Поддержать
Идея ностальгии изменилась. Она больше не сосредоточена на месте, как следует из этимологии этого слова (гр. νόστος - «возвращение домой»), а относится ко времени. Наши войны стали войнами за прошлое. Возможно, теперь следует использовать какой-то другой термин - например, «хроностальгия», пишет болгарский писатель Георгий Господинов в статье для The Guardian.
Президент России Владимир Путин, развязав войну против Украины, решил вернуться в начало 1940-х годов, изолировав свою страну от цивилизованного мира. Он хочет не выиграть эту войну, а сделать ее хронической, заставить всех нас жить в таком режиме. Его цель - разбомбить и уничтожить настоящее (и будущее) со всей его инфраструктурой и повседневностью - так, чтобы не было ни воды, ни тепла, ни света. Уничтожить быт, а отсюда и существование, буквально аннигилировать украинскую нацию.
Агрессивный проект по возрождению прошлого, особенно непереработанного, забытого или переписанного, является идеальной питательной средой для популизма и национализма. Мы видели это при Трампе, а теперь это воплощается в жизнь в еще более зловещем обличье при Путине.
Память и культура - это часть иммунной системы Европы. Она должна распознать и обезвредить вирусы коллективной слепоты, потери разума, националистического безумия и рождения новых диктаторов. Но война в Украине разразилась, поскольку тех, кто несет в себе живую память о Второй мировой войне, больше нет с нами. Мы находимся на той пропасти поколений, когда уходят из жизни последние участники, хранившие эту память, последние узники концлагерей, последние солдаты. Хочется верить, что мы не движемся к какой-то странной коллективной болезни Альцгеймера.
Потому что когда гаснет пламя памяти, звери прошлого замыкают круг вокруг нас. Чем меньше памяти, тем больше прошлого. Мы помним, чтобы держать прошлое в узде.
Важно также, что именно мы помним и как. Потому что Путин тоже клянется памятью. Популизм и национализм также создают свою собственную версию памяти. В России так и не провели ту тяжелую работу вокруг памяти о Второй мировой войне, которую провела, например, Германия: болезненную работу, которая проникает во все слои общества, входит в институты, школы и учебники истории. Ее отсутствие поддерживает статус России как великой жертвы: это алиби для новых жертв, которых, как ей кажется, она заслуживает.
Одна из самых тревожных вещей сейчас - это стирание границы между правдой и фальшью. Эта фальшь не только переписывает прошлое, но и определяет будущее. Она опирается на пересмотренное прошлое именно для того, чтобы оправдать нынешние агрессии и подлости.
На протяжении всего моего детства и юности в Болгарии меня учили в школе, что Россия - это наш старший брат, без которого мы не можем обойтись (как и все старшие братья, он мог побить плохих детей в районе, которые нас обижали). Конечно, мое поколение втайне мечтало о других народах, о тех вожделенных чужих землях к западу от нас. И в этом есть своя маленькая справедливость - СССР так и не стал местом мечты, несмотря на пропаганду; вместо этого он остался местом, к которому мы относились с трепетом. И это имеет последствия для нынешней ситуации.
Сегодня в Болгарии пророссийская пропаганда легко работает на разных уровнях. От чувства благодарности нашим двукратным освободителям (и, как выясняется, двукратным поработителям), почитания русской культуры (как будто Путин и Чехов - братья-близнецы) до заявлений высокопоставленных политиков, которые отказываются однозначно встать на сторону жертвы.
Опрос Евробарометра, проведенный в мае прошлого года, показывает, что общественное мнение в Болгарии ближе, чем в других странах ЕС, к российской позиции по войне. Болгария также находится на последнем месте в ЕС по уровню медиаграмотности. Facebook остается самой влиятельной социальной сетью в Болгарии: более 95% нашего трафика приходится на него. Проблема в том, что пропаганда из интернета проникла и в серьезные СМИ.
Болгарское общество расколото на две части. Не думаю, что страна ранее видела такую дезинтеграцию и поляризацию, усугубленную социальными сетями и общественными деятелями за последние десятилетия. Иногда у меня возникает ощущение, что мы находимся на пороге тихой гражданской войны.
Эта часть Европы не была на гребне волны истории с 1989 года. Но она никогда не переставала через свою литературу и рассказы предупреждать о том, что уже произошло и может произойти снова. Кажется, эти истории не были услышаны достаточно хорошо. Здесь мы ясно ощущаем, что история еще не закончена. Теперь мы знаем и можем сформулировать: пока на континенте есть хоть одна кровоточащая рана истории, кровоточит весь континент. Никто, сколько бы километров к западу он ни находился, не может быть спокоен. Центр Европы - это не что-то статичное, застывшее в Берлине или Париже. Центр Европы - это подвижная точка боли. Там, где болит и кровоточит. Сегодня она находится на востоке, в гордой Украине.
В одном из самых прекрасных эссе о Европе "Похищенный Запад", написанном во время холодной войны (1983), Милан Кундера начинает с последнего, отчаянного телексного сообщения, отправленного директором венгерского информационного агентства в 1956 году, в то время как само здание находилось под артиллерийским обстрелом. Его сообщение гласило: "Мы умрем за Венгрию и за Европу". В те критические минуты он хотел что-то сообщить. Вторжение российской армии в Венгрию было вторжением в Европу; не ждите, реагируйте. Получила ли Европа (или Запад в те времена) и расшифровала ли это послание?
На этот раз мы знаем, по ком звонит колокол. Люди в Европе поняли сразу. Эссе Кундеры заканчивается горьким выводом о том, что после Второй мировой войны Запад отвернулся от Центральной Европы и воспринимал ее просто как сателлита советской империи, не имеющего собственной идентичности. Эта инерция, смею утверждать, сохранилась и после 1989 года.
Война в Украине фактически вернула центральную и восточную Европу в Европу. На периферии появилась повышенная чувствительность к надвигающемуся, способность улавливать запах тревоги в воздухе. Восточная Европа научилась чувствовать опасность кожей. По этой причине я позволю себе сказать: не стоит недооценивать книги, эссе и стихи из этого уголка Европы. Расшифровывайте в них символы. Слова не останавливают танки и не сбивают беспилотники. Но они могут остановить, задержать или, по крайней мере, заставить тех, кто на танках ведет войну против невинных людей, замешкаться, хотя бы ненадолго. Слова могут помочь тем, кто введен в заблуждение фальшивыми новостями и пропагандой.
Эта война не закончится с последней выпущенной пулей. Она началась за много лет до первого выстрела и, скорее всего, закончится через много лет после последнего. Но у литературы есть своя роль: по крайней мере, она может научить нас сопротивлению и сопереживанию; она может предложить нам инструменты, с помощью которых можно распознать ложь пропаганды; она может сохранить личные истории из эпицентра боли, породить память, которая не будет нарушена, и, если возможно, утешить. Никакая пропаганда не должна быть сильнее памяти маленького мальчика, бегущего от войны с нацарапанным на руке номером телефона.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google