-то. Проникнуться мистичностью мгновения. Боясь разбить тишину, подражая «подражателям», мы подносим палец ко рту, утверждая молчание, прислушиваемся, присматриваемся... А робкие лунатики прячутся от дневного света в красочной субстанции холста, не решаясь отделиться от мощных, темных пластов тишины. При свете Луны они станут разыгрывать странные, бессмысленные мизансцены, подтрунивая над зрителем, пытающимся понять — что происходит, когда не происходит ничего.